В Мелитополе, как и ожидалось, поезда до Крыма не ходили. Точнее, ходили, но военные. Из Питера на помощь Севастополю, чьи морячки устанавливали советскую власть на полуострове, шли отряды моряков и солдатов. И это совершенно не радовало Давида. Среди мелитопольских обывателей ползли слухи об убитых офицерах в Севастополе. О конфликте между командованием флота и советом. О стычках по всему полуострову. О восставших матросах, убивавших не только офицеров, но всех, кто им не приглянулся.

Новые попутчики Давида, которые представились Васяткой и Штырем, проявили недюжинную расторопность. Пока Давид закупал у лотошников, толкающихся на привокзальной площади, продукты, его новые приятели где-то раздобыли (времена изменились: Давиду даже не пришло в голову спросить – где) телегу с пегой, печальной лошадью.

– Ты, студент, – небрежным тоном проговорил Штырь – Ты схавайся за городом, вон у той балки. А мы с Васяткой еще пошустрим. Понял?

– Понял, – кивнул Давид.

– Ну, если понял, то не стой здесь. Грузи, что накупил, на телегу, наше прихвати и сваливай.

Давид молча взял лошадь за поводья и вывел на улицу, состоящую из невысоких домишек с палисадниками. Деревня и только. Да и ладно. Ну, что? Почти добрались до Крыма. Теперь до Ялты. Как там-то? Целы ли? Благополучны ли? При каждом вопросе перед глазами вставали картины одна страшнее другой. Юноша старательно тряс головой, отгоняя мрачные предположения. Мысли о том, что он уже не один раз мог лежать где-то под Курском или Белгородом, да и на пути в Мелитополь, не было. Было страшно за них. А он? Что он? Как-нибудь выкрутится. Лишь бы с Розочкой все было хорошо. Лошадь, уныло шлепая копытами, шла за своим поводырем. Видимо, ее мысли тоже были не особенно веселыми.

За очередным поворотом город вдруг кончился. Давид свернул с дороги, отъехав шагов тридцать, привязал лошадку к невысокому и кривому деревцу, и уселся поджидать своих компаньонов, стараясь не думать о том, какие именно дела заставили их задержаться. Достал папироску, закурил. Минуты тянулись. По дороге время от времени проезжали телеги, проходили какие-то люди.

Внезапно со стороны центра городка послышались выстрелы. Давид быстр обернулся. По улице на звук стрельбы бежали люди, много людей. Какая-то сила подтолкнула его присоединиться к ним. Повернули на главную улицу. Возле большого, трехэтажного дома собралась разношерстная толпа: солдаты, обыватели, неизменные люди в кожанках. В центре толпы Давид увидел своих знакомцев. Облик их был совсем не праздничный. У Васи заплыл глаз, у Штыря из носа сочилась кровь. Руки у обоих были скручены за спиной. Видимо, досталось им не слабо. Рядом с ними стояли несколько вооруженных солдат и очередной обладатель кожаной куртки. «Кожаный» вещал:

– Граждане! Прошу соблюдать революционную дисциплину! Эти грабители будут преданы революционному суду и… в расход! Но анархии и самосуда я не допущу! Расходитесь!

Толпа, пошумев еще немного, стала рассасываться. Давидовых знакомцев повели к деревянному строению, на углу центральной, Невской, улицы и небольшого переулка, названия которого Давид узнать не удосужился. Через минут десять в переулке кроме грустного часового в пыльной шинели не осталось никого.

Давид закурил очередную папиросу и подошел к часовому. Тот скользнул по нему взглядом, не обещающим ничего хорошего.

– Проходи! Здесь стоять не положено!

– Да, я и прохожу. Вот подумал: скучно, небось, стоять?

– Не твоего ума дело! Где поставили, там и стою. Проваливай!

– Да, иду я. Не кипятись. Хочешь, папироской угощу?

Часовой опасливо оглянулся. Никого рядом не было. Было видно, что курить ему хочется очень. Но случайному прохожему он доверять не собирался. Давид на показ, со смаком затянулся. Выпустил колечки дыма. Часовой сглотнул и шагнул к Давиду.

– А, давай!

Папироса мгновенно нашлась. Нашлись и спички. Солдатик затянулся и уже гораздо более благожелательно посмотрел на студента.

– А ты кто таков? По какой надобности?

– Студент я – небрежно отвечал Давид – Из Питера еду в Крым по поручению Питерских товарищей. Там сейчас сложно, – задумчиво и многозначительно добавил он.

– Ишь, ты! Так ты из наших? Из большевиков?

– А то. Поезд на станции стоит. Вот и гуляю пока по городу.

– Это, да! – согласился часовой – Поезда сейчас идут не быстро. Но ваш-то, думаю, скоро отправят.

– Слушай, а что за шум здесь был минут двадцать назад?

– А, так это… Воров поймали. Хотели на военный склад забраться, а там охрана. Взяли их, голубчиков. Теперь до утра в подвале посидят. А там и в расход пустим.

– Это верно. С ворами так и надо – согласился Давид – А сам-то здешний?

– Не, я из под Самары. Вот контру добьем – и домой. Надоело уже все это. Дома родители старые, сестры, девка моя сохнет.

– Ничего – посочувствовал Давид – уже скоро, наверное. Ладно, пойду я еще погуляю. Рынок-то здесь есть?

– А то? По Невской иди. Там и увидишь.

Давид загасил папироску и «прогулочным» шагом пошел к главной улице. Но, как только часовой пропал из виду, припустился почти бегом. Телега была на месте. Даже лошадь не сперли. Грустное животное печально пережевывало остатки прошлогодней травы, не помышляя о побеге. Уже счастье. Он опять взялся за повод и повел свою последнюю спутницу в балку неподалеку. Там, дав лошади немного овса (получилось тоже не с первого раза – не любят его животные), сел подумать о своих дальнейших действиях.

В принципе, лошадь с телегой есть. Есть и какой-никакой провиант. Добраться можно. До Сиваша день. Там где-нибудь переночевать, а днем, считай, уже в Джанкое. От Джанкоя дорога есть (точно есть) до Ялты. Ну, положим еще день-два. А там…. Перед глазами закружились воспоминания. Первая встреча у крыльца бабушкиного дома, свадьба, их долгие вечера в Питере, ожидание отъезда. Вся короткая совместная жизнь с Розочкой пробежала перед ним. Короткая? Да. Только другой жизни он не хочет.

А этим… как их… Штырю и Васятке он ничем не обязан. Почем, в самом деле, он должен лезть в петлю ради случайных попутчиков? По сути, таких же бандитов, как и те, которые напали на поезд. Сознание твердило, что нужно дождаться сумерек и уезжать из Мелитополя. Но… чувства говорили про другое.

Это были уже не чужие люди. А завтра их отведут в ближайшую балку и расстреляют. Бух, и нет высокого рыжего Васятки с детским наивным лицом и хитроватого Штыря. Просто, нет. Хотя, как им поможешь? Взять штурмом их «тюрьму», где, наверняка, не один солдатик стоит? Смешно. Воин нашелся. Давид против Голиафа. Значит, завтра в балке их не станет.

В балке! Ведь не поведут же целый отряд расстреливать двух воров? Значит, там можно что-то попробовать предпринять. Как тот часовой сказал – утром. Значит, утром нужно быть там, неподалеку. Посмотрим. Получится – будет он с попутчиками и с чистой совестью. Нет – только с чистой совестью. Главное, самому не особо подставляться. Мысли бежали лихорадочно. Сталкиваясь и путаясь. Но одно оставалось неизменным – своих бросать нельзя.

Вечерело. Юноша замерз, но огонь разводить не решался. Пытался согреться, приседая, разминая руки. Тепла хватало не на долго. Гораздо лучше помог самогон, припрятанный им в телеге. Жидкость была мутной и противной на вкус, но согревала почти мгновенно. Ну, почему сейчас зима? Эх, в прежние годы зима была его любимым временем. Каникулы, катания, веселые праздники в доме бабушки, угощения, снежные битвы. Это все в прошлом. Теперь только холод. Хоть и юг, а пробирает до костей.

Давид достал пистолет, дозарядил недостающие патроны, проверил, легко ли он выскакивает из кармана шинели, забрался на телегу под рогожу, которой укрыл продукты и вещи. Думать не хотелось, но мысли постоянно крутились в голове, не давая заснуть. Почему, собственно, он должен помогать этим, не особенно приятным людям? Какие претензии у него к сторонникам комиссаров в городе Мелитополе? Может быть, плюнуть на все это? Но что-то не давало ему бросить чужих и неприятных ему Васятку и Штыря. Они не друзья, но люди, доверившиеся ему. В этих обстоятельствах уйти – значит предать. Нельзя, не сможет он дальше жить, понимая, что он предатель. Или сможет? Как же это все сложно! Он потом обязательно об этом подумает. Пока надо просто отдохнуть. До утра еще долго. Можно и глаза закрыть. Главное, затемно проснуться.

Спал плохо. Мучили кошмары. Он бежал, спотыкаясь, то от красных гвардейцев, то, почему-то, от Александра Ивановича, который вместе с молодыми офицерами преследовал его. Внезапно он оказывался возле стенки с выстроившейся напротив расстрельной командой. Каждый раз он просыпался в холодном поту, со сбившимся дыханием.

Ночной холод успокаивал. Но стоило ему пригреться под рогожей, как кошмары возвращались. Еще затемно, как только от лимана поползла серая утренняя дымка, он вскочил. Отхлебнул глоток из бутыли, зажевал хлебом. Собрал в мешок кое-какие пожитки с телеги, насыпал овса лошади и отправился в путь.

Шел не быстро. Старался не попадаться на глаза редким прохожим. Свернул в переулок за два квартала до цели похода. Дворами пробрался к зданию. Шагов за сто сел на лавке возле двух деревьев, надвинул фуражку едва не на нос и привалился к стволу. Красные глаза и запах самогона должны были объяснить особо любопытным, что он делает на лавке в неурочный час.

Ждать пришлось минут пятнадцать. Давид успел немного замерзнуть, когда ворота, закрывающие въезд во двор деревянного дома, открылись, и из них неторопливо выехала телега. На телеге ехали недавние знакомцы Давида, а рядом вышагивали угрюмые солдаты. Трое – не так много, как могло бы быть. Хотя он-то один. Ладно, посмотрим.

Давид с опаской двинулся за телегой. Не хватало только раньше времени на глаза попасться. Телега с конвоирами плутала по переулкам. Выехав из города, невеселая процессия направилась к ближайшему оврагу, который здесь называли балкой. Давид, пригибаясь, побежал к следом. Когда он высунул голову над краем оврага, картина была уже более чем определенной.