– Я отвечу словами английской молочницы: «Никто не звал меня, сэр», – сказала она.

– Невероятно. Вы могли бы стать прекрасной женой, осчастливив какого-нибудь мужчину. Представьте, сколько бы вы принесли пользы. Его картины всегда были бы в полном порядке.

– А если бы их у него не было?

– Ну, вы бы быстро исправили это упущение.

Мне не понравилось, что наш разговор принимает такой оборот. Казалось, что он смеется надо мной. А, принимая во внимание мои чувства, мне вовсе не хотелось, чтобы данная тема стала предметом для пустого времяпрепровождения.

– Я удивлена, что вы ратуете за брак. – Едва я вымолвила эти слова, как тут же пожалела о сказанном и, вспыхнув, промямлила: – О, простите...

Вся его веселость тут же исчезла.

– А я удивлен тем, что удивлены вы. Скажите мне, почему у вас такое необычное имя?

Я объяснила, что мой отец был Даниэл, а мать – Алиса.

– Даллас. – Он повторил мое имя. – Над чем вы смеетесь?

– Вы очень смешно произносите его... с ударением на последнем слоге. Мы делаем ударение на первом.

Улыбаясь, он повторил его еще раз:

– Даллас, Даллас.

Мне показалось, что ему нравится произносить мое имя...

– У вас у самого необычное имя.

– В моей семье это имя существует испокон веку, начиная с первого короля франков. Мы должны придерживаться королевских традиций. Иногда в семье бывали и Людовики, и Шарли, и Анри. Но всегда должны были быть и Лотэры. Теперь позвольте и мне заметить, что вы тоже неправильно произносите мое имя.

Я произнесла его имя. Он рассмеялся и заставил меня повторить его еще раз.

– Очень хорошо, Даллас, – сказал граф. – Все, что вы делаете, вы делаете хорошо.

Я рассказала ему о своих родителях, о том, как помогала отцу в его работе. О том, как само собой получилось так, что они заняли главное место в моей жизни, что не дало мне возможности выйти замуж.

– Возможно, это к лучшему, – заметил граф. – Те, кто не выходят замуж, порой жалеют об упущенной возможности, но те, кто ею воспользовался, часто очень горько сожалеют о содеянном. Они хотели бы вернуться в прежнее состояние, чтобы уже не сделать того, что сделали. Такова жизнь, не правда ли?

– Возможно, вы правы.

– Возьмите, к примеру, меня. Я женился, когда мне было двадцать, на девушке, которую мне выбрали. Так, знаете ли, заведено в нашей семье. Подобные браки иногда бывают весьма благополучными.

– Ваш тоже был таким? – Мой голос снизился почти до шепота. Он не ответил, и я быстро сказала: – Извините за мою назойливость.

– Нет. Вы должны знать.

Я хотела знать, и мое сердце беспокойно забилось.

– Нет, брак не был удачен. Думаю, что оказался не в силах быть хорошим мужем.

– О, любой мужчина может, если захочет...

– Мадемуазель Лоусон, как может эгоистичный и нетерпимый мужчина быть хорошим мужем?

– Просто перестать быть эгоистичным и нетерпимым.

– И вы верите, что для этого надо просто захотеть стать другим?

– Но можно попытаться подавить в себе малоприятные качества.

Граф внезапно рассмеялся, и я почувствовала, что сказала глупость.

– Я вас позабавила? Вы спросили мое мнение, я вам ответила.

– Все правильно. Я просто представил, как вы подавляете в себе подобные неприятные черты характера, если только мое воображение настолько богато, чтобы предположить присутствие у вас таких черт. Вы знаете, какой катастрофой завершился мой брак?

Я кивнула.

– Мой опыт в качестве мужа убедил меня в том, что я должен навсегда отказаться от этой роли.

– Вероятно, вы проявили мудрость, принимая такое решение.

– Не сомневался, что вы со мной согласитесь. Мне стало ясно, что он имел в виду. Если то, что он предполагал, было правдой и я позволила своим чувствам к нему стать слишком глубокими, меня следовало предостеречь. Я почувствовала себя униженной, оскорбленной и торопливо пробормотала:

– Меня очень занимают стены замка, я имею в виду их поверхность. Мне кажется, что на них есть фрески, которые скрыты под слоем штукатурки.

– О! – воскликнул он.

Но мне показалось, что он едва обратил внимание на мои слова.

– Я помню, как отец сделал однажды удивительное открытие: на стенах одного древнего замка в Нортумберленде он обнаружил изумительную живопись, которая была скрыта от глаз в течение столетий. Я чувствую, что здесь мы можем натолкнуться на аналогичное открытие.

– Открытие? – повторил он. – Да?

О чем он думал? Только не о фресках. О бурной и неспокойной семейной жизни с Франсуазой? Но была ли она бурной и беспокойной? Скорее несчастной и безрадостной, поскольку он решил никогда больше не подвергать себя подобному риску.

Я сознавала, что меня все больше охватывает глубокая страсть к этому непостижимому человеку. Что же мне делать? Как можно все это оставить... и уехать обратно, в Англию, к новой жизни, где уже не будет этого полного тайн замка, не будет графа, которому я мечтала вернуть счастье?

– Мне бы хотелось более внимательно осмотреть стены, – сказала я.

– Даллас, мой замок и я сам в вашем полном распоряжении, – ответил он.

9

Через несколько дней Филипп и Клод вернулись из Парижа, и той доверительности, которая вроде бы возникла между графом и мною, как будто бы и не было.

Клод с графом часто ездили вместе верхом, поскольку Филипп не был большим любителем верховой езды. Иногда я, наблюдая за ними из окна своей комнаты, видела, как они смеются и разговаривают друг с другом, и мне на память сразу же приходил разговор, который я слышала в ночь бала.

Итак, теперь Клод была замужем за Филиппом и замок стал ее домом. И она, хоть и не будучи женой графа, являлась теперь хозяйкой замка.

Вскоре мне пришлось почувствовать на себе ее власть. Это случилось уже на следующий день после ее возвращения. Примерно за пятнадцать минут до обеда в мою дверь постучали. Я удивилась, увидев служанку с подносом, так как в отсутствие Филиппа и Клод всегда обедала в столовой и, готовясь уже идти, переоделась в коричневое шелковое платье.

Когда служанка поставила поднос на маленький стол, я спросила, кто отдал распоряжение?

– Так приказала мадам. Буланже послал Жанну изменить сервировку стола, поскольку она приготовила прибор и для вас. Мадам сказала, что вы будете обедать в своей комнате. Буланже ответил, что ничего об этом не знал. Вы всегда обедали с месье графом и мадемуазель Женевьевой.

Я возмутилась подобным распоряжением, но постаралась скрыть свои чувства. Я представила себе, как все сейчас собираются в столовой, как граф ищет меня взглядом и удивляется по поводу моего отсутствия.

– А где же мадемуазель Лоусон?

– Я приказала отнести ей еду в комнату. Не может же она обедать вместе с нами! В конце концов она не гость, ведь вы пригласили ее сюда работать, – отвечает Клод.

Лицо графа темнеет от гнева.

– Что за глупости! Буланже, пожалуйста, еще один прибор. И тотчас же ступайте в комнату мадемуазель Лоусон и передайте, что я ожидаю ее к обеду.

Я ждала. Обед на подносе остывал. Но мои надежды не сбылись. Никто за мной не пришел. Ну, теперь-то уж я должна была бы наконец понять, какая я дура! Эта женщина, несомненно, являлась его любовницей. Он выдал ее замуж за Филиппа с тем, чтобы она находилась в замке, не вызывая своим присутствием скандала, поскольку был достаточно умным, чтобы не понимать: даже короли должны соблюдать определенную осторожность.

Что же касается меня, то я была всего-навсего странной англичанкой, одержимой работой и с которой можно провести время, если не подворачивается более стоящее занятие.

Но когда под рукой была Клод, то в моем присутствии, естественно, больше не нуждались. Тем более что Клод была теперь хозяйкой замка.

Неожиданно проснувшись, я ощутила, что кто-то находится в моей комнате.

– Мадемуазель... – Женевьева подошла ко мне с зажженной свечей в руке, – этот стук... Вы просили, чтобы я сказала вам, если снова услышу его.

– Женевьева... – Я села в постели, все еще стуча зубами от страха. Перед самым пробуждением мне снились какие-то кошмары. – Который час?

– Час ночи. Этот стук разбудил меня. Тук-тук... Я испугалась, а вы, помните, сказали, что мы пойдем и посмотрим вместе.

Я сунула ноги в тапочки и быстро накинула халат.

– Но я считала, что все это ваши выдумки, Женевьева.

Она покачала головой.

– Все было также, как и раньше. Тук-тук... так, как будто кто-то пытается дать знать, где они находятся.

– Где?

– Пойдемте в мою комнату. Там все слышно.

Мы с ней отправились в детскую, которая была расположена в самой старой части замка.

– Вы разбудили Нуну? – спросила я Женевьеву.

Она отрицательно покачала головой.

– Нуну трудно добудиться. Она говорит, что когда засыпает, то спит как убитая.

Мы пришли в комнату Женевьевы и прислушались. Кругом было тихо.

– Подождите минутку, мадемуазель, – попросила она. – Он то замолкает, то появляется снова.

– С какой стороны?

– Н-не знаю... Думаю, снизу.

В этой части здания находилась подземная тюрьма. Женевьева знала об этом, и для девочки с ее воображением подобное обстоятельство могло сыграть свою роль.

– Он скоро снова раздастся, – прошептала Женевьева. – Я знаю...

Мы сидели, напряженно вслушиваясь. Где-то вдалеке прокричала птица.

– Это сова, – сказала я.

– Конечно, сова. Думаете, я этого не знаю. Вот! Слышите... тук-тук. Тихонько, затем громче.

– Это внизу, – сказала я. – Пойдемте посмотрим, и если нам удастся, то выясним, что происходит.

Я взяла у нее свечу и пошла вниз по лестнице. Вера Женевьевы в мое мужество придавала мне силы. Хотя мне было довольно страшно бродить ночью по замку, как мы это делали сейчас.

Мы подошли к двери оружейной и немного подождали, прислушиваясь. Раздающийся вдалеке звук теперь был отчетливо слышен. Я не могла понять, что это такое, но почувствовала, как мурашки побежали по телу. Женевьева схватила меня за руку, и в колеблющемся свете свечи я увидела ее испуганные глаза.