— Она пыталась помочь мне… — возразил Паша.

— В постели?! Тебе сильно это помогло с ребенком?!

— Между нами ничего не было, — Ника опомнилась от первого шока. — Никита плохо спал, у него режутся зубы…

— Представляю, как вы ему мешали! Кто угодно не смог бы заснуть! — не унималась Катя. — Я сейчас же забираю его. Я-то думала, ты взрослый человек, Паша. Нет, ты последний придурок. Больше ты его не увидишь. Сейчас Вадик припаркуется и придет за вещами.

— Он не виноват! — вступилась Ника. — Сам бы он просто не справился! Не знал, как кормить, как купать…

— Позвонил бы! — Катя гладила плачущего ребенка.

— Правда? — Исаев ехидно вскинул бровь и скрестил руки на груди. — И часто у тебя был доступен телефон? Это мой дом, и я вожу сюда, кого хочу. Я сделал тебе одолжение, могла бы хотя бы сказать спасибо.

— Ну, спасибо, братишка! Выручил! Спасибо, что не подкинул родного племянника проституткам! Зато у них, наверное, есть медкнижка.

— А ну, извинись немедленно! — угрожающе пробасил Паша.

— И не подумаю! Нет, это надо было…

— Я пойду, — тихо перебила Ника.

— Первая здравая мысль за сегодня! — Катя отступила от двери, пропуская гостью. — Всего хорошего!

— Подожди… — Паша разрывался между Никой и сестрой. — Останься, мы должны договорить… Ну, Катерина, я тебе припомню!

Но Ника уже не слушала их склоку. Как оглушенная, она, с трудом управляясь собственным телом, двинулась в другую комнату, машинально покидала вещи в сумку, влезла в уличную одежду и незамеченной покинула квартиру Исаева, даже не умывшись. От неожиданности она до сих пор не пришла в себя, не чувствовала ни обиды, ни злости, только смертельную усталость. В голове словно отключились все каналы, пропала связь с внешним миром. Сплошные помехи.

Из зеркала лифта на нее смотрела опухшая лохматая девица. Неудивительно, что Катя приняла ее, не пойми за кого. Даже в рядах представительниц древнейшей профессии Нике теперь, пожалуй, дали бы не лучшее место. Где-нибудь на трассе за границами Московской области.

И какого черта она решила, что кому-то нужна ее помощь? Выкладывалась на полную, возомнила себя хранительницей очага. А очага-то и никакого не было. Мыльный пузырь. Ребенок — чужой, Исаеву нравятся блондинки. Домработница бесплатная — это да. А вся любовь и семейный уют — кому-то другому. Зачем было в это ввязываться?

Нет, аппендицит попортил ей не только внешность. Скальпель Паши процарапал ее жизнь на «до» и «после». Все было хорошо и спокойно: работа, перспективы, собственное дело. А ей, дуре, захотелось простого женского счастья. Во всем мерещилось что-то большее, чем просто благодарность за услуги няни и сытный обед. Но ребенка вырвали из ее жизни, вырвали с мясом, оставив зияющую болезненную пустоту. Ей уже до смерти хотелось снова увидеть его забавную улыбку, почувствовать на руках приятную тяжесть, тепло маленького мягкого тельца. А ее одним словом, одним взглядом поставили на место. У Никиты есть мать, а она, Карташова, просто первая попавшаяся баба. И Паша ничего не сделал, чтобы ее задержать.

Семья Исаевых всегда была такой. Резкой, грубой, нахальной. Что мамаша, царство ей небесное, звала детей из окна так, что слышали все соседи, что Катька требовала и получала, что хочет. Почти как Алинка, но той хотя бы хватало воспитания делать это вежливо. И чего уж далеко ходить, не Паша ли испоганил Нике десять лет жизни? Свежо предание! Развесила уши, поверила в невозможное. А ее использовали, как тряпку, и выбросили на помойку. Зачем ей все это? Пора поставить точку. Забыть про Пашу, про его племянника, про все, что случилось с того момента, как скорая забрала ее с корпоратива. Больничный заканчивается, и она, свежая, подлатанная, возьмется с новыми силами за свой проект. И Бог с ним, с контролем Веселовского. У нее будет дело, бизнес, и она больше никогда не позволит себе стать чьей-то бесплатной прислугой.

Ника фыркнула и тряхнула головой, испугав прохожего. Небось Паша и эти свои жадные взгляды изображал только для того, чтобы она не сбежала. На Лену — вот на кого он смотрел с настоящим трепетом. А Карташова — так… Вовремя подвернулась. Еще и готовит — поди плохо. А сестра вернулась — и катись, Ника, колбаской. К черту Исаева. К черту его сестру. Кондитерская — вот о чем надо думать. Истинное детище, плод долгой работы.

— Я планирую принять предложение Марка, — из коридора крикнула Ника Лене, едва заперев входную дверь.

— Он что, тебя звал замуж? — Макарычева выскочила из комнаты в пижаме и бигудях.

— Да нет же, я про бизнес-план.

— А… — разочарованно протянула Лена. — А я-то уж испугалась…

— И чего такого страшного, если бы я бы за него вышла?

— Просто сказала… Ты чего злишься?

— Ничего. Я. Не злюсь, — Ника швырнула туфли.

— Исаев…

— Не можешь его забыть?

— Слушай, ты вообще в себе? Что случилось?

— Я — дура. Вот, что случилось. Ясно? Хочешь это обсудить? — Ника с трудом сдерживалась, чтобы не жестикулировать, как трудный подросток из черного квартала.

— Так, все! — Лена подняла руки, показывая, что сдается. — Тебе сейчас надо с кем-то поцапаться, но я этого удовольствия не доставлю. Иди, бей посуду, круши мебель, а успокоишься — я у себя.

Макарычева исчезла в комнате, оставив Нику наедине с собой. А именно с собой ей сейчас меньше всего хотелось быть. Телефон жужжал звонками Исаева, подмигивал сообщениями, но если Карташова и могла чем гордиться в этой жизни, то своим упорством. Благодаря ему она похудела, закончила с красным дипломом институт, работала в крупнейшей компании. И благодаря своей железной воле собиралась раз и навсегда вычеркнуть из своего мира Пашу. Не потому, что обиделась на Катю. Или вдруг приревновала к Лене. Просто в последние дни ни сама себе не узнавала. Нервничала на пустом месте, ни с того, ни с сего вешалась на мужчину, потом злилась и ругалась, как рыночная торговка… Все это была не она. Слишком много испытаний для психики. Глубоко вздохнула, расправила плечи. Палец на мгновение замер над экраном смартфона, а потом опустился безжалостно: одно касание, другое — и номер Исаева в черном списке. Позвонит — и перестанет. Он не из тех, кто станет надрывать задницу.

До понедельника Ника собирала свой привычный деловой панцирь по кусочкам. Паша не появлялся, и она убеждала себя в том, что ей до этого нет никакого дела. Отгладила и отпарила рабочий гардероб, устроила пару разгрузочных дней, наведалась в салон красоты. И как классическая американская женушка пятидесятых, с аккуратной прической, в красном клетчатом фартуке торчала на кухне со своими фоторецептами. Спустила отпускные на новые кондитерские кунштюки и антураж для красивых снимков: состаренную деревянную доску, симпатичную керамику… Подписчики сыпались в ее виртуальный амбар, как зерно в августе.

«Красный бархат» для Лениной знакомой, венский «Захер» для какого-то бизнесмена, яркий ананасовый торт на день рождения маленьких близнецов племянницы Аллы Михайловны. Сарафанное радио работало, и проект кондитерской представлялся Нике все более успешным. Вдохновленная, она даже внесла кое-какие изменения: добавила мастер-классы выходного дня. Требовались затраты на учебное оснащение, но она нутром предчувствовала одобрение Веселовского.

Лена недоверчиво косилась на подругу, которая порхала на кухне в облаке муке и беспрестанно шумела комбайном.

— Ты точно в норме? — спросила она воскресным утром, наблюдая за Никой с безопасного расстояния.

— Лучше не бывает! — гордо отвечала Карташова, в широкой улыбке демонстрируя аж зубы мудрости.

— Какая-то ты слишком бодрая. Даже для себя. Боюсь, тебя потом накроет…

— Слушай, а как ты думаешь: здесь лучше будет смотреться зеркальная глазурь? Или шапочки из лимонной меренги? Я бы сделала глазурь, но она была вчера, а меренга — отличный способ добавить что-то новенькое…

Лена молча вздохнула и отправилась валяться с планшетом, как и полагается уважающему себя человеку в разгар выходных.

А Ника впала в трудовое неистовство, крутилась, как человек под медикаментами. Зато вечером уснула, едва коснувшись головой подушки. Ни секунды на нежелательные размышления и рефлексию. Никаких больше бабских глупостей.

Утром понедельника, подтянутая и выпрямленная, как будто под блузкой прятался невидимый корсет, она отправилась в офис, желая как можно скорее очутиться в привычной атмосфере. С собой в качестве оружия у нее было несколько дегустационных образцов для Веселовского, и уж теперь-то она ни секунды не сомневалась, что если надо уложит его на обе лопатки и сама сядет сверху, но он попробует ее стряпню, иначе ему из кабинета не выбраться.

Внимательные коллеги приготовили ей букет пионов и большую открытку, Алла Михайловна, обычно строгая, теперь на все лады расхваливала Никин ананасовый торт. Продержавшись на рабочем месте до обеденного перерыва, чтобы не вызывать подозрений, Карташова подхватила образцы и ринулась к Веселовскому, едва народ косяком поплыл вниз, в столовую.

— У себя? — спросила она у секретарши Любы.

— У себя, но у него через полчаса деловой обед.

— Я быстренько, — виновато улыбнулась Ника и, оставив на Любином столе мзду в виде черничной пироженки, прошмыгнула в массивную дверь.

— А, Вероника, — Марк стоял у зеркала и завязывал галстук. — Как твое самочувствие?

— Чудесно, — вопреки своим ожиданиям, она не ощутила ни намека на прежнее волнение. — Принесла тебе кое-что из обновленного меню.

— Поставь в холодильник. Там, внизу шкафа.

— Обещаешь попробовать? — она захлопнула дверцу, замаскированную деревянной панелью: скорее это был минибар, чем холодильник, но место для сладкого нашлось.