А в книгах же протекала жизнь героев, зачастую вымышленных, снятых с настоящих людей образами и чертами характера или же рассказывалось о жизни когда-то действительно живших людей, но опять же, с точки зрения автора, и пусть автор и был максимально точен и правдив, всё равно не смог обойтись без в определенной степени преукрашения тех или мест или событий, что есть или происходили (если это, конечно, не документальная хроника, в которой стоит конкретная дата и в двух словах написано событие, что сопровождало этот день, месяц и год). Рука у него, то есть у автора, писателя, как не старайся, а дрогнет на определенном этапе воплощения жизни в книгу. И как не старайся, а история книги получиться пропущенной через душу автора и будет непременно содержать часть его души (даже если написана она для отмазки, чтобы выполнить контракт перед издательством). И местами, абзацами и строками будет плыть по книге особый дух. Его может быть то больше, то меньше. Но если книга на самом деле является книгой, а не еженедельным журналом, то ощутить ее душу не составит особого труда.

Нина удивилась, когда у нее в голове зародилась такая по-настоящему странная отговорка, для самой себя, почему она не любит читать. Ведь получалось так, если продолжить ее же мысль, то смысл выходил прямо противоположенный. И выходило следующее: читать книги было очень интересно, а всё по тому, что ты находишь тех авторов и те произведения, которые кажутся тебе максимально интересными, правдивыми и понятными. Находишь те книги, которые притягивают тебя и притягивают ни чем иным, как своим особенным духом, что родственен с твоей душой. А те авторы, что смогли стать классиками прозы никак иначе, как нашли подход к разным душам. Никак иначе, а в их произведениях есть что-то такое, что зацепляет практически любого. И читать хочется.

«Вот уж напридумывала!» – отругала себя Нина, – «Мама читает книги лишь по тому, что ей сейчас заняться больше нечем. Так она разнообразит свой вечер. Тот же сериал, только написанный и занимает больше времени. И всё!»

Посуда была помыта, родители заняты своими делами, к племянникам Нина собиралась идти завтра и завтра же вечером посидеть где-нибудь с Леной, своей подругой, а сейчас, сколько бы то не оставалось часов до сна делать в их протяжении было абсолютно нечего. Свободное время, делай всё, что тебе захочется. Как много-много лет назад, когда она с одноклассниками убежала с физкультуры. Свобода, самая настоящая.

Свобода…

Нина перевернулась с одного бока на другой на кровати, в комнате, в которой росла, играла, когда была маленькая и делала уроки, и положила смартфон экраном вниз. Делать было нечего, совершенно. Если только встать, испачкать специально посуду и снова ее помыть. Нет, ерунда. Кому-нибудь позвонить? Тоже не было вариантом. Со всеми, кем только можно, Нина уже успела поговорить либо днем, либо вчера вечером, а с теми, с кем она изредка общалась, разговаривать сейчас вообще и не хотелось. Идти к себе домой, чтобы по дороге подышать воздухом и возможно взбодриться от так настойчиво поглощающей Нину дремотной, даже чуть грустноватой, лени, было, как это не странно прозвучит, лень.

Нининому папе было хорошо, он лежал у телевизора и, ему больше ничего не нужно было. Ирина Сергеевна так вообще всецело ушла в чтение книги, что была уже прочитана ею где-то до половины.

А Нина лениво грустила. И еще более грустно становилось от того, когда в голове слабо протекала мысль – что-то как-то скучно. Даже не помогал уют родных стен. А сериал, который Нина бросила глядеть, не досмотрев серию до конца, вообще резко опротивел. Стало даже жаль саму себя, что столько времени потратила на его просмотр. Сериал же полнейшая ерунда! И стало нехорошо, от того, что она – Нина – смотрит столь дешевые и глупые вещи. Неприятно, что скатилась до уровня продвинутых модных девок, которым неважно, что смотреть, главное чтобы это было в тренде или теток и бабушек на скамейке, которые после просмотра очередной серии никак, абсолютно никак, не могут упустить возможности еще раз пересказать всё, что видели друг другу и добавить от себя, что вот ведь надо ведь!

Свобода… Тишина…

Но что-то сегодня пошло не так. Что, Нина никак не могла понять. И оставалось только одно – свалить, как пакет с мусором в мусорный контейнер, все неурядицы в душе на погоду. Так сильно метет, такой валит снег и ветер, ветер нещадно бьет по стеклам. И его мощные, широкие порывы видны при меркнущем свете, от непогоды, фонарей. Видны потому, что ветер нацепил на себя миллионы снежинок и стал летать. Разбушевался и сотворил метель.

Тишина…

Бормотание, тихое и невнятное телевизора, через закрытую дверь. Нина оставляла ее открытой, так что из зала падал луч света в комнату. Нина лениво удивилась – кто бы это ее мог закрыть? Временами, проваливаясь в дрему, теряя четкое сознание яви, она упустила момент, когда Ирина Сергеевна, заглянув в комнату к дочери, посчитала, что та спит и прикрыла дверь. И ничего удивительного, что для Нины это действие осталось незамеченным и воспринялось, как нечто непонятное и странное.

Нина чуть удивилась, но выяснять такие мелочи ей сейчас крайне не хотелось. Лучше всего продолжить и дальше сонно лежать на кровати и так незаметно, от того и волшебно и приятно уйти в крепкий сладкий сон.

Сон – это лучшее, что можно было придумать холодным, вьюжливым, темным вечером.

Самое главное, чтобы не приснилось что-нибудь странное и мрачное, вроде реалистичного кошмара. И тогда, точно, всё будет хорошо.


Всё будет хорошо, так пытался думать Леша Синицын, полулежа, полусидя на почему-то совсем неудобном диване. Он вертелся и так и сяк, то почти улегся, но меньше, чем через минуту понял, что вышло совсем неудобно, потом присел, спустив ноги на пол, потом облокотился о вертикально стоящую подушку, что упиралась в стену, и получилось совсем уж неприятно и крайне неудобно. Верх подушки уходил к стене, а низ лежал на спинке дивана. Неудобнее, чем сейчас у него еще за вечер не получалось сделать.

Спать Леше совершенно не хотелось. И если бы ему сейчас предложили взять в руки лопату, стоит при этом забыть, что на улицу пришла зима, и сказали иди и вскопай огород, он бы не задумываясь согласился бы. При этом ему бы было совершенно не важно, чей это огород и уж тем более безразлично, что и как на нем будут сеять и сажать. Такое глупое состояние начинало нервировать Лешу. Получалось, что он пытался каким-то образом убежать от своих мыслей и никак не мог этого сделать. Потому и огород с лопатой, случайно забредшие ему в голову, показались недосягаемым, но, несомненно, спасением.

Леша встал и, посмотрев на свои ноги, одетые в серые толстые теплые носки, поспешил на кухню. Хотя бы заварить чаю с мятой и мелиссой, что дала ему Маргарита Аркадьевна вскоре после смерти деда. Она сказала, что это трава из ее деревни и, что она успокаивает и, что желательно пить ее каждый вечер на ночь для лучшего сна и успокоения организма. Надежда на траву была слабая, но лучше было все-таки пойти и ее выпить. Лучше же, чем продолжать искать удобную позу, которой, кажется, уже и не существовало.

Шебаршение на кухне, что было слышно с коридора, обрадовало Лешу. Кто бы там сейчас не был и чтобы он сейчас не начал говорить – это было не важно, но значительно лучше, чем молчаливая тишина.

Смешанным запахом потянуло в воздухе. Это было как тонкий намек на то, кто сейчас станет собеседником Леши. Но Леша не понял намека и потому удивился тому, что увидел через секунду.

Напряженно склонив голову над раковиной и самозабвенно, закатав рукава кофты выше локтя, не жалея рук и накрашенных ногтей, Рита терла эмалированную кастрюлю. Ее волосы были наскоро заделаны в хвост на затылке, но от усердной работы черная резинка сползла на шею. Волосы вылезали из хвоста в разные стороны и свисали к несчастной кастрюле. На этот раз Леше показалось, что они были больше синего, такого грязноватого цвета, но никак не вишневые. Отросшая и мешающая глазам челка заколота невидимкой на бок.

Леша выдержал паузу, наблюдая за чудной картиной. Чувствовалось, что Рита его заметила, но нарочно не подавала виду, придавая тем самым себе важности и деловитости. Но та еще деловитость могла наблюдаться за обыкновенным мытьем кастрюли.

– И долго ты ее трешь?

Рита резко повернула голову. В ее глазах одновременно читались и безнадежность и совсем не уместная злость.

– А тебе-то что? – то ли с вызовом, то ли со злобным отчаянием бросила она.

Леша побольше втянул воздуха в легкие. Улавливался запах горелого, но такой тонкий, что его можно было назвать даже приятным. И густой запах моющего средства. В его густоте тонули и сладкие духи Риты, и довольно неприятный запах кошачьего корма, в общем, вся кухня.

– По сути ничего. А сколько ты туда фери вылила?

Леша подошел поближе, позабыв даже, что собирался заварить себе чудодейственного чая, и заглянул в раковину. Столько много пены он видел в последний раз давно в детстве, когда бабушка стала стирать белье в тазике и случайно переборщила со стиральным порошком. И раковина, и руки девочки, и кастрюля погрязли в насыщенно пахнущей, кажется уже ядовитым, а не простым, лимоном, пене.

– Да какая тебе разница? – нервы были никуда не годны. С такими только следовало напиться валерьянки или еще каких-нибудь успокоительных посильнее и лежать на диванчике, можно, под монотонно говорящий ни о чем телевизор, а можно и просто в тишине. Это уж индивидуально, кому как лучше.

Лешу забавляла эта, живущая по своим чудаковатым правилам, девочка, но, в то же время, ему становилось ее немного жаль. Ее такое колкое поведение Леша объяснял для себя тем, что Рита никак не могла найти себя в новом мире, то есть в большом городе, в учебе. Никак не могла адаптироваться и выливала свое внутреннее недовольство и раздражение на окружающих и на свою многострадальную внешность.

– Да никакой, Рит! Твоимфери вся квартира пропахла. А судя по тому, сколько ты его налила, у тебя еще потом и руки сухие будут.