Евгения Перова - К другому берегу

Засмотрелся и упал, ведро опрокинул, вода вылилась, карп выпрыгнул, забился по траве. Бьется и меняется: губищи вперед тянутся, плавники в пальцы с когтями вытягиваются и землю скребут! Изнутри тела шипы прорастают, на бледной чешуе розовые капельки крови оставляя, хвост змеится, шип обозначился кривой на конце, острый, страшный! Корячится, а сам выпученным рыбьим глазом на Лешего таращится. И уже не карп это, а дракон.

Надо так написать, думает Леший во сне, обязательно написать!

А карп все меняется и меняется – гребень отрастил на голове, крылья прорезались, развернулись, пасть огнем дышит. Смигнул – и глаз открылся зеленый, с черным вертикальным зрачком, покатилась из глаза жемчужная слеза…

Поднял морду к луне – и завыл, как волк: «Боууу-боооольнооооо-ууу!»

И взлетел, заслонив крыльями луну.

– Лёшка, вставай.

– Леший, приехали!

Он подскочил и с размаху саданулся головой о потолок – а, черт!

Приехали.

Москва встретила пасмурно, пугала дождем. Кондратьевы и Злотниковы долго прощались, целовались – все никак не могли расстаться. Лёшка хмыкнул про себя, осознав, что уже думает про Марину – Злотникова! Наконец разошлись в метро в разные стороны. Народ, толкотня, духота. Свет резкий, обморочный. И что-то вдруг стало Лешему муторно на душе, полезли в голову жалкие мысли: а правильно ли они придумали, а надо ли все это затевать? Словно неведомый художник протер опять грязно-желтым лаком картинку мира, сровняв все полутона, притушив все чувства, кроме усталости и неуверенности.

– Марин, знаешь, что… может, я сначала к матери заеду?

– Зачем?

– Ну…

Марина посмотрела на него внимательно:

– Забоялся?

– Забоялся…

Вздохнула. Глаза стали несчастные – он сморщился от жалости.

– Лёш, пожалуйста, я прошу тебя, поедем! Мне страшно! Мне всегда тяжело возвращаться, когда долго дома не была. А сейчас и мамы нет. Никого…

– Да я понимаю, понимаю.

– Ты только войдешь со мной, и все. Не захочешь – не останешься.

– Ну, ладно-ладно, только не плачь.

И притянул ее к себе, утешая. А она – хулиганка такая! – прямо в ухо ему прошептала:

– Не бойся, я тебя не съем! – И прихватила слегка зубами мочку уха.

Войдя в квартиру, оба почувствовали себя страшно неловко: топтались в коридоре, путаясь в сумках и рюкзаках. Марина заметалась в поисках тапок, а едва прошли в квартиру, сбежала в магазин за продуктами:

– Я быстро, а то еды никакой нет! Ты тут осмотрись пока, ладно? Чаю попей. Вот ванная, если вдруг захочешь, полотенца я дам.

– А что бы мне надеть потом? А то все такое…

– Надеть?.. нечего, пожалуй. Будешь жить в простыне, пока не постираю. Как патриций в тоге! – И покраснела.

Леший осмотрелся: две комнаты, пустые какие-то, большая кухня, коридор весь в книжных полках. Старый дом – потолки высокие, окна с широкими подоконниками, сидеть можно. Поглядел, какие у нее книжки – стало смешно: почти одинаковые, только у него по искусству больше, а у нее все какая-то заумная филология. С наслаждением вымылся, опять побродил, завернувшись в простыню. Марина все не возвращалась. Он представил, как она сидит на лавочке у подъезда и боится идти домой. Повздыхал. Прилег на диван и нечаянно заснул.

Вернувшись, Марина долго смотрела, как он спит, даже присела рядом на корточки, чтобы разглядеть поближе и осторожно дотронулась пальцем до загорелого крепкого плеча – неужели это правда? У нее закружилась голова от волнения и страха: что же она придумала, зачем?! Вот он здесь – живой, реальный, настоящий, совершенно незнакомый ей человек, а вдруг ничего у них не получится, а вдруг она все выдумала, а вдруг она вовсе и не о нем мечтала, и Лёшка – совсем не такой, как ей представлялось?

Леший проснулся от запаха жареного мяса, и сразу чудовищно захотел есть. Посмотрел на часы: почти час проспал, ничего себе. В ногах увидел махровый полосатый халат – вот почему ее так долго не было, халат покупала! Вышел на кухню – Марина суетилась по хозяйству. Взглянула, бегло улыбнулась:

– Смотри-ка – впору! Ты в нем на кота Матроскина похож. Есть хочешь? У меня почти готово.

Леший так набросился на котлеты и посыпанную укропом вареную картошку, что даже не сразу заметил, как Марина нервничает. Он вообще старался не слишком на нее пялиться, но взгляд так и притягивался к вырезу – Лешему все больше казалось, что на ней ничего больше и не надето, кроме легкого халатика в цветочек. Он, конечно, и сам волновался, совершенно не представляя, что будет делать, когда кончится картошка. Ну, чаю попить. А потом? Марина же была просто в панике: она все время что-то роняла и совсем не ела, только ковыряла котлету вилкой. Когда она наконец-таки разбила чашку и встала посреди кухни, закрыв лицо руками, Леший встал и обнял ее:

– Подумаешь, чашка. Да я тебе двадцать семь таких чашек куплю.

Она растерянно спросила:

– Почему… двадцать семь?

– Хочешь – тридцать четыре? – Леший улыбался, и Марина вдруг тоже нерешительно улыбнулась. – Ну, что ты? Все будет хорошо. Посмотри-ка на меня.

Марина посмотрела.

– Что с тобой?

– Да я сама не знаю…

– Струсила? Как-то ты смешно говоришь – побоялась?

– Забоялась…

– А кто меня за ухо кусал, а? Прямо в метро? Всего-то пару часов назад.

– Это не я.

– Да у меня целый вагон свидетелей! А вчера мы с тобой целовались на катере, помнишь?

– Вчера? А кажется – в прошлой жизни.

«А три дня назад, – подумал Леший, – ты лежала на дне реки, и я с трудом тебя спас. А сейчас – кто бы меня самого спасал. Что ж нам делать-то, а? Пожалуй, самое лучшее – сразу прыгнуть в пропасть, а то до ночи мы оба окончательно свихнемся».

– Ты знаешь, – признался он. – Я ведь тоже боюсь.

– И что же нам делать?

– Ну, давай, что ли, вместе бояться.

– Давай…

Леший поцеловал ее, и хотя поцелуй явственно отдавал котлетами с укропом, получился ничуть не хуже, чем на катере. Целуя, он не удержался и провел рукой по гладкому бедру – смотри-ка, под халатиком-то и правда ничего на ней больше нет. Это его обнадежило.

Он еще раз поцеловал. Посмотрел – глаза у Марины закрыты, щеки розовые, губы чуть улыбаются…

– Знаешь, у меня возникло конструктивное предложение.

– Какое?.. – Голос у нее был слабый.

– Давай мы будем бояться с удобствами, а? Как там твой диван раскладывается?

Но когда разложили диван, и она постелила чистую простыню, положила подушки и одеяло, воздух между ними снова сгустился и заискрил, как перед грозой. «Наверняка на этом самом диване она спала с Дымариком», – подумал Лёшка, покосившись на Марину, которая явно вспоминала о том же самом. Что ж нам с тобой делать, горе мое? Эх, где наша не пропадала!

– Красота, – сказал Леший. – Только чего-то не хватает.

– Чего?

– А вот чего. – И он ловко опрокинул ее на постель.

– Ай! – Марина мягко упала на спину, согнув ноги в коленях, и тут же залезла под одеяло, натянув его до самого носа, так что Лёшка мог любоваться только ее испуганно моргающими глазами.

– Поздно, я все видел.

Он скинул «Матроскина» – Марина, ойкнув, накрылась с головой, но тут же заорала в голос, потому что Леший, нырнув к ней под одеяло, стал радостно хватать ее за что ни попадя и щекотать. Самым опасным местом оказались пятки, и тут она начала так брыкаться, что заехала ему в глаз.

– Черт! Нет, я так не играю.

– Ай! Не надо, не надо, не щекочи меня! Не на-адо!

– Да не трогаю я тебя. Все, уймись. Ишь, щекотки она боится! Ревнивая, значит, – сказал он довольным тоном. – Ревни-ивая, горячая! Это мне нравится. – И провел рукой по ноге: – А какие у нас ноги! Как у балерины. Ну-ка, вытяни ножку. Так, не брыкаться. Ты же со мной не справишься. Я же тебя одной левой…

И он лег на нее сверху, прижав ноги, которыми она все пыталась отбиться. Марина уже не могла сопротивляться – так забавно он бормотал все эти глупости. Леший и сам засмеялся, уткнувшись ей в плечо. Марина прошептала:

– Подвинься немножко. – И стащила через голову халатик.

Алексей заглянул ей в глаза – губы улыбались, а глаза были полны тревожным ожиданием.

– Первый раз слышу, как ты смеешься, – тихо сказал он.

Марина опустила ресницы, и Леший узнал тот короткий звук – смешок или всхлип, что впервые услышал от нее под липой в Суханове, и забыл обо всем. А хотел ведь не торопиться, рассмотреть ее как следует… Какое там – не видел ничего, ничего не слышал, падал, падал в пропасть. И Марина падала вместе с ним – так судорожно она дышала, так сильно хватала его за плечи, впиваясь ногтями, так целовала, прихватывая зубами. Задыхаясь, смотрел Леший в ее запрокинутое лицо: она улыбалась, а по щекам текли слезы, и горло вздрагивало.

Он хотел поймать ее взгляд, но Марина спряталась, уткнувшись ему в бок – вздыхала там и шмыгала носом. Сердце у него колотилось как сумасшедшее – в пропасть-то они прыгнули, но почему-то легче не стало.

Лёшка опять разволновался и начал валять дурака:

– Что ж такое-то, а? Неужели все было так плохо?

Марина замотала головой.

– Совсем ужасно? Какой кошмар.

– Перестань меня смешить! Что ты мне поплакать не даешь?

– Да зачем же плакать-то?!

– Затем.

– Ну, вот теперь мне все понятно. Теперь полная ясность. Очень ясно и понятно: «затем». Затем – и все. И как хочешь, так и понимай. А что такое – затем? Почему – затем?..

– Господи, какой же ты болтун! – Марина вылезла и звонко чмокнула его в губы. – Говорит и говорит, спрашивает и спрашивает, прямо пресс-конференцию устроил: что, зачем, почему!

– Это не пресс-конференция. Это разбор полета.

– Какой еще… разбор?

– Ну, должен же я знать, правильным ли курсом шел? Туда ли свернул…

– Ой, болту-ун! – Марина улыбалась.

– Какова эффективность проведенных мероприятий…