Евгения Перова - К другому берегу

– А вы… ревновали его?

– Еще как! И он меня. Ой, у нас такие скандалы были – вон, Лёшка расскажет, как он над нами потешался! Оба горячие. У меня прадед-то итальянец был, художник.

– Правда?!

– Вот Лёшка, похоже, в него. Да еще и отцовского темперамента добавилось – гремучая смесь.

Она увидела, что «гремучая смесь» маячит в дверях, и серьезным тоном добавила:

– Ты уж, дочка, держи его в руках, не балуй!

– Ага, спелись, – грозно сказал Леший. – Давай, учи ее, учи мне на голову. Нет, это что ж такое, на пару минут оставил…

– Иди, не мешай нам! Ты там вещи собираешь, вот и собирай! А будешь скандалить, Марина еще подумает, пускать ли тебя.

Марина смеялась, а Леший, скроив обиженную мину и трагическим жестом запахнув воображаемый плащ, гордо ушел.

– Вот, видала? Отец его такой же был, один в один. Такой же… цирк-шапито. Лёшка-то – даже в театральный хотел поступать! Отговорили мы с отцом, а может, и зря.

Потом пили чай, и Марина, совершенно уже успокоившаяся, машинально ела одну плюшку за другой, пока Леший, глядевший с умилением, не погладил ее по голове и не сказал:

– Кушай, Мо́кушка, кушай! Поправляйся!

Марина заморгала, глядя то на ватрушку, то на Лёшку, и он, не выдержав, захохотал. А Лариса Львовна дала Лёшке подзатыльник:

– Ты что к ней пристаешь! Ешь, дочка, не смотри на него. И кормишь ты ее плохо. Вон, худая какая. Ты, Марин, знай: он у меня все умеет – и готовить, и стирать, всему научила.

– И швец, и жнец, и на дуде игрец! – сказал Леший с набитым ртом и опять получил подзатыльник.

– Ты уж много не суетись вокруг него, избалуешь.

«Вот моя семья!» – подумала вдруг Марина. Она никогда раньше не испытывала такого чувства: дочка да мама, что это за семья! Холодный дом. А теперь…

В такси они сидели, обнявшись, и тихонько разговаривали, забыв про водителя.

– Лёш, мама сказала, что у нее прадед итальянец был, правда?

Марина так естественно произнесла это «мама». Леший был тронут.

– Правда. Художник, приехал в Россию в Академии преподавать, женился тут на русской, сам обрусел. Жалко, ничего не осталось, кроме преданий – все пропало, такая жизнь была.

– Надо же! Вот смотри – гены. И ты художник.

– Художник… от слова худо.

– Ты в театральный хотел поступать, да?

– А я поступил. Почти.

– Как?

– Да я им не рассказывал. Я сдавать пошел так, на дурачка – себя проверить. Не волновался ни капли. Развлекался! Меня с первого тура – сразу на третий, и там прошел, но экзамены уже не стал сдавать, забрал документы. Уговаривали меня.

– Лёш, а почему? Ты же такой артистичный!

– Да не мое это. Я как посмотрел на ребят, что там сдавали – мама дорогая! Горят все, прямо дымятся! Одна даже в обморок упала. А тут я – погулять вышел. Нет во мне этого придыхания, знаешь: «Театр!.. Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного…»

Он так похоже изобразил Татьяну Доронину из фильма «Старшая сестра», что Марина засмеялась – здорово!

– Я как подумал, что всю жизнь буду одно и то же по сто раз играть, мне тошно стало.

– А кино?

– А я и в кино снимался.

– Да ты что?

– Ну да, в эпизоде. Когда экзамены сдавал, массовку набирали. Ой, не понравилось мне! И сам себе на экране – та-ак не понравился!

– А какой фильм?

– Да забыл название. Ерунда какая-то.

– И не жалел никогда?

– Нет. И потом, знаешь, актер – это такая профессия… подневольная. Режиссер вертит тобой как хочет, а я не люблю этого. Еще не хватало, чтобы бездарность какая-нибудь мной командовала. Вот всегда жалел, что голоса такого нет, как у отца. Опера – это да. Это бы я хотел. Но не вышло. Слух-то у меня абсолютный, а голос не дотягивает.

– Все с тобой понятно. Играть – так у Питера Брука, сниматься – так у Феллини, петь – так в Ла Скала…

– А любить – только королеву!

– Ну ладно, перестань. Ой, а мне мама карточку твою подарила! Повешу, любоваться буду!

– Это какую же? – спросил Леший с опаской.

– Да ту самую. Где ты маленький и без штанов.

– Кошмар! Ты только не вздумай и правда вешать, меня позорить!

– Чтой-то – позорить? Ты же любишь свои достоинства демонстрировать.

– Ну-у, так это избранным. Марин, серьезно…

– Нет, повешу обязательно. Рамочку куплю!

– Маринка!

– Да другую, другую. Там, где ты с гитарой. Такой красавец!

– А, эту! Эту можно. Фу! Прям от сердца отлегло.

– Значит, эту можно? А без штанов нельзя? А ты там такой славненький, пузатенький…

– Вот знаешь что? Давай мы лучше своего сделаем, маленького да славненького, и будем любоваться.

– Лёшка! Прекрати! – сказала Марина, отпихивая его руку, прокладывающую себе путь подо всеми одежками к ее груди. – Может, не прямо сейчас начнем делать-то?

Но все-таки позволила себя потискать и поцеловать.

– А тебе сколько там лет, с гитарой? Шестнадцать?

– Семнадцать, наверное.

– Влюбиться можно! Девушки небось за тобой бегали.

– Да ладно, какие там девушки! А тебе сколько было в то время?

– А это какой год? Семьдесят четвертый? Двенадцать.

– Так значит сейчас тебе…

– А тебе – тридцать… тридцать пять?

– А у тебя когда день рождения?

– Да ты вообще знаешь хоть что-нибудь про меня? Вот как мое отчество?

– А мое? Ты сама не знаешь!

– Я знаю: Злотников Алексей Михайлович.

– Да, я-то отчество твое не знаю…

– Сергеевна!

– Зато знаю фамилию!

– Ну, и какая у меня фамилия?!

– Фамилия у тебя такая же, как и у меня – Злотникова. Нет, ты, конечно, можешь и свою оставить или двойную взять. Но мне бы хотелось…

Они смотрели друг на друга смеющимися глазами:

– Это ты что? Это ты мне предложение, что ли, делаешь?

– Мне кажется – да. А тебе как кажется?

– Ага! – И она его поцеловала.

– Это что значит – согласна?

– Ну конечно, глупый!

Когда доехали, водитель – мужичок средних лет – вылез, помог Лешему перетащить к лифту многочисленную поклажу и все топтался, не уходил, пока они, наконец заметив, не уставились на него с удивлением.

– Ребята, вы это, – сказал он, смущаясь. – Вы… берегите себя, что ли! Ездишь целыми днями, одно дерьмо вокруг, а тут – вы, такие… Короче – совет да любовь!

Они растерянно смотрели ему вслед.

В середине октября Валерия пригласила Марину с Алексеем в гости на выходные.

– Точно, ты ей понравилась, – сказал, покачав головой, Алексей. – Меня одного не приглашала. Поедем?

– А где они живут?

– Раньше на Фрунзенской жили, сейчас целый особняк купили в центре, в Брюсовом переулке. А приглашают под Кострому, у них там дом.

– Так это же далеко!

– Часа четыре. Ну, пять. Она машину пришлет за нами. Мне давно хотелось их дом увидеть – говорят, что-то необыкновенное.

– Меня укачает в машине.

– В таких машинах не укачивает. И потом… Что-то мне подсказывает, что тебя теперь нигде не укачает.

– Ты думаешь?

И правда, такой… танк приехал! В салоне стоять можно. И не укачало. Шофер Виктор – крупный молчаливый парень – сразу надел наушники, но они все равно почему-то разговаривали шепотом и слегка нервничали. Лёшка всегда напрягался, когда общался с Валерией, хотя она бывала с ним исключительно любезна и доброжелательна. Тот семейный портрет дался ему очень непросто, а мужа Валерии – Анатолия – Лёшка вообще старался не вспоминать. Еще он очень не любил чувствовать себя бедным родственником, но Марина, которая тоже об этом думала, сказала:

– А наплевать! Лёш, мы такие, как есть – через себя не перепрыгнешь. Ты скажи, кто рядом с ними – не бедный родственник?

– И то верно.

Машина довольно долго ехала по огромному парку и подвезла к парадному входу, объехав по подъездной дорожке весь дом вокруг.

– С башенками, надо же! Посмотри, ни одного одинакового окна! – сказала Марина.

– Да, настоящий модерн. Прямо особняк Рябушинских. Хотя тот без башенок.

Дом был выстроен из светлого кирпича, бежевого и розового, украшен белыми барельефами – стилизованными цветами и женскими фигурами, разномастные окна красовались в затейливых наличниках, а стекла – Марина так и ахнула, разглядев: с фасками и гравировкой! Все четыре башенки тоже были разными по форме, хотя одинаковыми по высоте.

Валерия встретила их на пороге, одетая по-домашнему, но все равно элегантная. Волосы она заплела в косу – не длинную, но очень толстую, и Марина, ревниво покосившись, в очередной раз пожалела об отрезанных волосах.

– Как добрались? Сейчас вас проводят в ваши апартаменты, отдохнете немножко, а через час я вас буду ждать, покажу дом. Захотите, по саду погуляете. Ужин попозже. Анатолий задерживается, а Аркаша с Юлечкой скоро приедут.

– С Юлечкой?

– Да, Аркаша женился. Юлечка – прелесть! Скоро бабушкой стану.

– Ну, какая вы бабушка! – И Марина тут же смутилась от собственной смелости, но Валерия улыбнулась ей, и она успокоилась. Марина таращилась по сторонам и всему удивлялась.

– Вот мои красотки, Кира и Мила!

Появились близняшки. «Надо же, совсем одинаковые», – подумала Марина. Красивые девочки, складные. Лет по двенадцать им, пожалуй. С ними пришел важный на вид пес и сел, с интересом рассматривая гостей.

– Ой, огромный какой! Сенбернар?

– Это – Ипполит Матвеич. Он только с виду грозный, а так – сама доброта. А кто это тут у нас? А кто это там прячется? Ну-ка, посмотрим. А это Стёпочка! – и вывела из-за угла маленького чернокожего мальчика – только зубы сверкают, да белки глаз. Марина так и расплылась:

– Хорошенький какой! Шоколадка!

– Это Стёпочка. Ну, поздоровайся, не бойся!