– Это хорошо. Потому я и пригласил тебя для поговорить. Твои деньги у меня. В любой момент ты их получишь обратно. Но деньги, которые не дают дохода, имеют отвратительную привычку заканчиваться в самый неподходящий момент. Вот и возникает вопрос: что ты собираешься делать? Я знаю, что Роза ждет ребенка. Это значит, что пробираться за границу у вас не выйдет. Во всяком случае, пока она не родит. Да и потом это будет очень не просто. Попытать счастья сейчас можно, но уже очень не просто. На западе немцы, которые скоро будут совсем близко к Нарве. На юге советы. Ехать через Гельсинфорс, как твоя бабушка, пока можно. Но и здесь очень большой риск. Сам ты что думаешь?

– Мы с Розой говорили об этом. Я очень хочу уехать к своим. Но… Мы ведь чудом выбрались из Крыма. Второго чуда может и не случиться. Будь я один, я бы поехал. А теперь нас почти трое. Нет. В ближайший год мы никуда не тронемся. Роза родит ребенка среди любящих ее людей.

Алекснянский встал из-за стола, подошел к поднявшемуся Давиду и крепко обнял его.

– Сын мой! Ты – мой сын. Зови меня отцом. Хорошо?

– Да, отец.

– Так вот, сын – проговорил он минутой позже, справившись с волнением – давай думать, как нам жить жизнь дальше?

– Ефим… Отец, я ведь даже не представляю, как сейчас живут люди. Гешефт, я так понимаю, в комиссарской стране невозможен?

– Давид, здесь говорят не комиссарской стране, а советской. Постарайся не путать. Оговорка может стоить тебе жизни. Но, в целом, ты прав. Нормальные дела закончились или почти закончились. Заводы и фабрики захвачены большевиками. Старые хозяева лишились всего. Твоя бабка – редкостно мудрая женщина. Мне не хватило прозорливости. Впрочем, будем откровенны, и денег для переноса дел в Европу мне бы тоже не хватило. Я перед самым концом вложил серьезные средства в одно дело, которое сулило большой барыш, и потерял почти все. Фабрики враз не продашь. Вот и пришлось оставаться на месте. Но сейчас это уже не важно. Правильный гешефт, которым занималась твоя бабка, к которому готовили тебя, в России, таки да, не возможен. Но я не настолько европеец, как Пая-Брайна, дай ей всевышний сто лет жизни. Поэтому у нас есть варианты.

– Какие?

– Первый вариант – самый простой. По нему пошла моя племянница Фира. Она просто устроилась на службу в какой-то комиссариат. Она – грамотная девушка. Умеет без ошибок написать документ и посчитать цифры в таблице. Для господ товарищей это – едва не гениальность. Она имеет паек. Так теперь называются выплаты зарплаты едой и вещами. Кроме того, она имеет свой маленький подпольный гешефт. Не правильный гешефт, как мне кажется. Но имеет. Кормит себя и дает в семью.

– А куда я могу устроиться? Меня же готовили, как коммерсанта. Я знаю как организовать транспортировку, как вести бухгалтерию. Как подсчитать и уменьшить издержки? Кому это нужно, если нет купцов, заводчиков, не дела?

– Додик, дорогой! На тебя любой большевистский комиссар будет молиться, как русский крестьянин на святую икону. Они ничего этого не умеют. У них всегда всего не хватает, поскольку они не могут никогда посчитать издержки и подумать, как их избежать или уменьшить.

Давид вспомнил мелитопольских комиссаров и крымских матросов, который у него олицетворяли новую власть в стране. Представить их и правильный план предприятия было ему не по силам.

– Дорогой отец! Я, наверное, многого не понимаю. Но то, что я видел, приводит меня к убеждению, что эти люди, я имею в виду комиссаров, могут только грабить и убивать. Я не понимаю, как они собираются управлять страной?

– Ты во многом прав – задумчиво проговорил Алекснянский – Но, многого ты, действительно, не понимаешь. Не потому, что глупый. Ты – юноша умный и активный. В хорошие годы ты стал бы первым коммерсантом. Но годы плохие. Потому постарайся понять, что жизнь сложнее любых теорий и философий. Властителю всегда кажется, что он все видит и всем управляет, что именно он определяет, куда потечет жизнь. А это не так.

Жизнь направляет маленький человечек, который смог договориться с другими маленькими человечками. Крестьянин, торговец с лотком, ремесленник в маленькой мастерской почти всегда сильнее и умнее власти. Просто потому, что их много, они хотят жить и умеют работать. Если власть им помогает, то она имеет свой нахес, а из маленьких мастерских появляются большие заводы, открываются театры, выходят газеты. Если власть мешает, то мастерские кормят мастера, а газетчик, актер и политик подыхают с голоду. Тогда власти остается только одно – грабить и убивать, чтобы, как и любой разбойник, прокутить награбленной в бордели или в кабаке. Но от этого больше добра не становится. Власть же бесплодна, как Синайская пустыня.

Додик слушал, затаив дыхание. Это было и похоже, и не похоже на ту «философию», о которой спорили в салоне его дядюшки в Петербурге. Оно было мудро, но не занудно. Это было не из книг, а из жизни. Оно находило отклик в его душе. Картинка складывалась. Тем временем, Алекснянский продолжал:

– Так вот. В какой-то момент любая власть, самая безумная, понимает, что кушать нечего. И вот тогда она перестает грабить. Точнее, заставляет себя и своих присных уменьшить аппетиты. Она начинает закрывать глаза на то, что активные маленькие люди делают свой маленький гешефт. И вот тогда жизнь начинает налаживаться. Советы тоже придут к этому. Может быть не сразу, но придут.

– А какой второй вариант?

– То есть идти на службу ты бы не хотел? Правильно?

– Не то, чтобы категорически не хотел. Но, если можно этого избежать, то я бы предпочел держаться от этой власти подальше. По крайней мере, пока она не поймет, что предприниматели нужны, что без них будет плохо.

– Ну, хорошо. Слушай про другой вариант. Этим сейчас занимаюсь я и Фоля. Сюда подключится Мирон и, если согласишься, то и ты. В Москве сейчас очень плохо с продовольствием. Комиссары посылают продовольственные отряды, чтобы отбирать хлеб у крестьян. Но крестьяне его прячут. Многих солдат убивают. Не хватает уже не икры и ананасов, а хлеба, молока. Не хватает самого необходимого. При этом, заводы продолжают работать. Плохо, но работают. На складах скапливается товар, который не могут реализовать. Ведь большинство коммерсантов свернули дела и сейчас проедают прежний барыш. Мы бы тоже могли пару лет протянуть на том, что у меня осталось. Да и твоих денег бы хватило вам на несколько лет.

– Я думал об этом. Опасно. Придут очередные товарищи и, попросту, отберут.

– Вот именно. Им же нужно есть, пить, кормить своих красных гвардейцев, матросов и прочий вооруженный люд. Потому я и предлагаю другой вариант. Итак, я сказал, что в городе не хватает еды. Но еда в избытке есть в деревне. Зато в деревне не хватает металлических устройств, гвоздей, скоб, кос. Мало керосина, спичек, мануфактуры. Не все, но многое из этого перечня есть в городе. Вот здесь мы и имеет все условия для нормального гешефта.

– Я понял. Согласен.

– Это временно. Пока в стране полный хаос. Как только ситуация изменится, мы найдем еще варианты. Рафаил, ну, Фоля, ты его уже знаешь, введет тебя в дело. Завтра и приступай. И – Ефим Исаакович запнулся – Не забывай, что моя дочь сейчас очень нуждается в твоем внимании и поддержке. За делами не забывай о ней.

– Это я всегда помню, отец – твердо отвечал Давид.

Уже со следующего дня жизнь завертелась в совершенно ином ритме. Гешефт Ефима Алекснянского был совсем не сложен и сложен одновременно. Рафаил (Фоля), Мирон и Давид ездили по деревням, узнавали про то, что нужно крестьянам. Тем временем, Ефим Исаакович, узнавал, что есть на московских складах, можно ли это без особого риска купить? Потом городские товары с помощью той же троицы и еще нескольких верных подручных превращались в хлеб, мясо, молоко, овощи и крупы. Все это уходило в Москву, которая с февраля стала столицей большевиков.

Алекснянский не стал открывать магазин или лавку. Деньги стоили все меньше, а внимание лавка привлекала. Он нанимал за те же продукты торговок на рынках города. Едва ли не сотни торговок работали на него, не подозревая о том, что работают на одного хозяина. Продукты менялись на хорошие вещи, золото, драгоценности, мануфактуру. Деньги брали только в самом крайнем случае. Не верил Ефим Исаакович ни в советские деньги, ни в деньги прежних властей.

Что-то опять вкладывалось в покупку продовольствия. Что-то оседало в семье. Несмотря на то, что приходилось «делится» с множеством представителей «революционной власти»: от милиционеров до комиссаров, затея была выгодной. Семья не бедствовала. А кубышка из золотых монет и драгоценностей росла. Да и польза от предприятия была немалая. В городе прибывало продовольствие, в то время, как продовольственные отряды поставляли его все меньше и меньше.

Конечно, случались и неприятности. В иной деревеньке крестьяне решали забрать нужный им товар, а не сменять его на продукты. Бывало, что телеги с продовольствием натыкались на продотряды большевиков. Чаще всего удавалось договориться. Но порой пускали в ход пистолеты. Пока обходилось без жертв, хотя риск был немалый.

Были проблемы и иного рода. Алекснянский старался «держать цену», продавать по меньшей цене, чем другие. Но торговки порой сами завышали цену, чтобы больше оставить себе. С такими не ссорились. Какой смысл? Но прекращали все отношения немедленно. В условиях, когда ни еды, ни работы не хватало, это было страшное наказание, удерживающее от нарушений гораздо сильнее, чем штрафы или побои.

Постепенно круг контактов, да и обороты росли. В определенных кругах полуподпольных дельцов сложился непререкаемый авторитет тестя Давида. Знали, что любое его обещание надежнее, чем самые грозные договоры. Если бы, на манер старинных торговых домов Европы, у «фирмы» Алекснянского был девиз, то, наверное, звучал бы он просто: Алекснянский всегда держит слово. В деревнях тоже к ним привыкли, поверили, что эти обманывать не будут, а дадут «нормальную цену».