– Нет, – мотнула я головой, глядя на него во все глаза. Щеки мои горели, как и низ живота, и бёдра. Да, мне стыдно! Я – дурочка. Но он вернулся…

Андрей сделал ещё один шаг ко мне. Его глаза смеялись из-под густых, чёрных бровей.

– И что же мне теперь предлагаете: понять и простить? – спросил он, отложив на копир чужую книжку.

Его чувственные, немного припухшие губы обнажили ровные белые зубы в ироничной усмешке.

– Нет, – снова сказала я.

– А что же? – изогнул он в изумлении левую бровь, глядя сверху вниз и погружая меня окончательно в собственную тень.

«А в темноте всё равно, что происходит, в конце концов, разве мне есть, что терять, кроме ипотеки?» – пронеслось в моей голове.

– Поцеловать… – ответила я еле слышно, запнулась.

Удивление и интерес вспыхнули в его глазах. Он провёл пальцем по моей щеке, убрал за ухо кудряшку и порочно-горячими губами коснулся моих губ…

Глава 21

Хреновее день припомнить было трудно. С утра схватка с отцом с его коронным «Ты идиот». Не дождётся, чтобы я с ним во всём соглашался и покорно делал «ку»! Не для того я в Оксфорде парился пять лет, а не в локальном универе с программным обучением «ректору-дача, тебе-красный диплом». В Оксфорде нас с первого занятия ошарашили – с профессором надо спорить, иначе лети нафиг, какой бы ты ни был умный. Умных много, достойных – единицы. И в студенческом обществе дебатов я перекрикивал чопорных англичан не просто так – баллы зарабатывал, чтоб на плаву остаться и громкость развить.

И поэтому если нет нормального обоснования претензиям, хрен я соглашусь, – так отцу и сказал. А свои обоснования и аналитику я предоставлю.

Хотя, конечно, придумать, почему нам не нужен целый процент ретро-бонусов и как его возместить в бюджете компании, было сложно. Но я сделал, я и отвечу.

Просто бесит, что отец пытается обманывать меня, как своих подчинённых, выставлять всё не так, как есть, а как ему вдруг захотелось, и играть на чувстве вины, будто на балалайке перед сном. Это у него коронное. Я привык не искать виноватых. Руки-ноги-мозг на месте – значит, выкручусь.

Едва вошёл в кабинет, звонок Ланы добавил сургуча в печать.

– Ставлю тебя в известность, – проблеяла бывшая, – что заявление на смену фамилии я подала, но не радуйся, я тебе ещё припомню, Гринальди! Всё припомню, по больному бить буду так, что ты пожалеешь о своих выходках!

– Чебурашки снова выходят на тропу войны и производят эксгумацию томагавка? – съязвил я.

– Жди звонка, – вякнула она.

– В ужастике решила сняться? – буркнул я.

Лана игры слов не поняла. Фыркнула, бросила трубку. А что, с ролью девочки из «Звонка» она бы справилась без грима, особенно наутро после вечеринки и перед месячными. Видел, знаю.

Звонка я дождался быстро – от отца. Он заявил, что кандидата на поездку от Бауффа определит сам, без моих выбреков, а я ответил:

– Поздно. Мы уже в списке.

Отец разорался, а я напечатал приказ и понёс Катерине. Из упрямства. И тут меня ждал новый сюрприз: в ответ на фразу с именем Андрей от расфуфыренной дуры Анжелы Катерина выкрикнула на весь офис:

– Да не нужен он мне! И его долбанная презентация! Навязался! Сама спроси, почему!

Я остановился, как вкопанный.

Приехали…

У меня упала планка. Я развернулся и ушёл. В кабинете потом сидел и смотрел, как ошпаренный, в комп и не понимал ничего.

Письма-письма, шпалы-шпалы, я – кретин умом отсталый.

Она виделась мне ромашкой. А оказалась, как все.

Позже Катерина заявилась с извинениями. Но сегодня её робость не вставляла, наоборот. А слова так вообще – как серпом по крыжовнику. Я стиснул зубы и с трудом не послал.

Но как бы хреново не было, пробить меня почти невозможно.

Я взял себя в руки и за работу. И другим спуска не дал. Самое время было устроить разбор полётов перед открытием магазина в новом торговом центре в Таганроге. И я оторвался – называется, почувствуйте себя инквизитором. Йухуу!

* * *

Я вернулся в офис поздно, уставший, как Дарт Вейдер, уничтоживший далёкую галактику. Хотелось домой и поесть, но мне нужно было вникнуть в аналитику, чтобы завтра перед отцом выложить готовые цифры. Я выпустил за день пар прилично, но всё-таки поймал себя на том, что рад увидеть темноту в офисе. Значит, на нашем этаже разошлись все, и Катерина. Хорошо!

Но когда я поднялся, растерялся, заметив её фигурку у копировальной машины. Катерина напряглась и вытянулась в струнку.

Чёрт! Она меня ждёт, что ли? Утром не все гадости не наговорила? Извинения-издевательства продолжатся?

Сердце ёкнуло, шаг замедлился сам собой. Но я сказал себе: пофиг на её трогательность и эти кудряшки, подсвеченные с лестницы, словно у ангела в кино, и на робкий взгляд нашкодившей кошки, и на ресницы туда-сюда хлоп-хлоп, как у девчонки! Мне плевать на красивые бёдра под розовой юбкой и на переплетённые на животе изящные пальцы, на просвечивающие сквозь тонкий нейлон нежные коленки и узкие щиколотки… Мне плевать.

В груди сдавило. И я пошёл дальше. Ради неё же эти адские цифры перелопачивать, только я ей про это ничего не скажу.

Я поставил ногу на ступеньку, а внутри аж скрутило всего, так оглянуться захотелось – вдруг смотрит? И тут она пискнула. Я не мог не оглянуться. Многослойная юбка и Катерина проигрывали сражение голодному копиру. У меня челюсть отвисла и задрожало всё внутри. От смеха. Да у неё талант!

Секунду спустя я был возле неё и разбирал копир на части, думая, как она вообще дожила до сегодняшнего дня с головой и двумя ногами. Очень стройными ногами. Жуть, как хотелось их потрогать, да… Я освободил её и выпрямился. Отчего-то всю злость как рукой сняло, и снова тянуло похохмить.

– Я соврала, – вдруг призналась Катерина, вся опять совсем ромашка-ромашка. На Маруську похожая…

И я шагнул к ней, не спрашивайте, почему. Может, у неё в кудряшках был магнит? Я навис над её макушкой, еле борясь с желанием понюхать – пахнет клубничным мороженым или персиковым? Почему-то показалось, что обязательно чем-то таким. Как вчера во время танца. А губы? Чем пахнут её губы?

– Что же вы предлагаете? – хмыкнул я и произнёс голосом Джамшута: – Понять и простить?

Катерина вдруг моргнула и сказала:

– Поцеловать…

У меня аж дух перехватило. С мыслью: «всё-таки играет» я накрыл её губы своими. И они открылись мне навстречу.

Она была тёплая. Она была нежная. Она пахла клубникой. А во мне сердце растаяло, как мороженое на батарее. Мои веки сами собой закрылись.

И вдруг Катерина подалась назад. От меня. Я не понял.

Когда отрыл глаза, её разрозовевшееся лицо выражало крайнюю степень смущения.

– Я… – Она коснулась своего подбородка рукой. – Простите, я… Я не это имела в виду…

– А что? – моргнул я. Кажется, по-идиотски.

– Цитату… «Поцеловать надо в ответ на обиду врага своего, и ему станет намного больнее. Не отвечайте злом на зло, иначе злу не будет конца». Так Будда сказал… Или приблизительно так… – Указательный палец Катерины закрыл её полуоткрытые губы, как поднятый шлагбаум.

Упс.

Моя оторопь длилась недолго – полвздоха, я придвинулся и сказал:

– Ты мне враг?

– Нет… – Теперь она смотрела, не понимая, взволнованная и слишком тёплая, слишком рядом.

– Тебе больно?

– Нет… – Её глаза блестели и тоже таяли. Губы вновь были приоткрыты. И чёрт, воздух между нами был заряжен электричеством, дрожал и плавился, – я его всем телом ощущал.

– Значит, твоя цитата тут не подходит, – резюмировал я. – Первое слово было самым правильным.

– П-поцеловать? – хлопнула она ресницами, никуда не убегая, не зовя на помощь, а продолжая излучать сумасшедшее, манящее женское тепло.

– Да, – шепнул я и наклонился над ней снова.

Поднял её подбородок одной рукой, другой придержал затылок и поцеловал. До головокружения. До закрытых глаз и отключенного мозга. Это было офигительно! Как в первый раз. Как… да я даже не знаю, с чем сравнить.

И когда я отпустил её, Катерина смотрела так, словно и у неё подобное – в первый.

– Вот так правильно, – заявил я и кивнул головой в сторону её угла. – Забирай вещи. Я отвезу тебя домой.

– Но я… – Катерина покраснела.

– Начальство надо слушаться, – пресек я пререкания и усмехнулся. – Особенно приличным и интеллигентным девушкам. Я везу тебя домой. И точка.

* * *

Полцарства за коня и за секс с царевичем! Который сидел от меня на расстоянии протянутой руки, поглядывал, ехидно улыбаясь, и уверенно вёл машину в то время, как во мне всё бурлило, клокотало, волновалось, словно своими губами он запустил ядерный реактор.

Боже, в нём сексуально было всё! И очень мужские руки, и плечи, и часы на запястье, и лицо, и упрямый подбородок, и то, что в штанах… Хотелось встряхнуть копной волос, обвести эротично языком по губам и, выставив вперёд грудь, сказать: «А к чёрту! Мне двадцать семь и мою репутацию давно пора испортить!» Но мозг делал своё чёрное дело и постукивал молоточками по вискам: дома не прибрано, на кровати – ворох платьев, брюк, кофт, которые я суматошно перебирала с утра; мои не сегодня бритые ноги наверняка уже колются, про остальное так вообще молчу… А главное Андрей – мой начальник! Ему-то что! Но я ведь работаю в «Жирафе» пять лет и планирую проработать ещё четыре раза по столько, чтобы спокойно выплачивать кредит. Планировала…

Хотя сейчас будущее уже не вырисовывалось таким ясным и простым. За последние две недели в моей жизни произошло больше изменений, чем за два года. И всё из-за Жирафа! Так что если между нами произойдёт то, чего мне так хочется, и от чего в ложбинке между ног уже давно мокро и пульсирует, нельзя исключать катастрофу.

Царевич взглянул на меня снова с дьявольщинкой в глазах и на губах, и я запаниковала: точно будет катастрофа! Я его полюблю, он меня бросит или не бросит, но будет вызывать в кабинет, чтобы снять напряжение. Бесплодная любовница – это очень удачно. А бессловесная и того лучше. А потом найдётся другая, и третья, и десятая… В голове встали в очередь на лестнице в поднебесье разнузданные девицы и серые мыши. И я, совершенно несчастная, как тётя Света, сестра бабушкиной подруги. Она была любовницей какого-то начальника из руководства всю жизнь. Тётя Света говорила о Николае Ильиче как так и надо, покупала ему рубашки, организовывала его поездки, выбирала за него его детям, жене и друзьям подарки, накрывала ему столы на дни рождения, составляла график его эротических похождений с другими женщинами и сознательно оставалась его «второй полуженой», служанкой, секретаршей. Несчастливой, но вполне обустроенной. Я так не хочу!