– Не хорошее место – шепнул он Давиду, перекладывая пистолет в карман ватника. Давид, хотя ничего опасного пока не замечал, тоже переложил пистолет и сунул руку в карман. И не зря.

Делая очередной поворот, караван нос к носу столкнулся с небольшим, около десятка человек, отрядом вооруженных людей. Были среди них и матросы. Но кроме них виднелись явные дезертиры и просто непонятные личности.

– А ну, стой! Кто такие?! Контра?! – гаркнул дядька в кепке, но в матросском бушлате. Видимо, командир отряда. Или атаман банды – кто их разберет? В любом случае, встреча не сулила ничего хорошего.

– Мы – люди мирные! Решили переехать из Крыма. Вот пробираемся потихоньку.

– А в телегах что? – решительно спросил командир и направился к ближайшей повозке.

Анвар сложил руки на груди, что, очевидно, было знаком. Через миг четверо путников уже стреляли в некстати подвернувшихся противников. Давид, а следом и Мирон присоединились к ним. Несколько нападавших упало. Остальные рассыпались по долине, стараясь укрыться за чахлыми кустами и камнями. Путники продолжали стрелять, прячась за телегами. Мирон смог отогнать пролетку с дамами чуть подальше и снова присоединился к своим. Ответные выстрелы тоже звучали. Но стреляли нападавшие не особенно точно. Через четверть часа все было кончено. Правда, среди караванщиков тоже были потери. Два человека были ранены. Одному прострелили руку, другому плечо.

И здесь спасительницами стали дамы. Мария Яковлевна взяла с собой бинты, йод и множество других медицинских штучек. Розочка и ее мама быстро продезинфицировали раны, перебинтовали. В одном случае, с помощью мужчин смогли даже извлечь пулю. Причем, все это делалось под постоянные окрики Анвара, который опасался, что их могли услышать друзья нападавших, кем бы они не были. Но Единый был милостив. Дальше ехали спокойно. Розочка оставалась в пролетке. Но на каждой стоянке брала на себя приготовление еды. И хотя стряпня порой пригорала, едоки не жаловались. Мария Яковлевна перебралась на телегу к раненым, помогала им, чем могла.

На очередной ночевке одного из «караванщиков» пришлось оставить в деревне у надежных людей. Рана была не смертельная, но делала его обузой для всех. Его обязанности естественным образом легли на Давида и Мирона, которые теперь считались «совсем своими».

Изменилось и отношение к теще и Розочке. Из обузы они превратились едва ли не в благодетельниц. Их старались защитить, устроить поудобнее. Малку, мать Розочки звали мамой или матушкой Марией, и прислушивались к ее советам, едва ли не больше, чем к приказам Анвара.

Она, на самом деле, смогла сделать быт каравана намного более устроенным. Розочка помогала матери. Молодые виделись часто, но оставались вдвоем крайне редко. Можно сказать, что не оставались совсем. Быстрый поцелуй, когда им казалось, что их никто не видит, краткое объятие и… все. Обидно. Но дорога есть дорога. Тем более, дорога опасная.

А путешествие тем временем продолжалось. Караван уже ехал по материку. Останавливались на ночевки, как и прежде, в небольших деревеньках у доверенных людей. Пару раз какие-то люди пытались их остановить, Но эти быстро соображали, что нарвались не на тех. Миновали Мелитополь. В город решили не входить. Давид был согласен с этим. Уж очень неприятные воспоминания были у него связаны с этим местом. Заночевали в деревеньке неподалеку. Последняя ночевка в пути. По крайней мере, на этом участке пути.

К вечеру следующего дня приблизились к Харькову. Путь каравана заканчивался в деревне Верещаковка возле речки Лопань, за которой, собственно, и начинался город. Там и распрощались. На прощание Анвар, успевший поговорить со своим человеком, посоветовал:

– В центре не ходи. Там комиссары, как в Крыму. Лучше на окраине остановитесь. Хорошие вы люди. Пропадете. А ты – кивнул он Давиду – жену береги. Такая жена везде мужчине счастье сделает. Понимаешь?

– Понимаю – согласился Давид и обнял Розочку.

Глава 9. Дом или временная передышка

Январь уже шел к середине. Снежный и холодный январь 1918 года. Может оно казалось от общей неустроенности жизни, но мороз щипал сильнее, печи слабее грели, а еда не насыщала. Да и было ее немного. В это время видавшая лучшие времена пролетка медленно подползала к подмосковному дачному поселку Малаховка. Мария Яковлевна спала, откинувшись на сидение, Мирон, Розочка и Давид рассматривали место, где им, может быть, предстоит жить. Вот проехали большой деревянный аптекарский и парфюмерный магазин, судя по надписи, принадлежащий господину Шлезингеру. Или теперь нужно говорить «гражданину Шлезингеру» или даже «товарищу».

А вот здание явно гимназического типа, довольно странно смотрящееся в поселке. Впрочем, что такое Розочка слышала или читала, что стараниями господина и госпожи фон Мекк в селе Малаховка была учреждена гимназия для совместного обучения лиц обоего пола. Тогда это читалось, как модная новость. Теперь не трогало. Последнее время ее вообще мало, что трогало из внешнего мира. Уже в первые дни пути она поняла, что, скорее всего, беременна. Но только в Москве она поделилась новостью с родными. Новость восприняли по-разному. Давид встал на колени, прижался головой к ее животу и долго стоял так, слушая будущую жизнь внутри ее тела. Мирон был откровенно огорчен. В такое время иметь маленького кинда – совсем не большая радость. Зато море цорес. Мать отнеслась к известию спокойно. Такая женская судьба – рожать детей.

За гимназией вдоль улицы стояли типичные дачные дома. Нечто среднее между городским домом и барской усадьбой. Разные. Были богаче. Были беднее. Но совсем бедных домишек и не было. Вдоль улицы стояли фонари. Правда, несмотря на сгущавшиеся сумерки, ни один из них не горел. Разруха добралась и сюда.

Пролетка качнулась и свернула к двухэтажному деревянному дому, где Давиду довелось уже какое-то время жить. Розочка и Мирон видели дом впервые. Выглядел он вполне уютно. В пять окон на каждом этаже. На второй этаж снаружи вела лестница, заканчивающаяся верандой, опоясывающей весь этаж. Летом здесь, наверное, здорово пить чай – подумалось Розочке. От дороги дом отделяла невысокая изгородь с воротами. От ворот шла тропинка, расчищенная в глубоком снегу. По ее бокам росли столь же невысокие ели. Рассчитались с извозчиком и… остановились перед изгородью. Неужели! Неужели их путь закончен. Они дома!

Больше не будет тревожного ожидания в Ялте. Не будет ночевок в заброшенных деревнях. Стычек с любителями пограбить. Отсутствие возможности помыться, спокойно отдохнуть. От Харькова ехали на поезде. Через знакомых своих попутчиков смогли добыть поддельные «ксивы», документы с подписями и печатями, удостоверяющими, что они командируются из столицы Украинской Советской республики в Москву. С помощью этих документов и золотых монет они смогли доехать, хоть и не без приключений, до Москвы. Оттуда, уже на последние средства смогли добраться до Малаховки. И вот они дома.

Наконец, Давид нашел в себе силы и громко постучал в ворота. Ждать пришлось долго. Розочка уже начала немного замерзать, когда из дома вывалила целая толпа народа. Впереди всех, в шубе, накинутой на домашний халат, бежал Ефим Исаакович. За ним бежали дочери, знакомые и незнакомые Давиду люди. Тесть схватил в охапку и прижал к себе Розочку. Дети бросились к матери. Все смешалось в радостный, кричащий, плачущий и размахивающий руками клубок. Давид с Мироном стояли несколько в стороне, с улыбкой наблюдая картину воссоединения семьи. К ним подошел Фоля, который учил его стрелять перед отъездом. Поздоровались, обнялись.

– Ну, что, Додик – бросил он – Доказал, что ты мужчина.

– Еще как – ответил за Давида Мирон.

Наконец, и сам Алекснянский, на минуту оторвавшийся от вновь обретенных жены и дочери, подошел к молодым людям.

– Давид, не думай, что я не понимаю, что ты для нас сделал. С этого дня и до последней минуты жизни, я твой должник.

– Нет, Ефим Исаакович! Вы отец Розочки. Я Ваш должник навсегда – ответил Давид.

После долгого отмывания, отъедания, длинных и сбивчивых рассказов о путешествии, в котором Додик, неожиданно для себя самого, фигурировал, как главный, настал блаженный час отдыха. Молодым отвели небольшую, но уютную комнату на втором этаже. Подняться в нее можно было изнутри дома, а можно было и прямо с улицы, через веранду. В комнате кроме большой кровати стоял стол, два уютных кресла, шкаф для одежды и книжный шкаф, где стояли книжки Розочки, остававшиеся в ее прежнем доме. На столе стояла лампа почти под таким же абажуром, что и в их питерской квартире. Это особенно тронуло Давида.

Почти сутки они отсыпались на чистых простынях, наслаждались покоем, безопасностью, близостью друг друга. Да и потом их жизнь шла в сладком полусне. Они не жили, а вспоминали ту, прежнюю жизнь, стараясь словами, движениями, мыслями воссоздать то, исчезнувшее счастье. Суета большого дома была рядом, но в другом мире. Все шло мимо них. Давид и Розочка купались в покое и блаженстве, стыдясь своего выпадения из быта и не имея сил прервать его. Наверное, есть особая, неизъяснимая сладость в том, чтобы среди руин вдруг найти кусочек прежнего быта, и прежнего себя. Это чем-то похоже на большое и теплое одеяло, под которым ребенок прячется от страхов темной ночной спальни. В этом мире между жизнью и небытием и нежились Давид и Розочка. Но даже самый маленький огонек не может гореть вечно без новых дров. Это Давид понимал.

К исходу третьего дня тесть пригласил Давида в свой кабинет.

– Давид, ты доказал, что можешь защитить мою дочь, свою жену. Но женщину нужно не только любить и защищать. Мужчина должен еще и кормить свою семью. У вас и ваших детей, когда они, даст Всевышний, появятся должны быть курочка и гефелте-фиш на столе, нужно во что-то одеваться и чем-то платить учителям.

– Я понимаю, Ефим Исаакович.