После долгого чаепития домочадцы расходились по своим комнатам. Последние дни Давид опасался быть слишком настойчивым, чтобы не повредить жене, но Розочка желала его, как и в первые месяцы их совместной жизни. Даже те полчаса или час, которые оставались у них до мига, когда душа отлетает в страну сновидений, были невероятным счастьем, ради которого можно пожертвовать всем. Давиду и Розочке было всегда мало друг друга.

Часто, наплевав на служебную дисциплину, они сбегали с работы, чтобы побродить по городу, держась за руки, забегая в подъезды, чтобы целоваться, как школьники, смеясь на неодобрительные взгляды жильцов. Давиду стало казаться, что он, наконец, начал жить настоящей жизнью. Не придуманной кем-то или им самим жизнью с ее нелепыми правилами, а той самой подлинной жизнью счастливого человека.

Не хватало только одного штриха, чтобы картина счастья стала полной. Это случилось ранней весной, когда из под снега проглядывает еще сырая и грязная земля, а воздух становится особенно сладким. Розочка уже неделю не ходила на работу. Давиду приходилось, как прежде, о чем-то с кем-то договариваться, выбивать, добиваться. Он сходил с ума от волнения. Но на счастье в тот день он смог вырваться.

Розочка была в их комнате. С ней был врач и Мария Яковлевна, выполнявшая роль повитухи. Давида в комнату не пустили. Он принялся вышагивать по маленькому коридорчику перед дверью, за которой уже просился в мир его ребенок. Только через час, а то и больше за дверью послышались шаги. С каким-то непонятным свертком в руках и сияющими глазами вышла Мария Яковлевна.

– Вот он!

– Кто? – не сразу понял Давид.

– Твой сын, олух, – рассмеялась молодая бабушка.

– Сын? Сын, – Давид верил и не верил, что это сверток и есть его сын – А можно посмотреть?

– Конечно, горе мое. Только не долго и осторожно.

Давид, как святыню принял сверток, оказавшийся теплым и легким. Прижав одной рукой его к себе, он аккуратно отодвинул часть пеленки, закрывающей смешное сморщенное и красное личико человечка. Человечек спал, важно посапывая. Человек! Его сын.

– Правда, он похож на Ефима? – проговорила теща – Смотри, даже ушки также оттопырены.

Давид не видел сходства. Ему казалось, что смешной человечек не похож ни на кого. Но мысль об отце показалась ему очень уместной.

– Точно, наш маленький Фима. Новый Фима. Мой сын!

Потом будет многое. Будет пожар, когда им, погорельцам, придется перебираться в Москву. Будут долгие годы обживания на новом месте. Будет война, разлука и опять обживание на новом месте, врастание в новую почву. Но главное уже есть! Есть его любимые жена и сын. Есть то, что люди называют простым и невероятно трудным словом «счастье».

Послесловие

Ненужный и страшный день в далеком городе в чаше синих гор все тянулся и никак не мог закончиться. Давид, как сквозь сон видел, как гроб взяли на плечи какие-то люди, поставили гроб в грузовую машину. Потом сын, невестка и брат Розочки почти на руках загрузили его, забрались сами. Машина тронулась. За ней тянулся автобус с какими-то друзьями, родней, соседями.

Машина долго тянулась по городу. Их городу. Давид не воспринимал эти места отдельно от нее. По этой улице они еще недавно ездили вместе на рынок. Здесь любили гулять вечерами, когда жара начинала спадать, а на небе появлялись всполохи облаков всех оттенков от красного до фиолетового. Наконец, привычный, их город закончился. Они подъезжали к кладбищу. Оно тоже было общим. Где-то там, направо от входа лежала матушка Малка. Теперь рядом с ней ляжет Розочка. Эта мысль не умещалась в голове. Это не может быть правдой.

Машина проехала в ворота, свернула на куда-то вбок и остановилась. Дальше нужно было идти ногами вверх, где где-то на середине холма была похоронена его теща, мама Малка. Гроб опять понесли родственники. Давид хотел подставить плечо, но его отодвинули в сторону. Давид поплелся следом.

Там, за оградкой уже зияла свежевырытая яма. Зачем? Ах, да. Люди стали вкруг оградки. Образовалась толпа. Кто-то что-то говорил. Давид стоял над могилой, куда вот-вот опустят гроб с его Розочкой. Губы сами зашептали Каддиш. Не то время. Его не услышали. Он сам себя не слышал.

Принесли крышку, начали заколачивать. В голове шевельнулась нелепая, непонятно откуда взявшаяся мысль: Нужно сказать Розе, чтобы гвозди купили на рынке. В магазинах очень плохие.

Всевышний! О чем это он. Ее нет. Никогда больше не будет. Гроб опустили в могилу и стали забрасывать рыжей сухой землей. Давид отошел в сторону. Он чувствовал себя каким-то ненужным, неловким.

Могилки стояли очень плотно. Он остановился, опершись на оградку соседней могилы. Как это все не нужно. Сейчас они все поедут к ним. Будут пить, есть, вспоминать Розу Ефимовну. Почему это его раздражает? Ведь это не чужие люди. Родственники, которых теперь ох, как много. Уже дети и дети детей. Соседи, которые здесь часто ближе, чем родственники. Просто это его Розочка. Только его. Она составляла, если не весь его мир, то стержень мира, ось, вокруг которой все вращается.

Он почувствовал, как грудь, сдавленная холодной пустотой с того самого дня, когда врач сообщил, что его счастье исчезло, вдруг начинает заполняться чем-то невероятно горячим, как расплавленным свинцом. Стало тяжело дышать. Как жарко! Очень жарко!

В глазах полыхнуло пламя. Война – понял Додик – Опять война. Ничего. И ее пройдем. Главное – вернуться к Розочке!


Конец первой книги