– Прости меня. – Горячие твёрдые губы прикасаются к моим, мы делим чувства пополам, цепляемся за передышку, данную нам в последний раз. Спенсер гладит меня по щеке, отчего я прижимаюсь к нему сильнее. – Я люблю тебя, персик.

Он отходит, забирает с собой все тепло, которое я почувствовала. Теряю равновесие, хватаюсь за стенку. Двери открываются, перед нами стоит Тео в форме, Спенсер выставляет обе руки перед собой. Я не могу дышать, в груди становится больно и пусто одновременно. Щелчок наручников в тишине, взгляды полицейских и мужчины со шрамом, который не скрывает своего удовольствия от того, как все у нас закончилось. Шрам с левой стороны плывёт вверх, открывая вид на зубы. Он подмигивает мне на прощание, толкает Спенсера в спину и они выходят.

Я слышу, как зачитывают права Спенсеру, как хлопает за ним дверь. Удаляются огоньки машин…

Смогу ли я пережить тот факт, что люблю своего насильника, любящего меня? Смогу ли я жить с тем, что не могу без своего чудовища?

Очень часто мы забываем, что мы сами решаем свою судьбу. Уповать на Бога или послать все к Черту… Выбрать свой истинный путь для того, чтобы никогда больше не стоять на коленях. Мир состоит из хищников и жертв…

Я сделала свой выбор. Положила свою голову на плаху, отдала себя ему, забыв о том, кто я есть.

Но где-то в уголках моей забитой почти насмерть личности, живёт та, которая все ещё верит в счастливое будущее.

Изуродованная химера, опустив голову, тихо насмехается надо мной, сбивает с пути, устраивая засаду на каждом шагу…

Глава 23

Я сижу в своей старой спальне дома у матери. Окна полностью закрыты плотными, серыми шторами; ранее утро, а я все ещё не ложилась. Мой костюм безобразно помялся, вымазан кусочками земли и следами непонятного происхождения на коленях. Который час кручу пальцами шариковую руку, катаю её по столу. Тонкий луч света преломляется и отсвечивает мне на сетчатку. Голову склоняю на бок и укладываю на согнутую в локте руку.

Я думаю об одном и том же, но, наверное, ещё не время рассекретить план своих чувств, то, как они сыграют и, главное, когда. Естественно, мне хочется поверить, как любой влюблённой женщине, в слова Спенсера. Но я не могу, то, что я прошла за это время, подходит для режиссёрской версии какого-то остросюжетного романа. Насильник и его жертва, идея для отличной книги. Момент разрыва приводит её в чувство, и она бежит от него. Совсем как я. Красиво, но не эффективно. Невозможно убежать от своих чувств.

Он сам сдался. Голос в моей голове бьёт маленьким молоточком по чувствительным местам. Он по собственной воле сдался полицейским. Спенсер – убийца грёз, мой личный монстр, вылезший из шкафа, тщательно запертый, но сумевший выскользнуть, пока я раскрыла рот в ожидании чуда.

– Лори, – зажмуриваюсь от голоса Эда, режущего мои перепонки без ножа, – слушай, я обещал твоей маме поговорить с тобой.

– Я не в состоянии, ты выбрал не то время, – насупившись отвечаю ему.

Мужчина чешет свой живот под майкой, подтягивает съехавшие немного вниз штаны и садится напротив меня на пуф. Длинные, несуразно тощие ноги мужчины практически соприкасаются с его ушами, но его это не останавливает. Передо мной препарированная лягушка, которая все ещё дышит. Я бы посмеялась, если бы не хотелось настолько сильно плакать.

– Я никогда не хотел, чтобы с тобой так поступили. Моя лень сыграла злую шутку с нами. – Он оголяет зубы, растягивает губы, словно запоёт мне оперу. Ручка издаёт неприятный звук соприкосновения пластика с деревом. Я не могу остановиться катать её.

– Твоя лень изменила мою траекторию полёта. Без предупреждения столкнулась с непредвиденными событиями и обстоятельствами. – Мне непонятен его подход, когда человек хочет сказать, он говорит, а не крутится вокруг важного вопроса.

– Я хотел бы изменить ту ночь. – Он трёт свою грудь с редкой порослью. – Просто прости меня, пожалуйста. Я поступил как свинья.

Мои губы сами по себе растягиваются в улыбку, столько извинений за сутки, я наполняюсь ими. Не знаю, куда бы мне выплюнуть их, настолько они встали в моем горле.

– Эд, просто будь хорошим мужем для неё. Поступай как мужчина, а не слабак. Приведи в порядок все то, что ты разрушил, и иди дальше. Перешагни и забудь, у вас это отлично получилось до моего «происшествия» и после. – Откатываю последний раз ручку и позволяю ей упасть. – Мне не нужен отец, друг, слушатель. Никто не нужен. Да и ты не в силах им стать. Все, что ты от меня получишь, это уважение, если сможешь исправить что-то.

Он поднимает ручку, протягивает пластиковый предмет мне, когда я не беру, он просто кладёт её передо мной.

– Ты сможешь простить? – Вопрос странный, но оправданный, ему нужно заручиться моей поддержкой.

– Я не Господь, чтобы прощать. И тебе не нужно моё прощение. Я скоро уеду. Ты просто… – Опускаю голову на руки, зажимаю ноющую голову. – Береги её, наверно.

Мне сразу вспоминается фраза Спенсера, как его любит мама. Передо мной стоит её лицо и затуманенный взгляд, это была вина. Она чувствует себя виноватой передо мной, и ей больно. И что я наделала? Она умрёт без него.

– Я могу идти? – Я поднимаю голову и удивлённо смотрю.

– Мне казалось, тебя уже здесь и нет. – Он встаёт, делает какой-то дурацкий полупоклон и выходит за дверь, немного зажимая ей небритую щеку.

Я закрываю на пару секунд глаза, голова кружится от мыслей, недосыпа и переживаний. Давненько я не получала такую встряску. Подхожу к двери и запираю её на ключ. Иду в мою ванную комнату, жду, пока вода нагреется до кипятка. Постепенно ванная набирается, я лежу, упершись взглядом в потолок. Я должна все продумать, ведь сожру потом себя…

Спенсер безусловно тот, кто он есть. И нет ему никакого оправдания. Но меня смущают обрывки памяти, происходящие за все это время. Когда я говорила о ноже, он не понимал, о чем речь, мы пикировались фразами, которые никак не указывали на него. Для чего ему сводить с ума свою сестру, проходить все заново? Рассказывать матери то, что он совершил, и повторять? Надо быть конченным подонком, чтобы искалечить мать и продолжать своё. Кто этот человек, который разъезжал на машине, с кем ругалась Руби? И, самое главное, кто фотографировал компанию в лесу?

Вода приятно обжигает мою кожу, обещая сжечь меня заживо, сварить в жидкости. Ногой отключаю воду и продолжаю лежать. Если Спенсер не врёт мне, то тот, кто заварил эту кашу, все ещё на свободе. Так стоит ли мне бояться? Мой побег не закончится чем-то хорошим?

Развожу резко руки в стороны, расплёскиваю воду на пол, выхожу из ванны, растираю своё тело широким махровым полотенцем. Отжимаю волосы, наклонившись сначала на одну сторону, потом на другую, откидываю их назад. Я только что поняла одну вещь, которая сожрёт меня, если я позволю этому произойти.

Спенсер был удивлён и взбешён, узнав, что тот, кто нападал, засунул мне руку в трусики. Это была не поддельная реакция. Он готов был разорвать того, кто это сделал. Как он меня забирал из участка, заставлял находиться дома. Все сходится. Это не он. И сейчас Спенсер сидит там, а его мама, возможно, умрёт в любой момент. Я не могу простить его… но и не прощу себе, если стану причиной смерти. Ведь если подумать, Руби тоже попала в их руки, благодаря мне. То, что не получилось у того человека, наверняка, должно было закончиться на ней.

Он не просто извращенец, он маньяк, который пытался избавиться от меня, и теперь у него все получится. Почему? Я сотый раз задаю себе этот вопрос, но никак не найду ответа.

Высушиваю волосы феном. Вытаскиваю свои темно-синие джинсы, бежевый свитер и белье из чемодана, на ходу обуваюсь в кроссовки.

Когда я выскакиваю за дверь, едва не сбиваю маму с ног.

– Ты куда собралась? – Она выставляет одну руку вперёд. – Лорена, не наживай себе неприятности, и так уже тошно от твоих выкрутасов.

– Где чек? – Я отодвигаю её в сторону и шарю рукой внутри тумбы. – Где этот чёртов чек? – кричу я.

– Я собралась внести его на твой счёт в банке и взять причитающееся. – Вот за что я должна её любить?

– Это мой чек, и как я посчитаю нужным с ним поступить, так и будет, – говорю ей сквозь зубы, – а сейчас верни мне его.

Эд выходит из зала тревожно смотрит на нас двоих.

– Отдай Лорене то, что принадлежит ей. И успокойся, черт возьми, с этими деньгами. Оставь её в покое. Сколько возможно думать об одном и том же? – Мои глаза широко раскрываются. Он впервые орёт на мою мать.

Мама уходит в комнату, возвращается со своей сумочкой и отдаёт мне бумагу.

– Надеюсь, ты не поступишь как дура, – возмущается она, её голос переходит на фальцет.

– Я дура только потому, что постоянно возвращаюсь сюда в надежде, что моя родная мать, наконец, поймёт, что самое дорогое в её жизни – это не гребенные деньги, не дорогая мебель, не вкусная еда. Семья – самое главное, понятно тебе? Люди, которые тебя любят. Вот что надо ценить, – отвечаю я ей. – Ты словно чужая, только и стараешься избавиться от меня. И я понимаю, что однажды ты останешься одна, и может вот ответ на мой вопрос, почему существуют приюты для инвалидов? Кто не любит тебя здоровым, калекой не нужен другим.

Сумка выпадает из рук моей матери, лицо от злого меняется в расстроенное. Она вот-вот заплачет. А я не могу утешать её, пока она сама не сделает выводы. Эд отступает в сторону, когда я прохожу мимо него. Мы обмениваемся напряженными взглядами.

– Спасибо, – останавливаюсь около него и произношу очень тихо, чтобы мама не услышала, он слегка двигает головой в знак понимания. Забираю свою сумочку, которая не сочетается ничем из моей одежды. Мне главное, чтобы были документы, все остальное не важно.

Закрываю за собой дверь, телефон, как назло, не ловит сеть. И мне приходится идти до самой остановки, чтобы поймать машину. Быстро обхожу лужи. Останавливаю первого попавшегося водителя.

– Мне необходимо в полицейский участок. – Пожилой мужчина приглашает меня сесть на переднее сидение, так как у его старенькой машины не открывается задняя дверь. Когда мы едем, я слышу скрип старых подшипников, раздолбанная ходовка подкидывает нас на поворотах. Невольно вспоминаю, как мы на пару с отцом ремонтировали его старый Бьюик. Перемазанная маслом с ног до головы, я путалась под ногами, комбинезон мне был ужасно велик, отец постоянно подкручивал его на моих конечностях. На меня нападает какая-то особенная тоска по тем дням. Я стремилась быть ближе к нему, так как не чувствовала материнскую любовь и нежность, все это давал мне он.