Часа в два ночи раздались странные звуки. Кряхтение, поскуливание, возня. Карташова не сразу поняла, где находится. Хотела встать с кровати, но впечаталась в спинку дивана, потому что у ее кровати дома стена была с противоположной стороны. И тогда все резко встало на свои места: Исаев, ребенок, ночь. И ребенок этот жалобно похныкивал. И сразу вспомнились мамины рассказы про то, как она вставала к самой Нике. Кормила ее раз по пять, а то и больше. Пришлось идти на кухню, включать чайник. По идее стоило бы покачать малыша, но спросонья она бы точно не смогла удержать его одной рукой, отсчитывая ложки со смесью.

Оказалось, в темноте не так просто вспомнить планировку чужой квартиры. Дважды наткнувшись на что-то твердое и отбив мизинец на ноге, Ника просветила себе путь до кухни телефонным фонариком. Включила чайник, взяла бутылочку и попробовала налить воды, но почему-то услышала, как что-то звонко течет на линолеум. Растерянно поморгала и поняла, что держит бутылку вверх донышком. Перевернула, налила снова. Стала отмерять ложки: одна, две, четыре… Или три? Или три уже было? Или нет? Так, допустим, четыре, тогда еще пять… Минутку, или она продолжала сыпать, когда не считала? Господи, как женщины вообще ночью могут что-то делать с ребенком?! И плач доносится все отчетливее и громче…

— Ты чего делаешь?! — раздалось у нее за спиной.

Ника вздрогнула от неожиданности и обернулась. В дверях стоял растрепанный Исаев и морщился от яркого света. Спросонья она совсем забыла, где находится. А Паша, кажется, запамятовал и про нее, и про племянника.

— Никита… — она потерла глаза и почувствовала, что размазала тушь. — Я уложила, ты спал… Я легла… В общем, он хочет есть… Но я убей не помню, сколько насыпала. Надо семь ложек на семь делений…

— А почему в таком виде? — он нахмурился. — Моя футболка… Мы что, вчера?..

— Ты в своем уме? Ты ведь даже не пил… — она оглядела себя: вытянутая футболка, едва прикрывающая зад. — Купала его, вся вымокла… Почему мы все еще говорим?! Он плачет!

Паша молча отодвинул ее от стола, вылил то, что она успела намешать, и уверенными движениями приготовил новую порцию. Сразу видно человека, который привык просыпаться посреди ночи и быстро действовать. Да, она бы точно не смогла бы стать врачом. И не только потому, что не жаждала увидеть кишки. Просто со сна она, человек с высшим экономическим образованием, не сумела даже досчитать до семи.

— Ложись, я его покормлю, — бросил Паша.

— А как же… Ну, я без твоего разрешения… В смысле, я могу и такси вызвать…

— Ляг, женщина. И уймись.

— А футболку я… — ее мысли и слова никак не собирались в нужную последовательность, язык еле ворочался. — То есть не думай, что я лазила у тебя по шкафам… Платье, правда…

— За кого ты меня принимаешь? — Исаев вздохнул и потряс бутылочку, перемешивая детское питание. — Неужели я бы выгнал тебя в ночь после того, как ты меня выручила? Иди, отдыхай, голопопик. Не вводи в искушение.

— Я в трусах! — возмутилась она, натягивая футболку пониже.

Но все же подчинилась и торопливо исчезла в темном коридоре, и успела даже нырнуть под плед, пока он дошел, включил настольную лампу и уселся у нее в ногах кормить Никиту.

Пятно света легло на пол, тени сделались длинными, и Нику отбросило в детство. Тогда она болела, ночью у нее был жар, а мама вот так же зажгла ночник и сидела рядом. Поила теплым клюквенным морсом, рассказывала сказку и трогала лоб. А потом, когда Ника пропотела и почувствовала себя легкой-легкой, переодела в сухую ночнушку и уложила на свежую прохладную наволочку.

Во всей этой ситуации было что-то очень знакомое, домашнее. Настольная лампа горит, Ника лежит на диване, и кто-то сидит с ней, как с маленькой. Конечно, Паша сидел не с ней, а с племянником, но все равно было страшно уютно.

Ника вдруг поняла, что видит себя рядом с ним. Даже если он будет сидеть на этом самом диване через десятки лет, когда состарится, лицо покроют морщины, волосы поседеют, на руках выступят пигментные пятна, ей по-прежнему будет с ним хорошо и спокойно. Как бывает только с самими близкими людьми.

— Давай я унесу его к себе? — шепотом предложил он. — Ты хоть выспишься.

— А как же ты?

— А я свое отоспал. И потом, ты сама говорила, мне надо с ним осваиваться. Видишь, я, наконец, его кормлю.

Ника сдалась, натянула плед до подбородка и свернулась в клубочек. И сама не заметила, как задремала. Казалось, и сна толком никакого не было, вывалилась на секунду из реальности, открыла глаза, — а уже светло, тихо, и кроватки рядом никакой нет.

Подскочила, протерла глаза и рванула из комнаты. Неужели Паша забрал? А если у него там что-то случится? Уронит, рядом с собой ребенка положит — и придавит во сне, сколько случаев таких? Или манеж опять провалится? Или вдруг кормил, уснул, а ребенок захлебнулся? За две секунды, которые занял у Ники путь из одной комнаты в другую, сердце чуть не выскочило из горла. Все мамины истории, которые раньше вызывали смех и желание покрутить пальцем у виска, вдруг нахлынули пугающей волной. Неужели мама чувствует это каждый раз, когда Ника забывает ответить на звонок?..

К счастью, все обошлось. Паша дрых, распластавшись по кровати, Никита мирно ковырял игрушечного слоника и не требовал к себе внимания. Завидел гостью, оживился, задрыгал ножками, загулил.

— Иди ко мне, мой хороший, — прошептала Ника и взяла его на руки. — У, да ты надул полный подгузник? Так много? И такой маленький человек? Давай скорее, поменяем. Ты мой сладкий, — она потерлась носом о его животик, и он громко взвизгнул от восторга. — Тише-тише, разбудим дядю. Ну-ка, что у нас тут?.. Литра два, не меньше! Признавайся, ты же не мог сам столько напрудить? Это все дядя, да?

— Ничего подобного, — раздался с кровати хриплый голос, и Ника вскинула голову.

Паша приподнялся на локте и с озорным прищуром наблюдал за ней.

— Красный цвет тебе идет, — интимным полушепотом сообщил он.

— В каком смысле? Твоя футболка белая… — она взглянула вниз и ахнула: линялая и вытянутая футболка висела на ней, как на вешалке, и стоило ей нагнуться, лучше любого декольте продемонстрировала все детали нижнего белья.

А комплект и правда был красный. Не то, чтобы она на что-то рассчитывала… Имела же она, в конце концов, право носить, что вздумается? И совершенно не планировала, что Исаев после торта кинется ее раздевать.

— Проказница, — ухмыльнулся Паша. — Оказывается, торт не был главной благодарностью в твоем меню…

— Прекрати немедленно! — Ника выпрямилась и прижала предательскую ткань к телу.

— Меня все устраивает, — Исаев откровенно издевался. — Мой любимый цвет. И ты зашла как раз вовремя: я готов принять свой заслуженный презент.

И он похлопал по кровати рядом с собой.

На мгновение Ника замешкалась. От его наглости, разумеется. Не собиралась же она в самом деле лезть к нему? Хотя спал он без футболки, и на миллисекунду ей захотелось выяснить, так ли уж он готов… Бред. Ну и поганец!

— Вот как?! — она хитро подбоченилась. — Хочешь получить свой подарок? Целиком?

— Я вроде так и сказал, — он все еще улыбался, но в голосе прозвучала растерянность.

— Отлично, — Ника облизнулась, снова наклонилась, на сей раз сознательно принимая выгодную позу.

Одним движением выдернула из волос ленту, отчего те рассыпались мягкими пушистыми волнами. Повела плечом, зазывно прикусила нижнюю губу, и Паша судорожно сглотнул.

— Ты это… Я… В том смысле, что… — рассеянно бормотал он.

— Получи, — и она переложила Никиту на то место, по которому Исаев только что похлопал. — Думаю, о лучшем подарке ты не мог и мечтать.

Она выпрямилась и в оглушающей тишине прошествовала к двери.

— Думаю, мне стоит переодеться и поехать домой, — с этими словами она взялась за футболку и потянула ее вверх, игриво улыбнувшись и исчезнув в темноте коридора.

Уже застегивая пуговицы на платье, она услышала, как Паша в отчаянии воскликнул:

— Дружище, серьезно?! Именно сейчас?! Где твои хваленые подгузники? И как я теперь должен спать в луже? Черт, весь матрас насквозь…

Ника злорадно ухмыльнулась и, донельзя довольная собой, выскочила из злополучной квартиры. Хорошее настроение сохранялось у нее ровно до тех пор, пока не подъехал лифт. А все потому, что вся его задняя стенка была зеркальный, и едва расползлись со скрежетом двери, как Ника во всем великолепии увидела то, что минуту назад считала обольстительницей.

Подтеки туши, растрепанная и торчащая клоками шевелюра, на щеке — вмятина от подушки. Господь всемогущий! Бедный Исаев! Он-то поддел ее, как обычно, а она устроила стриптиз для бедных! И то, что она приняла за потерю дара речи от невероятной женской соблазнительности, было примитивным страхом за жизнь! И кто бы не растерялся, начни на него наступать до чертиков жуткая баба? Кикимора, натуральная кикимора… Как будто за время операции он не мог увидеть все ее анатомические особенности! Красный лифчик… Эка невидаль! Нет, она никогда больше не сможет взглянуть ему в глаза.

Стиснув зубы от злости и досады, Ника кое-как привела себя в порядок и, чуть не сбив с ног таджика с газетами, понеслась домой.

— Так-так-так… — приветствовала ее Лена, скептически сканируя с ног до головы.

Сама Макарычева уже собралась на работу и допивала утренний кофе с молоком, являя собой образчик невесомости и элегантности в новеньком шифоновом комбинезоне. Да, вот от кого мужчина может проглотить язык! Даже если он врач, и голых теток повидал на своем веку, как автомеханик карбюраторов.

— Уже уходишь? — буркнула Ника, стряхивая босоножки.