Двое бедолаг, избитых, в порванной одежде, понуро стояли напротив троих вооруженных красногвардейцев. Два красногвардейца наставили на них ружья, третий, видимо, главный, прицеливался из пистолета. Вся группа выстроилась у самой горловины оврага, шириной метров пять-шесть. Давид достал пистолет и не особо целясь, высота оврага была не более трех человеческих ростов, выстрелил в ближайшего красногвардейца, затем в другого. Первый выстрел ранил стрелка в руку, второй сбил шапку с его соседа. Расстрельная команда рассыпалась по дну оврага и принялась палить во все стороны, абсолютно забыв о своих жертвах. Давид перебежал на другое место шагах в трех, и снова два раза выстрелил. Еще один стрелок осел на землю с раной в плече.

Оцепеневшие в первый момент знакомцы Давида, видя, как разворачиваются события, накинулись на своих несостоявшихся палачей. Истерика, страх, ярость – все это сделало их очень быстрыми и сильными. Через несколько мгновений палачи лежали на дне оврага, а Давид, спрыгнув вниз, помогал Васятке вести раненного в плечо Штыря.

С большой опаской добрались до лощины, где Давид спрятал телегу. Там было все тихо. Расположились перевести дух.

– Эх, – неожиданно проговорил Васятка – даже телегу не посмотрели у «товарищей». Может, там чего нужное было.

– Ты, дурья башка, радуйся, что живым ушел – сквозь зубы выдавил Штырь – да, молись за студента, что не кинул нас.

– Да, я так. Побазарить чтобы, – растерянно ответил Васятка – А студент – молодец. За нами должок теперь, братан.

– Это точно! Ты студент, хоть и бурсак, а фраер надежный оказался. Не трусь. Найдем твою жену с тещей. Если что так и говори: Штырь с одесского привоза просил подмогнуть.

Давида несколько смутили эти изъявления дружеских чувств. Он нарочито стал перекладывать вещи в телеге. Случайно задел плечо раненного Штыря.

– Осторожнее, блин! Ты, студент, грабками своими не шарь где попало.

– Чем? – не понял Давид.

– Грабками, ну, руками. Блин, как болит-то!

Штырь привалился на бок, пытаясь удобнее уложить подраненную руку и плечо. Давид глянул на него и обомлел. Рана покраснела. Из развороченного плеча, стекал гной и сукровица, торчали какие-то нитки, грязь. Пороховая гарь каймой лежала вокруг раны.

– Промыть бы рану-то – пробормотал он неуверенно.

– И то, правда, – согласился Штырь – Давай-ка, Васятка, помоги мне. А ты, студент, давай самогон. Жалко тратить, а надо. Он для такого дела – лучшее средство.

Промыли самогоном рану. Как смогли, обтерли. Васятка попытался вынуть пулю, но только получил от Штыря кулаком по физиономии. Кое-как обмотали тряпками плечо. Решили потерпеть до Джанкоя. Там, авось, сыщется врач. С тем и поехали.

Первое время ехали даже весело. От холода спасались самогоном и разговорами. Новые знакомцы Давида были из Одессы. Как они сами представились, уважаемые жиганы. Жиганы – это звание у бандитов. Что-то вроде купцов-гильдийцев. А еще были «урки» или «уркаганы» – конкурирующая корпорация. Попутчики объясняли Давиду, чем они отличаются. Но он понял немного. По его мнению, разница была и совсем пустяковой. Но для Штыря и Васятки это была очень важная, непреодолимая граница и различие. И те, и другие входили в организации, настоящие бандитские концерны.

Насколько понял Давид из их рассказов, в бандитском мире Одессы, куда входили Штырь и Васятка, иерархия была не менее строгой, чем в армии. Штырь был помощником какого-то крупного бандита. По его словам, они «держали» всю торговлю мануфактурой. То есть, обирали мелких торговцев и обеспечивали безопасность контрабандистов.

Но в какой-то момент в городе сменился самый главный бандит («король»). С новым «королем» у их командира отношения не сложились. Причем, настолько сильно, что он «в ящик сыграл», то есть умер или был убит. Штырь и его подручный, Васятка, единственные члены банды, оставшиеся в живых, решили «сменить приписку». И теперь пробирались к «крымской братве», чтобы немного «пересидеть». Из рассказа выходило, что статус, приобретенный бандитом в их иерархии («уважение» в их понятиях) не терялся, а как-то передавался во все концы огромной империи. Одесские бандиты в иерархии были выше крымских. Потому парочка шла в Крым вполне уверенно. Там их примут.

Попутчики говорили на какой-то странной смеси русского, малорусского, еврейского и еще какого-то языка. Многое оставалось непонятным, но общую канву рассказа Давид улавливал. Говорил, в основном, Штырь. Васятка больше помалкивал. Было видно, что Штырь в этой паре главный.

Дорога шла по степи, ровной, как стол, покрытой клочками засохшей травы. Холмы и перелески встречались не часто, деревни и того реже. К вечеру стали биваком. Васятка расстелил возле телеги рогожу, помог перебраться Штырю. Давид собрал несколько охапок травы. Из телеги достал куль с углем, захваченный запасливым Васяткой. Разжег костер. На рогоже разложили еду.

В дороге было видно, что Штырю становится хуже. Давиду показалось, что у того жар. Но сам Штырь старался держаться. Шутил. За едой он продолжал балагурить, но чувствовалось, что ему совсем не по себе. Если Васятка ел много и охотно, Давид тоже проголодался, то Штырь буквально заставлял себя есть. Давид предложил еще раз попробовать вынуть пулю. Но Штырь отказался. Наконец, свернули рогожу и кое как разместились спать. Васятка и Давид решили по очереди сторожить на всякий случай. Хоть дорога и пустая, а поберечься не мешает.

Давид дежурил первым. Он укутался в шинель, взял чью-то телогрейку, захваченную по случаю его попутчиками и уселся под телегой, облокотившись спиной на колесо. Васятка уснул сразу. Штырь тоже, похоже, забылся. Но сон его был тревожным, не хорошим. Он стонал, кричал, кого-то звал. Дыхание его было тяжелым даже когда он, как будто, успокаивался, вырывалось со свистом. Через несколько часов, едва не заснув под телогрейкой, Давид стал будить Васятку. Тот какое-то время таращился на него, наконец, сообразив, кто его будит и зачем, занял место Давида.

Давид примостился с краю телеги. От Штыря шел ощутимый жар и какой-то тревожный и неприятный запах. Давид решил, что не заснет. Тем более, что сосед опять начал бормотать и что-то выкрикивать то ли во сне, то ли в забытьи. Однако усталость взяла свое. Он заснул, проснувшись только, когда стало уже светло.

Штырь то ли спал, то ли впал в беспамятство. Васятка молча возился с костерком у телеги.

– Вставай, студент, – не особенно приветливо обратился он к юноше – Сейчас похарчуем, да и поедем.

– А Штырь? Его будить не будем?

– Отходит Штырь. Отмучился на этой земле, – Васятка перекрестился.

– Может, дотянем до Джанкоя? – нерешительно спросил Давид.

– Нет. По всему видать, не судьба ему была до Крыма добраться. Хороший был друг. Царствие ему небесное.

– Ты что?! Он же живой еще! – аж вскрикнул Давид.

– Живой, да не долго. Не пыли студент. Самому тошно.

Но, словно в ответ на слова Давида, Штырь внезапно открыл глаза и вполне спокойно глянул на пару, стоявшую у телеги, которая, возможно, станет его смертным одром. Отодвинув больную руку в сторону, он приподнялся на локте и с явным трудом произнес:

– Эй, фраера, сюда идите? Слушайте, что говорить буду.

– Тута мы, Штырь – ответил за обоих Васятка.

– Похоже, кончаюсь я. Жил лихо, сгину тихо. Ты, Васятка, пересиди годик в Крыму и возвращайся в Одессу. Там уже все поутихнет. Я в нашем месте кое-что приберег, ну, казну. Могила там. Усек? Когда хлопцев положили, я кое-что заныкать успел. Теперь ты один остался. Твое оно. Там на полжизни хватит. А может и на всю жизнь.

– Ты помолчи, Штырь, может и правда, до Джанкоя дотянем.

– Заткнись, фраер! Слушай сюдой. В Симферополе… возле рынка у людей спросишь… Ахмета. Скажешь про меня. Он поможет.

Штырь говорил сбивчиво с одышкой. Чувствовалось, что ему тяжело. Капли пота выступали на лице, по которому уже разливалась смертельная бледнота, особенно заметная на фоне проступающего дня.

– Теперь ты, студент…

Давид наклонился над телегой. От умирающего человека шел неприятный запах и жар гниющей раны. Но юноша сдержался.

– Ты, хоть и чужой, а пацанчик правильный. Спасибо тебе. Дать мне тебе нечего. Но, если где споткнешься, ищи людей. Ну, жиганов или фартовых. Передавай им привет от Штыря. Они помогут. Даже уркаганам можешь привет передать. Они меня знают. Даст Бог, найдешь своих. Эх, хреновые времена настают для правильных людей. Не наши. Да, ладно. Мне уже все равно. Я сказал слово. А теперь – поехали. В дороге веселее.

Васятка взяв вожжи, уселся на телегу. Тронулись. Давид зашагал рядом, чтобы отвлечься, вглядываясь в унылый пейзаж окрестностей Сиваша. Вот уж, воистину – гнилое море. Ни кустика, ни деревца, остатки прошлогодней травы, да земля с проступающими белыми соляными пятнами. Даже вода какая-то серая, жутковатая. И никого вокруг.

Ехали молча. Только тяжелое, свистящее дыхание и слабые стоны Штыря временами становились слышны. Потом утихли и они.

– Упокоился – как будто самому себе проговорил Васятка – Как Сиваш переедем, похороним.

Давид не стал спорить. Не его друг умер, не ему и решать. Хотя, почему-то ему было горько от того, что только что рядом с ним жил человек, говорил, благодарил его за помощь, а теперь только пустая никчемная оболочка трясется в телеге, а человека просто нет.

Переехали по узкому «языку», старой дороге Сиваш. Начинался Крым. Через полчаса пейзаж стал повеселее, да и ветер ослаб.

– Ну, что, студент? Здесь что ли хоронить будем? – каким-то «пустым» голосом спросил Васятка.

– Давай здесь. Земля вроде бы мягче…

Кое как разгребли землю, чтобы уложить тело. Соорудили холмик. Давид уже притерпелся к мертвым телам. Не то, чтобы его совсем они не беспокоили, просто, уже не тошнило, слезы не заволакивали глаза.