Лука.

— Прости, мужик. Больница закрыта. — парень в темно синем костюме не глядя на меня, а залипая в телефоне, шлёт меня куда подальше. Я помню его, даже имя припоминаю, смешное такое, старорусское, Тихомир. Есть что-то богатырское и бравое в имени, но никак не в парне.

Несмотря на свои внушительные размеры с хорошо развитой мускулатурой, он лишь способен охранять входы, и то, как видно, не очень качественно.

— Ты не услышал меня? Повторить? — он отрывается от своего телефона и смотрит на меня безразличными, тупорылыми глазами, даже не понимая, кто перед ним. Смешно. Положив телефон в карман брюк надвигается на меня.

Все это время я стою на месте, не говорю ни слова, даю ему шанс проявить свои навыки. Неужели ты так туп и слеп?

Парень подходит вплотную, по его лицу вижу, что немного тушуется, потому что я выше и крупнее. Глазомер подвёл его, не оценил. Только сейчас он обращает внимание на моё лицо, на шрам, ставший уже визитной карточкой.

Совсем теряется, вроде похож, а вроде и нет. Стоит истуканом, хлопает глазами, и вот такие идиоты меня охраняют? Кого Захар поставил сюда? Куда делись все мои толковые парни?

— Долбаеб. — не выдерживаю я, вздыхая.

— п-п-п… — Тихомир отходит и вытягивается по струнке, выпучивая глаза. — Простите!

Узнал хозяина все-таки. Прохожу дальше молча. Таким, как он, не место среди моих людей. Лучше никого, чем надеяться на этих оленей.

В больнице тихо, Алан с Захаром всех отправили в другой корпус, где стационар, тут только наши люди, все перекрыто. Толпы охранников тоже не вижу, но до этого тоже доберусь.

Дорогу до нужной операционной знаю наизусть, могу дойти с закрытыми глазами, как же часто я проходил эту дорогу, переживая за друзей и своих людей, за Алису. Не меньше меня провозили по этому коридору истекающего кровью в бессознании.

У самой операционной стоит Захар, словно ожидая меня. Руки в карманах, лицо слишком воинственное, прирос к одному месту. Рядом с ним сидит Лида, собранная и вытянутая по струнке.

Эта девушка мне нравится все больше, молодец, в сто раз лучше Тихомиров, хоть и женщина.

— Что тут у Вас?

— Алан быстро извлёк пулю, сейчас ставит переливание и подключает к аппаратам. Майлз пришёл в себя. — спокойно говорит Захар, не двигаясь, не пропуская меня.

Киваю, не удивляясь, стандартные процедуры после такой операции. Жизни Майлза ничего не угрожает.

Одновременно и выдыхаю, потому что нечто невидимое, еле ощутимое стиснуло легкие еще в гостинице после выстрела, и не отпускало до сих, пока не удостоверился, что он жив, и разочаровываюсь. Не уверен, что найду в себе силы снова спустить курок. Выстрелить, глядя в лицо друга детства.

— Почему Ала не закрыли?

— Он сейчас Майлзу нужен. — отвечает Захар, расставляя ноги шире. Что-то с ним странное, к чему-то готовится.

Я настороженно щурю глаза, чувствуя поднимающийся гнев внутри меня. Восстание.

— Отойди. — я его предупреждаю, понимая, что он зачем-то преграждает мне дорогу, не дает заглянуть в палаты за этими дверьми и довести начатое дело до конца.

— Нет. — отвечает он. Напряжение в каждой черточке его лица, в позе, в глазах.

Я могу сейчас сломать ему пару костей, вправляя голову на место, проводя профилактику оспаривания моих приказов, но мне становится любопытно — почему Захар вдруг решил ослушаться меня?

— Почему же, боюсь спросить!

Меня это выводит, воспламеняет. Не люблю, когда оспаривают мои решения, не слушают.

— Твоя жена попросила меня не дать тебе убить Ала и Майлза любой ценой. — он говорит спокойно, но интонация выдаёт — он боится. Делаю шаг и прикидываю: какие травмы я могу нанести ему, не сильно повредив здоровье.

Алиса. Маленький коршун, а не цыплёнок, мастер заебывания моих нервов. Везде лезет, не зная ничего. Не понимает, что тут жалость оборачивается против тебя, становится твоей слабостью и приводит к смерти. В мире диких животных все построено на инстинктах, либо ты выживешь, либо тебя…

— Я согласен с ней, давай сначала закончим расследование, их посадим на карантин под тотальным контролем. Если кто-то из них виновен, я сам помогу тебе спустить курок, но сейчас… слишком опрометчиво.

С каких пор все считают возможным поучать и наставлять меня на путь истинный? Действительно с Монишей стал мягче, показал себя с новой стороны и теперь пожинаю плоды. Мои же люди брыкаются, оспаривают мои решения, показывают мне свой характер.

Разминаю шею.

Хватит, пора заканчивать.

— Ты теперь подчиняешься моей жене?

— Я работаю на Гроссерия.

— Ответ еврея.

— Тебе виднее. — Захар пытается пошутить, чтобы сгладить ситуацию.

— Я даю тебе пять секунд, чтобы отойти.

Захар не двигается, но другого я от него и не ждал, если бы его можно было легко напугать, то я бы не уважал его. Не Тихомир, явно.

Делаю шаг. Захар в защитной стойке. Он хорош в рукопашном бою, шустрый и удар тяжелый, лучший среди лучших. Но шустрее ли меня?

Заношу кулак, он уворачивается, не напрягавшись, предугадывая мои действия. Реакция хорошая. Но к его разочарованию, я ждал, когда он уйдет влево, чтобы ударить с ноги. У него только ноздри раздуваются, больно ему, но не двигается, держится. Ударяет меня в ответ, не сильно, больше, чтобы оттолкнуть, не смеет бить сильнее. Меня это раздражает.

— Давай, по-взрослому, Захар.

Мой следующий удар сильнее, он выдыхает, немного теряется и я перехватываю его руку, заламываю, уводя его за собой и выводя из равновесия. Захар обездвижен.

— Завидная преданность моих друзей моей жене — начинает меня пугать!

Заламываю сильнее, чтобы уткнуть его в пол. Но он резко поднимается на ноги и каким-то чудом сбивает меня, упираюсь спиной о стену. Наносит затылком удар в нос, на секунды теряюсь.

Не получается по-хорошему, будет по-плохому.

Следующий удар ноги приходится ему в живот, он сгибается. Наношу локтем по спине и падает на колени. От ударов по этим точкам жжет легкие, становится трудно дышать.

Хлопаю его по спине, через минуты три должно отпустить.

Открываю дверь и прохожу внутрь. Слышится возня Алана в реанимации.

Знаю их всю свою жизнь. Для меня всегда они были братьями, единственные ребята принимающие меня таким, какой я есть, то ли цыгана, то ли еврея, не пойми кого. И теперь один из них виновен в гибели моего ребенка, в страданиях моей любимой женщины, которая не может до сих пор спать ночами, потому что ей снится весь этот ужас.

Женщины порой сильнее и выносливее многих мужчин, цыплёночек очень сильная, но я не хочу, чтобы она теряла свою нежность и очарование. Для меня она всегда останется маленькой белокурой девочкой.

Не прощу, не смогу, не умею.

— Не стой истуканом, заходи. — Алан, не оборачиваясь, догадывается, что это я стою в дверях. Но мне не хочется заходить, хочу отсрочить то, что близится.

Майлз лежит на кушетке бледный, но уже пришедший в себя, он хранит молчание, просто смотрит в потолок. Его лицо бледное и, на удивление, спокойное, будто и не было ничего, а он в санатории отдыхает. С нами такое впервые. Наша дружба дала трещину.

Понимая, что все неизбежно, делаю шаг вперёд, рассматриваю их, пытаюсь понять — изменились ли они.

Позади меня раздаются шаркающие шаги и показывается Захар, он до сих пор тяжело дышит, в его руках мобильный. Он протягивает его мне и выдаёт хриплым, надрывным голосом:

— Это тебя!

Даже знаю кто. Первым выступает желание — проигнорировать Монишу. Дома вправлю ей мозги, но затем вспоминаю ее слова: «Это и мои друзья…»

Блядь. Чтобы не было за эти два месяца, но они все сблизились и она имеет право поистереть. Я потерплю. Не обломлюсь.

Беру телефон в руки, поднося его к уху. Слышится ее дыхание. Так и вижу, как кусает губы и сдирает заусенцы до крови, нервничает, запертая там. Знаю ее, как облупленную. Так и вижу, даже позу, в которой она стоит, а она точно стоит или ходит кругами, потому что ей не сидится с шилом в жопе.

Люди скажут, что Лука Гроссерия уже не тот, он тапочки жене в зубах носит.

Чертыхаюсь. Тем более все смотрят на меня.

— Слышишь меня? — она говорит очень тихо. — Ради меня, не трогай, хочешь, запри, но не трогай, слышишь меня?

«Ради меня». Слишком часто я стал слышать эту комбинацию из двух слов. Этим заветным паролем управляет и вертит мной, как хочет.

— Лука… Когда меня хотели забрать, чтобы изнасиловать, превратить в шлюху. Майлз стоял до последнего, защищал меня. Хотя бы ради этого… Пожалуйста …

Делаю вздох, ощущая как горит пистолет позади, обжигая кожу. Он напоминает о себе, подталкивает взять его в руки и вынести наказанье. Каждая пуля — чья-то жизнь.

Мне нечего сказать цыплёнку. Не могу пообещать, что не трону его, потому что ему стоит выпустить пулю в лоб. Он заслужил это. Я могу лишь постараться контролировать свой гнев.

— Позже поговорим. — отвечаю ей и отбиваюсь, кидаю трубку в руки Захару.

Майлз слабо, еле заметно, одними уголками губ, усмехается.

— Перед вынесением приговора хоть скажи — в чем виновен. — он говорит ровно, у меня даже внутри все передергивает. Рождаются сомнения, которые я стараюсь подавить.

Сажусь на стул так, чтобы оба были в поле моего зрения и я мог выстрелить при необходимости.

— Мне нужно знать, кому ты слил всю информацию, только поэтому ты жив. Я мог стрелять и в голову.

— Смотря какую…

— Лука…

— Заткнись. — прерываю порыв Алана, даже не желая слушать, что он хочет сказать. — а ты вспомни о чем ты говорил с Оливером и Эйнштейном.

Он хмурится, не понимая о чем я, потом его глаза сужаются, и он пытается привстать на локтях.