Он чаще, чем ему хотелось бы, был вынужден уезжать в командировки. То сопровождать грузы, то обеспечивать закупки. Только закупки мехов из Сибири были делом тестя. Для этого выдавалась огромная сумма наличными, которую тот складывал в видавший лучшие времена портфель, садился в автомобиль и ехал. Порой, совсем не далеко, до товарного склада на станции, а порой – в Москву или даже дальше. В иных случаях его заменял Давид, Если поездка предполагалась за границу, то с недавних пор к нему прикреплялся специалист по закупкам из ведомства ОГПУ, что-то вроде прежней жандармерии. Впрочем, мысли о том, чтобы перебраться при одной из поездок к своим Додика даже не посещала. Ведь дома его ждала Розочка, его якорь, его жизнь.

Лишь однажды шальная мысль закралась-таки в его вихрастую голову. Дело было в Риге. Он благополучно довез груз до порта, где сдал его заказчику для погрузки на корабль. Все прошло быстрее, чем обычно. Заказчик посмотрел пару образцов, проверил печати предприятия и таможни, убедился, что они в целости и сохранности и подписал акт. Поезд до дома был только на следующий день. Он не торопясь прошелся по Александровской улице, которая теперь называлась улицей Бривибас, заполненной самыми разными магазинами с уже подзабытым изобилием товаров. Купил подарок теще и сестрам Розочки, перочинный ножик со множеством лезвий ее брату. Долго выбирал подарок любимой. Остановился на небольшой фарфоровой статуэтке с двумя лебедями. Розочка любила такие штучки. Больше делать было решительно нечего.

Он уже собрался идти в гостиницу или к старому городу с его шпилями и путаницей улочек, когда на глаза неожиданно попалась афиша на русском языке. В ней сообщалось, что сегодня в университете на факультете правоведения состоится лекция лондонского профессора Насона Кацнельсона… о чем-то очень важном. Дядя!

Рой воспоминаний закружился в голове молодого человека. Бобруйск, бабушка, брат и сестра, Петербург, училище… Розочка. Рой исчез. Да, ему хотелось не просто идти, но бежать к университету, схватить в охапку вдруг обретенного дядю, благо его опекун из ОГПУ давно в гостинице, опять быть с семьей. Но он прекрасно понимал, что его семья уже давно не там, а в Гомеле, в доме возле старого парка. Там, где его жена, его Розочка. А там, в Лондоне, все уже давно перегорело. Он почти силой повернул к гостинице на Елизаветинской улице. Едва ли не бегом он добежал до гостиницы у посольства и влетел в номер. Нет. Его судьба решена.

Дома он не стал говорить о несостоявшейся встрече. Зачем? Даже Розочке не нужно знать об этом. Раз старушка умерла, так умерла, как говорится в старом анекдоте.

С работы теперь шли вместе. Иногда, если погода позволяла, гуляли по парку, изредка заходили в недавно открывшийся ресторан. Впрочем, это заведение очень мало напоминало ресторации Санкт-Петербурга. Здесь не ели, не проводили время, а «прожигали жизнь» какие-то не вполне понятные люди, много было военных. Было суетно, не вкусно и не уютно. Дома было намного лучше.

Последние несколько дней июля Розочка вела себя немного странно. Она порой застывала, словно прислушиваясь к себе. Часто отвечала невпопад. Иногда вдруг становилась нервная, бросалась в слезы. Додик, привыкший к уравновешенному характеру любимой, не знал, что и думать. А сегодня, когда он, как обычно, ждал супругу, чтобы пойти на работу, Розочка вдруг сказала, что не пойдет. Совершенно сбитый с толку Додик поплелся на фабрику. Весь день работа не ладилась. Мысли носились в голове и все не о сбыте или пошиве. Он только отметил, что в приемной и в кабинете напротив, где располагался Алекснянский, слышалась какая-то странная возня, громкие разговоры. Но, занятый своими невеселыми мыслями, он даже не подумал узнать, что там происходит. Да и что может там быть необычного? Какие-то производственные неурядицы. Тесть сам их прекрасно решит. Что же с Розочкой? Он ее, наверное, чем-то обидел. Чем? Предположений была масса. Но выбрать что-то хоть немного достоверное не выходило.

Уже после обеда, который Додик благополучно пропустил, дверь его кабинета… нет, не раскрылась, а распахнулась и в комнату влетела сияющая Розочка.

– Додик, родной! – бросилась она к мужу.

Давид несколько настороженно после утренних непонятностей встал навстречу жене.

– Что случилось, солнышко?

– Случилось! Случилось! Случилось! – вдруг запела Розочка, повиснув на Додике – Ты скоро станешь папой! У нас будет ребенок!

– Ты уверена?

– Да! Да! Я сегодня была у доктора. Уже восемь недель.

Додик что-то наплел секретарю, схватил Розочку, и они пулей вылетели из конторы. Ему хотелось куда-то бежать, кричать от радости, что рядом с ним его любимая женщина наполненная жизнью еще одного маленького существа. Но против желания, он бережно обнял жену, и они неспешно пошли в сторону замковой горы. Городской, бывший замковый парк, располагавшийся недалеко от их дома, был любимым местом прогулок. Сегодня он казался особенно родным. Людей, несмотря на летнее время, почти не было. Было тихо. В деревьях перекликались какие-то птицы, названий которых Додик не знал. Они шли по узкой тропке рядышком. Он чувствовал идущее от любимой тепло, чувствовал как его и ее радость сливаются в один непрекращающийся восторг. Они медленно, как не по земле, бродили по парку, говорили о чем-то, невероятно важном для них и совершенно пустяшном для окружающих. Додик держал любимую за руку, чувствуя ее тепло, чувствуя ее радость, смешанную со страхом.

Они уже совсем не дети, вот уже тридцатилетие на носу. Додик уже почти смирился с тем, что детей у них не будет. Точнее, не смирился, а стерпелся что ли? Словом, он старался, как можно реже об этом задумываться. И, вдруг, все переменилось, как декорации в театре. Его жизнь, да что там, все вокруг стало другим, осмысленным. Розочка носит его ребенка. Они теперь будут особенно бережными и осторожными.

– Давай, зайдем к моим – внезапно предложила Розочка.

– Хорошо. Конечно, – поспешил согласиться Додик.

Дом, где располагалась квартира Алекснянских, был совсем не далеко. Минут через пять они уже поднимались по лестнице. У двери что-то показалось Давиду странным. Что? Сразу и не скажешь. Может быть, сбившийся коврик перед дверью, может быть, сама дверь, неплотно прикрытая, а не захлопнутая, как обычно. Он осторожно постучал в дверь. Долго никто не подходил. Наконец, потерявшая терпение Розочка сама распахнула дверь, и они вошли. Привычная прихожая родительской квартиры была пуста. Это тоже было необычно. В одну из комнат дверь была открыта. Оттуда доносился плачь и причитания. Розочка с супругом бросились туда. Радость, еще минуту назад заполнявшая их, испугано сжалась в маленький теплый комочек, упавший куда-то внутрь.

На диване сидела мама Розочки с красными от слез глазами. Рядом с ней навзрыд плакали дочери. Маленький брат стоял в стороне, ошарашенно глядя на все происходящее.

– Мама, что случилось? – бросилась к матери Розочка.

– У нас беда – как-то отстраненно проговорила Малка.

– Что случилось? – повторила дочь.

– Сядьте. Давайте подумаем, что нам делать дальше.

– Матушка – проговорил Давид, присаживаясь к столу, – Расскажите, что случилось. Что-то с папой?

– Да. Сядь, Розочка. Девочки, успокойтесь. Люба, налей всем чаю. Вера, сядь, будешь меня поправлять. Слушайте. Вы знаете, что папа закупал для фабрики сибирские меха. Вчера он должен был поехать в Москву за мехами. Вера собиралась с ним.

Сестра Розочки опять залилась слезами.

– Успокойся – бросила мать и продолжила – Так вот. Все же твой отец, Розочка, человек очень самоуверенный. Без охраны, с тридцатью тысячами рублей червонцами в портфеле. Словом, портфель украли.

Давид побледнел. Это был серьезный удар. Деньги огромные. Придется ужиматься несколько месяцев, чтобы как-то компенсировать потерю. План полетит к чертям. Все это нужно срочно проговорить с Алекснянским.

– А где папа? – спросил Давид – На фабрике?

Вера, едва успокоившаяся, опять залилась слезами.

– Нет! Они его во всем обвинили! Они там его сейчас допрашивают

– Кто? Кого? Кто допрашивает?! – не понял Давид.

– Отца.

Из сбивчивых рассказов девочек и матери, наконец, удалось понять произошедшее несчастье. Мало того, что украли портфель с огромной суммой денег. Местное НКВД решило, что Алекснянский просто скрыл эти деньги, сам у себя украл. Нелепость обвинения их не смущала. Теперь он задержанный и обвиняемый. Его допрашивают и не понятно, отпустят ли. Девочки продолжали плакать. Мать и Розочка держались, но в глазах тоже стояли слезы.

– Подождите, дамы! – проговорил Давид – Давайте подумаем. Поплакать еще все успеем.

Как ни странно, тихий и относительно спокойный голос Додика успокоил девочек. По крайней мере, плач прекратился, хотя всхлипы еще слышались.

– Вера, расскажи еще раз, как все было? – так же нарочито спокойно продолжал Давид.

– Я уже рассказывала – сквозь всхлипы выдавила девушка – И маме, и этим, из НКВД. Они ничего не хотят слушать. Только кричат, что отец сам все подстроил, чтобы украсть эти деньги.

Давид понимал ситуацию. Начальство, в том числе местное НКВД, не любило Алекснянского, которые им не подчинялся, достаточно откровенно плевал на их распоряжения и ходатайства. Теперь у них есть шанс его убрать. Авось, новый директор будет более покладистым. Да и предположить «товарищам», что человек при деньгах не ворует, было невыносимо, невозможно. Это, как решить, что в Гомеле выросли пальмы. А тут, с их точки зрения, все просто и правильно. Есть «бывший буржуй», который позарился на крупный куш, но нарвался на бдительных и догадливых следователей. Надо его только дожать.

Тут нужно действовать быстро, но с умом. Во-первых, связаться со всеми, кто мог бы помочь тестю, его покровителями из Москвы и Минска. Хотя бы теми, кого сам Давид знает. Пусть эти гады поумерят пыл. Это первое. Нужно как-то тестя из их кутузки вытащить. Подумаю. Третье, нужно найти деньги. Столько червонцев разом не потратишь. Город не большой. Только бы не залетный. Тогда ищи его по всему СССР. Так. Главное. Не поддаваться панике.