На этих таинственных курсах Валерий сумел освоить и все приемы обращения с небольшим ножом. Тонкое стальное лезвие играло в его длиннопалых бледных руках стопроцентного интеллигента. Он почему-то всегда отвергал бокс, как таковой, заявляя, что лупить друг друга по физиономии — занятие для дураков. Иногда Арам приставал к Валерке: как там прошел его очередной каратистский турнир?

Панин всегда пожимал плечами и отвечал однотипно и безразлично:

— Да ничего особенного, все как обычно: я побил, меня побили…

— Иякали? — спросил как-то Арам.

Валерка свистнул.

— Не «иякали», друг историк, а «киякали». Каратисты, когда бьют, кричат не «Ия!», а именно «Кия!». Потому что у них крик — помощь удару, связанная с режимом дыхания. На букву «к» идет вдох, а на «ия-я» — выдох, и никак иначе, это веками отработанная техника. И буквосочетание подобрано оптимально, оно не меняется и может быть только таким с точки зрения техники.

Учиться обороняться ходили все в тот же Измайловский парк. Забивались на самые глухие, всегда сырые, даже в жару, опушки, и там устраивали целые побоища.

Валерий стоял напротив Арама, посмеиваясь и поигрывая мускулами. Ишь, накачался, завидовал Айрапетов, хотя и сам плохой фигурой не отличался.

Сначала был какой-то сплошной позор — Арам непрерывно летел на мокрую землю от одних лишь едва заметных движений Валерия, вставал с перекошенным от злости лицом, красный и напряженный, как перетянутая гитарная струна.

— Паразите! Гангстерито! — орал Валерка. — Как ты бьешь в рожу?! Что же ты без конца мажешь, идиото?! Ну, давай еще! — И что-то насвистывал. — Обещаю, через неделю ты начнешь меня бросать не хуже.

И оказался прав, как всегда. К концу первой недели Арам освоил основные приемы, немного осмелел и стал отвечать. Когда ему удалось впервые шумно опрокинуть приятеля в траву, Арам растерялся от неожиданности и застыл.

А Панин лежал на мокрой земле и хохотал.

— Одним словом, молоток! Я же говорил, что все выйдет. Давай еще! Теперь ты уже совсем не безобидный. И не позавидуешь тому гаврику, который заденет тебя словом или плечом. — Валерий сел и скрестил по-турецки ноги. — Но если так выйдет… Тогда ты для начала тихим замогильным голосом приказывай обидчику извиниться. Интонация должна быть соответствующая, сечешь? Но уж если тебе не внемлют… Тогда, гангстерито, разговор становится совершенно другим. С иными интонациями, чтобы никто не рассчитывал запросто пустить дохлого интеллигента под откос. Вообще, образованные люди — настоящие дураки.

— Кучеряво… — пробормотал Арам.

Валерий принялся растолковывать другу законы земной жизни:

— Чем отличается аристократ от простолюдина? Если простолюдин наступит на говно, то спокойно оботрет ботинок о траву и пойдет себе дальше. А если аристократ наступит на говно? Он не будет вытираться, но всеми силами станет показывать, что воняет якобы не от него. Увы, высоко одухотворенные люди сами по себе бионегативны в смысле искусства и воспроизведения потомства. Они никогда не могут посвятить семье и воспитанию детей столько внимания, сколько простые, приземленные люди. Одухотворенность требует внутренней свободы творчества, одиночества и концентрации, сечешь?

Арам засмеялся:

— Чушь собачья!

— Нет, ты ошибаешься, друг дорогой! Тебе необходимо уметь защищаться, а то заклюют. Учись протыкать людей — на всякий случай. Это важно. А то тебя самого лихие парни могут порезать на тряпки. Люди ведь намного хуже зверей, так же как и звери намного хуже растений. Чем больше разума, тем дряннее создание. И размножаются моментально лишь крысы да кролики. Еще кошки. А слониха сколько месяцев слоненка носит? И рожает всего одного. Сорняки пышно разрастаются за несколько дней, а дубы растут медленно. То же самое — люди. У самых паршивых по шестеро детей-бандитов, а какой-нибудь профессор — и вовсе бездетным умирает. Вот как твой Бочкарев.

В историка Бочкарева Арам влюбился, как в женщину, едва поступил на первый курс.


Сначала он почему-то никак не мог правильно запомнить профессорскую фамилию.

— Профессор… Вроде Бочаров… Или Бочарский?

— Да Бочкарев! — хохотали старшекурсники. — Запомни по ассоциации: «Бочкарев» — правильное пиво»! У тебя есть ассоциативное мышление?

И действительно, так Арам запомнил. И опять спросил:

— А профессор Бочкарев пьет пиво «Бочкарев»?

В ответ посмеялись:

— Вообще-то он непьющий — здоровье не позволяет. Но такая мысль действительно бродит, она популярна-навязчива. И на его день рождения, который мы все недавно праздновали, мы ему поставили пиво «Бочкарев» — по приколу в честь него. И он сто граммов этого пива выпил — не больше, но выпил. Так что да — Бочкарев пил «Бочкарева»!

Память цепко берегла образ самого профессора и детали его немного тягучих, но интересных лекций о Средних веках. На них ходили студенты всех курсов и даже аспиранты. Петр Александрович часто говорил о войнах. Он разворачивал платок, аккуратно промокал нос, который у него, видимо, постоянно давал течь, и развивал длинные, любопытные речи:

— Друзья! Именуемое мрачным Средневековье — это, по сути дела, изящный эвфемизм, то есть приятное оформление речи, за которым в данном случае стоит простое русское слово «безобразие». Синоним, в свою очередь, безудержного, не подчиняющегося никаким нормам поведения власть имущих как в древности, так и ныне. Но даже и в этом «беспределе» встречались эпизоды, выходящие за грань мыслимого и допустимого.

Нечто подобное случилось однажды с христианской церковью. Она вплоть до Халкидонского собора в девятнадцатом веке от Рождества Христова не разделялась на католическую и православную. И вот весьма важный в то время с политической точки зрения папский престол заняла женщина.

По аудитории пронесся сдержанный хохот. Бочкарев вытер нос и сунул платок в карман.

— И это в Риме, в центре тогдашней Вселенной! А папство — вожделенный инструмент правления, огромная власть. И ради всемогущества претенденты на папский трон не останавливались перед убийствами, пытками и другими грязными делами. Папа Стефен Седьмой, занявший престол в 896 году, выкопал тело своего предшественника Бонифация Шестого, осудил его за преступления и бросил труп в воды Тибра. Вскоре самого Стефена растерзала разгневанная толпа. Лев Пятый был брошен в тюрьму и казнен заговорщиками всего через тридцать дней правления. Главарь заговора занял опустевший трон, но продержался на нем лишь четыре месяца. Его убил Сергий Третий, пробывший на престоле с 904 по 911 год. А самое раннее упоминание о папе-женщине встречается в работе жившего в девятом веке просвещенного римлянина Анастасиуса. Он, хранитель Ватиканской библиотеки, был настолько посвящен в дела высших церковных иерархов, что после смерти понтифика Льва Четвертого в 855 году нашей эры даже входил в число претендентов на папский престол. Но его кандидатуру сочли неподходящей, и главой католиков стал папа Бенедикт Третий. Вероятно, короткое царствование папы-женщины произошло именно в то время.

Бочкарев выдержал значительную паузу. Он отлично умел держать в руках внимание аудитории.

— Особую известность эта история приобрела позже. Монах из Кельна Мартинус Скотус писал, что в году 854-м от Рождества Христова женщина унаследовала трон от папы Льва и царствовала два года пять месяцев и четыре дня. Стефен из Бурбона в своем труде «О семи дарах Святого Духа» подтвердил этот факт. По данным Стефена, настоящее имя таинственной папессы осталось неизвестным, причем она была уже на последнем месяце беременности, когда закончились все сложные процессуальные процедуры и ее окончательно утвердили на престоле.

Студенты вновь стали дружно хихикать и переглядываться, и Петр Александрович невозмутимо дождался тишины, протирая очочки.

— В действительности пребывание в Ватикане папессы оказалось чрезвычайно коротким, поскольку во время торжественной церемонии инаугурации она внезапно родила.

Аудитория содрогнулась от хохота. Профессор вновь помолчал.

— Разгневанные толпы верующих выволокли несчастную из города и забили камнями за святотатство. Некоторые средневековые источники называли ее Агнессой или Гильбертой, а один летописец даже высказал предположение, что она была женой папы Льва Четвертого и унаследовала папский престол после его смерти. Наиболее популярная версия изложена в «Хронике понтификов и императоров» монаха-доминиканца тринадцатого века Мартина из Троппау. Позднее именно на него ссылался итальянский историк Бартоломео Платина. Он писал в труде «Жизнеописания римских пап», что папа Иоанн Восьмой, женщина и англичанка по происхождению, родилась в Метце и проникла в папский дворец с помощью дьявольских козней. Сия особа выдавала себя за мужчину и в юности вместе с любовником приехала в Афины. Там она преуспела в обучении и затем, прибыв в Рим, почти не имела себе равных в знании Писаний. Своим искусным чтением и аргументированными доводами в дискуссиях она добилась столь великого уважения и влияния, что после смерти римского папы Льва ее возвели на престол при общем согласии.

— Баба-молоток! — выкрикнул кто-то.

Бочкарев словно не слышал.

— Во время очередной торжественной церемонии, когда папская процессия находилась между Колизеем и храмом Святого Климента, у нее вышел плод, и она скончалась на месте, пробыв на троне два года пять месяцев и четыре дня, и была похоронена без почестей. Различные источники сообщали, что место смерти папессы было отмечено огромной каменной плитой с классической надписью, но папа Пий Пятый распорядился уничтожить этот греховный памятник.

Студенты развлекались вовсю. Арам давно понял, почему на лекции Бочкарева охотно забредали и старшекурсники.

— Вплоть до царствования папы Льва Десятого действовало правило, согласно которому все кандидаты на папский престол были обязаны пройти проверку пола, чтобы исключить возможность повторения папессы. А поскольку дыма без огня не бывает, это косвенное подтверждение случившегося. В пятнадцатом веке Ватикан прилагал немалые усилия, чтобы данное событие нигде не упоминалось. Объяснялось это вовсе не стремлением скрыть правду. Просто в Европе набирало силу реформаторское движение, и протестантские памфлетисты перепевали эту скандальную историю на все лады. Протестанты, задавшись целью разоблачить разврат, укоренившийся в Римско-католической церкви, утверждали, что первым любовником Иоанны был монах-бенедиктинец, место которого впоследствии занял кардинал или даже сам сатана. И тут мы сталкиваемся, друзья, с любопытным парадоксом. То, что не удалось сделать высшей церковной иерархии — вычеркнуть из истории Ватикана позорный эпизод, — сделали ее противники-протестанты, поставив вопрос: а была ли женщина? Теперь попробуем сделать некоторые выводы из нашего расследования.