Марина посмотрела на портрет: Валерия, почти такая же, как сейчас. Сколько же ей лет, интересно? А это муж – и правда, крутой. Рыжеволосый юноша и малышки-близняшки. А Лёшка говорил – четверо детей? Собака лежит у ног – борзая, элегантная.

– Здесь мы еще впятером. Ну, и Сюзи. Аркаша – мой сын от другого брака. А сейчас с нами еще Стёпочка, мы его усыновили. Пора новый портрет Алексею заказывать. Пейте чай, остынет.

– Спасибо…

– Вы все его работы успели посмотреть?

– Да, натюрморты забавные! Бутылки, стаканы. Я их не видела раньше. Как он стекло разноцветное пишет! А свет какой!

– Это «Водочная серия», как он называет. Времен запоя. Вы знаете, что он пил?

– Он и тогда писал?

– Думаю, это и удержало от полного падения. Он художник – настоящий, от Бога. Для него писать – главное. Вы, наверное, и сами это уже поняли?

– Да-а…

– Мне только кажется, что он себя еще не нашел. Вот натюрморты – в них что-то есть. Они хорошо идут, нравятся. Пейзажи… Пейзажи прекрасные, но одного этого мало. Понимаете? Профессионально написано, но после Левитана, Васильева, Саврасова – просто мастерства недостаточно. Должно быть что-то еще! А вот сейчас он принес вещи – они немного другие.

– Вам понравилось?

– Необычно для Алексея. Сумасшедшинка некая появилась, и по цвету великолепно. Каждую рассматривать хочется, разгадывать. Это очень хорошо – картина должна зрителя заманивать. Чтобы посмотрел, отошел – вернулся, еще посмотрел и потом все вспоминал: да что же это такое? Алексей раньше писал попроще, а теперь… Я думаю, у него все впереди.

Марина поняла, что смешно было ревновать и расстраиваться: Валерия все понимает! У нее такие внимательные глаза – как будто вглубь смотрит. Изучает? Что-то между ними происходило, Марина чувствовала, но не понимала – что? Ей вдруг стало легче дышать и спокойней на сердце, и она как-то… слегка подтаяла душой, как льдинка на солнце! И даже словно на самом деле повеяло летним теплом с ароматом цветов. Марина вспомнила – даже не вспомнила, а прямо увидела картинку перед глазами: солнечное утро, и мама ей расчесывает волосы. Все это – тепло, покой, материнская нежность – шло от Валерии, хотя внешне не проявлялось никак: Валерия была непроницаема и безмятежна.

«Она меня… приручает? Как она это делает?» – подумала Марина и попыталась вглядеться, не глазами, а… Марина не знала, как и чем она вглядывается, но с Лёшкой это иногда получалось. Сейчас ничего не вышло: Валерия не давала Марине себя разглядеть: так прозрачный сосуд, выточенный из драгоценного камня и ограненный, не позволяет увидеть, что у него внутри, ослепляя внешним блеском. Потом, спустя годы, Марина смогла осознать, что в эту первую встречу Валерия легко и без малейшего усилия заглянула к ней в душу: так мать, забежав мимоходом в комнату дочери, машинально наводит порядок, поправляя сбившееся покрывало и сметая ладонью со стола огрызки яблок и скомканные бумажки…

– Я думаю, что Алексея ждет большой успех. Если вы ему поможете.

– Я? – удивилась Марина. – Чем я могу помочь? Я ничего не понимаю в живописи.

– И не надо особенно понимать в живописи. Нужно понимать художника. Это очень сложный процесс – рождение картины. Мастеру нужно время, особое состояние души, настрой, вдохновение, в конце концов. Это не считая таланта, а Алексей, несомненно, талантлив. Вы как раз и должны вдохновлять, и мне кажется – уже вдохновляете.

– Да? – Марина задумалась.

Ей как-то до сих пор не приходило в голову, что от нее что-то зависит, да и Лёшкино занятие живописью она не воспринимала всерьез. Вдохновлять? Ну да, как он тогда загорелся ее писать, в первый день! А потом сник. Нет, эскизов он понаделал множество, но без особого энтузиазма, а до холста дело так и не дошло, да ему и некогда – какой-то шкаф реставрирует…

Валерия с легкой улыбкой смотрела на задумавшуюся Марину:

– Как тебе пирожные? Да ты не попробовала! Ничего, что я на «ты»? Возьми, они совсем некалорийные, с зеленым чаем.

– С зеленым чаем?

– Крем из зеленого чая. Не знаю, как уж они это делают. Впрочем, тебе не надо задумываться о калориях.

На прощанье Валерия сказала им с Лёшкой очень серьезно:

– Берегите друг друга.

Марина с Лёшкой шли пешком по Никитскому бульвару, а Валерия долго смотрела им вслед – сначала из окна, а потом следила внутренним взором: «Ну что ж, вот я и нашла. Наконец нашла. Это именно то, что надо. Идеальный случай. Такая пара подобралась! И художник обещающий, и девочка сильная. Что-то в ней есть особенное. Пожалуй, даже у меня этого нет. Но ничего пока не умеет. Ну что ж, немножко поработать, и все получится. Надо их пригласить на выходные, присмотреться получше…»

– Как тебе Валерия? – спросил Лёшка у Марины. – Правда, необычная?

– Просто потрясающая! А сколько ей может быть лет?

– Ты сама сколько дашь?

– Не знаю… За сорок?

– Как же! Это ее мужу сорок, а Валерии уже за пятьдесят.

– Не может быть! Надо же! Послушай, а тебе не показалось, что она?..

– Что?

– Да нет, это я так. Ничего.

– Мне показалось, что ты ей очень понравилась. Меня она ни разу чаем не поила.

– А тебе завидно, что ли?

– Да прям. Больно надо. Пошли лучше денежки потратим! Хочешь, в ресторан сходим? А то я за тобой и не ухаживал, как положено.

– А как положено? В рестораны водить? Да ну, пойдем лучше пирожных купим или тортик, а? И дома чаю попьем? А то у твоей Валерии пирожные какие-то были… несущественные! Растаяли – и как не ела!

– Да никакая она не моя! Ладно, пошли за тортиком.

Марина не рискнула говорить с Лешим о том, что ей примерещилось у Валерии – она даже себе самой боялась признаваться, что способна на такие странные вещи, как… чтение мыслей, например! Когда с ней случалось что-нибудь подобное, она страшно пугалась, а в последнее время случалось все чаще и чаще. Она подозревала, что и Леший замечает: иногда он так странно на нее смотрел, особенно, когда Марина отвечала ему что-нибудь, не глядя. Порой, задремывая в метро, она вздрагивала от лавины разнообразных голосов, перебивающих друг друга, а в другой раз, рассеянно уставившись на кого-нибудь, вдруг ясно слышала, о чем он думает.

А бьющаяся то и дело посуда? Та чашка, разбившаяся в самый первый день – она раскололась прямо у нее в руках, еще до того, как упала на пол! И на работе: однажды ни с того, ни с сего грохнулся металлический стакан с карандашами, стоявший довольно далеко от края! Карандаши раскатились, и Жужелица с приятельницей, которые уже битый час трындели у Марины над ухом и довели ее до белого каления, отвлеклись на собирание карандашей, а потом и вовсе ушли. Жужелица – Лидия Петровна Жужелкина – была особа на редкость неприятная: мало того, что она заговаривала всех до умопомрачения, она еще распускала злобные сплетни и злорадствовала по каждому поводу. После смерти Веры Анатольевны Марине пришлось сидеть с ней в одной комнате – еще счастье, что Жужелица не засиживалась на рабочем месте, курсируя по издательству в поисках новостей.

А царапины? Царапины у Лёшки на плече, которые она по-кошачьи зализала в самую первую ночь? Наутро от них не было и следа!

Иногда Марине казалось, она сходит с ума.

И вот теперь – Валерия! Марина чувствовала – она такая же…

После общения с Валерией Марина стала лучше справляться с новыми способностями, словно та что-то настроила у нее внутри, переключила какие-то кнопочки – и машинка заработала. Марина чувствовала себя как человек, который прожил всю жизнь, не слыша звуков, и вдруг внезапно обрел слух. Однажды в детстве ей заложило уши, и мама повела к врачу – тот через большую жестяную воронку лил в ухо теплую воду, чтобы вымыть серную пробку. После этого три дня она слышала так, как будто только родилась: звуки царапали по мембране, и она зажимала уши ладошками. Так и сейчас – на нее просто обрушился шквал чужих эмоций, чувств, образов – «звук» нарастал постепенно, как при повороте ручки регулятора громкости на радиоприемнике. Потом она научилась не слушать, но все равно что-то прорывалось, самое «громкое» – и чаще всего это были всплески злобы, гнева, раздражения, зависти и ревности.

«Сколько же ненависти в людях! – думала она, – Раньше я этого не замечала. А может, светлые чувства просто не такие заметные? Не такие «громкие»? Нежность – она же не кричит о себе!» И тем дороже были редкие мгновения, когда Марина видела среди серой мглы солнечный проблеск любви. Иногда она походя, даже не всегда осознанно, творила маленькие чудеса: у одного пассажира метро вдруг прекращалась трехдневная головная боль, другой вспоминал безнадежно забытое имя, третий чувствовал прилив сил и удивлялся, почему это жизнь с утра казалась ему такой мрачной?

Марина никак не могла научиться отличать реальную речь от той образной информации, которую получала при помощи своего нового «ви́дения», и то и дело попадала впросак. Однажды в метро она обрушилась на сидевшего рядом безобидного с виду толстяка: «Как вам не стыдно! У вас жена беременная, а вы себе такое позволяете!» Пассажир залился краской и вытаращился на нее в полном изумлении, а ей пришлось выскочить на первой же станции… В общем, от этих сверхъестественных способностей пока что было больше проблем, чем хоть какой-то пользы, и Марина недоумевала: почему они проявились именно у нее? Она всегда была необщительной, мало интересовалась другими людьми, ее порой и обычная-то речь раздражала, а тут еще чужие мысли, эмоции! Зачем это ей? Для чего?

Незаметно они с Лешим прожили вместе целый месяц, каждый день которого можно было считать за год, настолько круто замешано было их совместное житье-бытье. И не признаваясь в этом самим себе, они оба устали. Марина совершенно не привыкла к такому постоянному и тесному общению, у нее не оставалось и минуты для себя: просто посидеть в тишине, полениться, почитать книгу. Какая книга! Они все время, свободное от Марининой работы, проводили вместе, а если Леший бывал чем-нибудь занят, Марина тут же засыпала, наверстывая ночи, наполненные любовью.