Леонид Бляхер - Кадиш по Розочке

– Ух, – только и выдохнул Додик.

– Вот тебе и «ух». Это не все. Помнишь, я говорил про экспортную продукцию? Это тоже можно попробовать. Только представь, какие там возможности! Нам на это дано официальное разрешение.

– А деньги? Это же потребует вложений, – прервал его Давид.

– Дадут. Столько, сколько надо дадут. Похоже, там, у Советов, тоже встречаются вменяемые люди. Я им все объяснил. Где надо подмазал, и… все вышло, как должно было быть. Давай-ка прикинь объем вложений, что покупать, как привозить. Давай, мой мальчик.

– Какие у нас сроки?

– Чем скорее, тем лучше. Деньги будут к марту. Хорошо бы к этому времени знать, куда их потратить. Кстати, твое жалование возрастает в три раза. Потому лавочку лучше прикрыть. Тем более, что остатки обмундирования ты уже переработал. Внимание к нам будет самое пристальное и не всегда доброжелательное. Нужно быть очень осторожным.

– Слушай, – продолжил тесть, хитро прищурив глаз. – А у тебя нет коньячку или чего-нибудь этакого?

Коньяка у Додика не водилось, но какая-то настойка нашлась. Он разлили по рюмкам, нарезали принесенный из столовой огурец.

– Ну, что, Додик, – поднял рюмку Алекснянский. – За удачу! Лехаим!

– За удачу!

Вдоль длинного стеллажа с самыми разными мешками, ящиками, пакетами шли двое мужчин. Такими стеллажами, а то и просто штабелями было уставлено все гигантское помещение таможенного склада. Оба таможенника были одеты в полувоенные шинели. Правда, первый, постарше, был в шляпе-котелке, не особенно вязавшейся к фасону пальто, а второй, помоложе, шел с непокрытой головой. Они внимательно сверяли соответствие наименования продукта в ведомости и по факту. Удостоверившись, что в ящиках, действительно, то, что значится, старший ставил знак в бумаге, а младший накладывал печать на ящик или мешок. Какие-то мешки или ящики вскрывали и досматривали особенно пристально. Почему? Да, кто же поймет логику государственного человека в стране советов?

– Ну, здесь можно и не досматривать – устало проговорил старший таможенник.

– Это почему же? – недовольно спросил младший.

– Видишь же, печать стоит: «Досмотрено. Алекснянский». Мы такие сразу пропускаем.

– А кто такой Алекснянский? Я у нас такого не знаю. И за что же ему такая льгота?

– Эх, молодой еще, – вздохнул мужчина в котелке – Я здесь еще при царе служил. Если Алекснянский сказал, что запрещенного нет, значит – нет. Не лень, так досматривай. А я дальше пойду.

– Да, я так – смутился молодой таможенник – Если не надо, так мне же лучше. Вот сургучом заклею, печати поставлю и ладно.

С этим рядом покончили быстро. Изрядные по размеру и плотно заполненные мешки с товаром получили пропуск в Европу.

– А все-таки, Алексей Антонович, кто такой этот Алекснянский?

– Директор фабрики из Гомеля.

– И что это у него за фабрика такая необыкновенная?

– Ну, как тебе сказать… Раньше было там все, как везде. Одежду они шили. Не так, чтобы очень, но люди брали. Другой-то нет. А этот Алекснянский все там переделал. Машины какие-то особые закупил, людей, даже старых портных и шорников за парты засадил учиться. И теперь шьет на всех наших послов и дипломатов, которые в буржуйские страны едут. Для правительства тоже шьет.

– А в мешках что?

– А это, брат, считай, что золотой запас государства. Шубы это из сибирского меха. Они и в Прибалтику идут, и к чехам, и к французам. Ну, не прямо, а через немцев. Уж не знаю, к кому еще. А эти иностранцы нам за это золотом платят.

– За шубы?

– За них.

– А для нас, для советских людей, не шьет?

– Почему не шьет? Шьет. Не такие фасонистые, как для буржуев и начальников, но шьет. Те-то больших денег стоят. У простого человека таких и нету. А для людей у него попроще и подешевле, чтобы купить могли.

– И что же этот Алекснянский, на таких деньжищах сидит и не ворует?

– Сам удивляюсь. Мне шурин, он в НКВД служит, рассказывал. Они лет пять за этим Алекснянским следили. Все ждали, когда он не выдержит, заворуется. Ан, нет. Чисто у него все. Так чисто, что хоть не проверяй.

– Надо же – удивленно протянул молодой – Не иначе, как очень хитрый мужик.

– Шут его знает. С этим пусть НКВД и разбирается. А наше дело, чтобы все, что в ведомости значится, соответствовало тому, что на складе. Остальное – не наша забота. Пошли, Спиридон. Работы еще вон сколько.

– Пошли Алексей Антонович, твоя правда.

Они снова двинулись вдоль бесконечных рядов стеллажей.

* * *

Гомельская жизнь приобрела черты, чем-то похожие на быт в бабушкином мире Бобруйска. Руина фабрики постепенно превращалась во вполне современное учреждение. К одному цеху, добавился второй и третий. Появился новый склад. Смежники, так в советском хозяйстве называли поставщиков, транспортников, кладовщиков и прочих нужных людей, без которых дело не делается, теперь были по всей стране: от Минска до Иркутска и Хабаровска. Да и за границей связи были достаточно устойчивые.

Из Сибири шли меха для штучных изделий, которые потом продавались в европейских странах, закрытых московских и минских магазинах, которые назывались странным словом «распределители». В Польше и Чехии закупались ткани для таких же штучных костюмов и платьев, изготовляемых на заказ от столичных и республиканских наркоматов.

Из тканей и сукна попроще шилась одежда для тех самых трудящихся, во имя которых была уничтожена старая Россия. Добавило ли им это счастья, сказать было сложно. Да, и опасно. Страшная аббревиатура НКВД, а позже ОГПУ звучала в кухонных разговорах все чаще. Фининспекторы действовали все активнее, а налог на «нэпманов», предпринимателей рос не по дням, а по часам.

Вольница НЭПа постепенно сворачивалась. Частные лавки и мастерские закрывались. Правда, стали открываться большие заводы, всевозможные конторы и тресты. Но платили там не много. Хотя, частных портных, мороженщиков, колбасников, слесарей, сапожников и прочего мастерового люда оставалось еще достаточно. Назывались они теперь «кустари-единоличники» или «кооператоры».

Зарабатывали они не многим больше рабочих и советских служащих. Правда, были у них и дополнительные каналы заработка. С государственных складов они покупали по льготной цене сырье. Но изготавливали из него больше изделий, чем значилось по придуманному кем-то стандарту. Неучтенная продукция продавалась «своим» людям, которых в условиях всеобщего дефицита, так и не исчезнувшего в провинциальных городах, было множество.

Впрочем, рабочие государственных заводов занимались тем же самым. Вечерами, после работы на государственных станках делали «левую» работу, выносили с заводов и фабрик все, что можно было вынести. Словом, люди как-то, не особенно весело, но жили, перераспределяя товарные потоки, которые пыталось контролировать государство. Жили не особенно хорошо. Но как-то перебивались изо дня в день, из года в год.

Государственные люди жили иначе. Они не отоваривались (тоже новое слово, означающее – возможность купить тот или иной товар) в обычных магазинах, не питались в обычных столовых. Для них были отдельное «снабжение» в зависимости от занимаемого ими места в советской иерархии. Семья Алекснянского, как и Розочка с Давидом, занимала промежуточное положение между государственными людьми и «трудящимися». Ни Ефим Исаакович, ни Давид коммунистами не были. Как не были они и работниками государственных органов. Но с некоторых пор должность Алекснянского была отнесена к «номенклатуре» республиканского ЦК. Это значило, что директор фабрики назначался на должность и должен был отчитываться по своим действиям только перед начальством из Минска. Гомельское начальство над ним власти не имело, или почти не имело. Любви местного начальства это не добавило. Но до времени их не трогали.

Алекснянские занимали свою «роскошную» по советским меркам квартиру, а Додик с Розочкой и подавно жили в большом доме. И у родителей, и у Додика появились помощницы по хозяйству. Теперь они назывались не кухарки, не горничные, а домработницы. Были это девушки из окрестных сел и штетлов-местечек, где ко всем советским радостям добавился с недавних пор еще и голод. Согнанные в колхозы крестьяне, лишенные возможности заниматься привычным промыслом жители штетлов бежали куда кто мог. Так в семью Алекснянских попала русская девушка Матрена, а Розочке стала помогать еврейка Мирра.

Правда, в последнее время часть дома была переоборудована под гостиницу для приезжающих на фабрику «смежников» и столичных заказчиков с приемщиками. Помещения для гостей обставили самой приличной мебелью, построили для них отдельные удобства, словом – создали возможный в советских условиях шик и блеск. Комнаты для гостей не пустовали. А в помощь Мирре, на которую была возложена обязанность администратора гостиницы, были наняты еще две помощницы.

Розочка теперь тоже работала на фабрике в бухгалтерии. Казалось бы, скучная работа – бухгалтер. А вышло, что очень даже интересная. Нужно в законах разбираться, хорошо считать, знать какой налог заплатить обязательно, а от какого можно изящно уйти. Через полгода работы Алекснянский поручил ей взаимодействие с финансовой инспекцией. Доброжелательная, миловидная и неторопливая Розочка с глубоким взглядом карих глаз производила на инспекторов самое благоприятное впечатление. Она спокойно и уверенно отвечала на любые вопросы, легко оперировала цифрами, параграфами каких-то указав, постановлений, решений. Самые придирчивые инспекторы теряли перед ней свой гонор.

На долю Додика выпадала привычная работа по организации движения грузов до таможни и через границу, доставка продукции в Москву и Минск, развоз изделий массового спроса по торговым точкам и многое другое. Правда, теперь в его распоряжении были не только подводы с лошадьми, но и три грузовых автомобиля, а на станции за их фабрикой были закреплены особые вагоны.