Маргарита Ардо - Как до Жирафа…

– Выхожу я с работы, солнышко, птички поют, хорошо! А тут бац, и зайка скачет. Пушистенький, хвостиком виляет, ушками к дороге прислушивается. И носиком так нюх-нюх…

– Лозовый? – спросила Маруська.

– Ага, розовый, – кивнула Катя. – И, представляешь, он ко мне прямиком! Ты, говорит, пушистая Катя?

– Кудлявая…

– Да, кудрявая. Я, говорю. Тогда, – отвечает зайка, – вот тебе малины от лесной феи и варенья волшебного, целебного от матушки-медведицы. Отнеси Машеньке, чтобы скушала и сразу поправилась…

– Мне?! – ахнула Маруська и послушно отпила чаю с драгоценной малиной.

– Конечно, тебе, – заулыбалась Катя. – Я взяла малину, варенье и побежала скорее к тебе!

– Сладенько… – вздохнула Маруська. – И мапе дай.

Катя протянула мне баночку с вареньем, и я зачерпнул чайной ложкой, съел показательно, облизнулся и языком зацокал:

– Точно волшебное! Магия на языке чувствуется! Оу, какая магия!

Девочки заулыбались, и я тоже. Так незаметно Катя влила в Маруську целую чашку жидкости, потом взяла её на руки и пошла укачивать осторожно по комнате, что-то ласково воркуя. Я, как примагниченный, пошёл за ними, но остановился на пороге детской, наблюдая за девочками, словно вор. Дыхание затаил.

Тут уж хочешь-не хочешь, а поверишь, что «Катя волшебная» – с её приходом Маруська ни разу не заплакала. Успокоилась, приуютилась на ручках, сложив ладошки и головку на плечо нашей гостьи – хоть картину с них пиши. И вдруг Маруська горестно призналась:

– А меня мама не любить…

Катины глаза расширились, и у меня полоснуло по сердцу. Я весь подобрался, напрягся, запутавшись в мыслях – мне дочка такого не говорила. А, оказывается, страдает! Переживает, кроха моя…

Вина и растерянность комом встали в горле вместо нужных слов. Но Катя нашлась быстрее. Улыбнулась ласково и погладила её по головке:

– Любит, очень любит.

– Неть… – вздохнула Маруська.

– Просто у мамы другая сказка, и ей трудно, но она тебя любит. Сильно-сильно! – и расцеловала Маруську в щёчки. – Это она меня послала.

А я поразился: ведь чужой ей ребёнок, и я – никто, а про Лану разве найти добрых слов? Я только подумаю о ней, сразу кипеть начинаю, особенно после последнего выбрека. А Катя… Сколько же в ней доброты?!

Маруська прижалась к ней крепче, а Катя, взглянув на меня мельком, добавила:

– А ещё у нас есть замечательный, самый лучший на свете папа!

Доча посмотрела меня и поправила добровольную няню:

– Мапа.

– Вот, ни у кого нет мапы, а у тебя есть. А сейчас я тебе сказку расскажу, хочешь?

Дочка закивала, а я прислонился к дверному косяку, выдыхая и удивляясь. Не вдвоём со мной и не на работе лицо у Кати было ничуть не смешным, а ласковым, возвышенным, будто светом напитанным. И голос другой, без привычного смущения…

«Далеко в лесу у речки, – нежно-нежно рассказывала Катя, покачивая и время от времени стирая платком пот со лба Маруськи – Жили-были человечки. Человечки были крошки. Всё на месте: ручки, ножки, Глазки, ротик и носок. Только ростом с желудёк. У корней сосны огромной Был построен домик скромный. Целый год они трудились И прекрасно разместились…[9]

Голос её звучал плавно и напевно, распуская вокруг себя уют, как цветы на абрикосах. И пахло чем-то сладким, нежным. Может быть, ею?

Не только у Маруськи, но и у меня начали глаза слипаться от долгожданного расслабления. Словно перетянутую ремнями грудь развязали, я вдохнул воздуха, и мне стало хорошо, как дома. В принципе, дома я и был. Но тут иное – в душе и на сердце стало тепло. Словно всё на месте и все. Словно так и надо. И я вышел в кухню, чтобы не мешать.

* * *

– Ну всё, Машенька заснула. И температура упала, – тихонько сказала Катя, скользнув в кухню.

– Я не знаю, как вас благодарить, – честно сказал я.

Подслушивая сказку про человечков, я переоделся в нормальную, не испачканную Маруськой футболку, и штаны поменял. Умылся холодной водой и привёл в порядок волосы, а заодно и весь бедлам на кухонном столе разобрал.

– Я бы не отказалась от чая, – сказала моя Ромашка и села на высокий табурет у барной стойки, разделяющей рабочую зону от столовой.

Улыбнулась, чуть склонив голову. Локон упал ей на глаза, она убрала его, и свет от лампы пропитал её пушистые волосы. Катя стала ослепительно красивой и загадочной. А я почувствовал то, что ни начальнику, ни мужчине вообще чувствовать не полагается – робость. Перед ней. И вместе с тем парадоксальное желание прикоснуться, ощутить кончиками пальцев нежность её открытых рук, шеи, убрать волосы назад, чтобы не падали тени сумерек на утончённое лицо.

– Зелёный или чёрный? – спросил я вместо этого чуть подхриповато.

– Зелёный. Говорят, он полезнее.

Она сейчас уйдёт, а я этого не хочу, – понял я. – Я хочу, чтобы она продолжала играть пальцами с салфеткой, вот так склоняла голову и так же нежно пахла чем-то цветочным.

– Так и думал, что вы за здоровый образ жизни, – каким-то не своим голосом произнёс я.

Она улыбнулась. Кажется, я тоже. Налил чаю в самую красивую чашку. Из фарфорового набора, что мне мама подарила на новоселье.

– Посмотрите на свет, – подал я ей чашку, – такая тонкая, что светится.

– И правда! Потрясающая работа! У нас дома хранился семейный фарфор, дореволюционный ещё, но не такой, – удивилась Катя.

Очень искренне, но не по-детски, а так, что у меня мурашки пробежали по коже от игры её губ, с потрясающей лёгкостью приоткрывающихся и закрывающихся снова. Словно в них таилась магия. Я чуть не потянулся к ней, но ухватил себя за последний хвост. Не хотелось бы, чтобы наша добрая фея была оскорблена…

– Как на работе? – спросил я, просто чтобы что-то сказать.

Усмехнулся про себя: хорош начальничек. Но сейчас и правда, было плевать, хоть взорвись этот Жираф со всеми продажами, ретро-бонусами и прочей лабудой.

Катя чуть напряглась, и я пожалел о вопросе. Но она снова улыбнулась после секундной паузы.

– Всё хорошо. Как обычно.

Я спохватился:

– Вот я даю! Погодите! – Засуетился, достал из буфетного шкафчика конфеты в вазе. – Шоколадные. Накрываю стеклянной крышкой, чтобы Маруська не подворовывала, – пояснил я, потом метнулся за халвой из холодильника, сметану к ней, вспомнил про коробку рахат-лукума и королевских фиников, их тоже выставил. Окинул взглядом барную стойку перед Катей – как-то скудно. Заволновался: – А может, чего посерьёзнее: сыра, бастурмы, копчёностей? Или пиццу заказать?! Или лучше суши?

Кажется, я веду себя, как идиот. Или как подросток. Что, собственно, одно и то же…

Но Катя благосклонно улыбнулась.

– Спасибо, этого более чем достаточно. Мне просто хотелось пить. А зачем сметана?

– Я ем халву со сметаной, – признался я. – И с хлебом. Папа говорит, что я – извращенец, и этого нельзя исключать.

Боже, что я несу?! Вдруг она, правда, подумает, что я с отклонениями?! Кретин!

Но Катя тихонько рассмеялась и попросила чайную ложку.

– Тоже хочу попробовать.

Она поднесла ложку со сметаной к губам, а я поймал себя на том, что пялюсь на них с открытым ртом. В котором всё пересохло. Глотнул чаю с размаху. Чёрт, нельзя же так сексуально есть! Или у меня тоже температура?

– А вкусно, – сказала она. – А что вы ещё едите не как все?

– Ненавижу английский завтрак. И традиционные фиш-&-чипс. В Великобритании они на каждом углу продаются, а я скучал по нашим блинам. И борщам. И обычной жареной картошке с чесноком, у меня мама очень вкусно готовит.

– И я жарю с чесночком. Но я редко готовлю.

– Не гречку? – хмыкнул я.

– Да. И спасибо вам за угощения. Это было… неожиданно, – приятно рассмеялась она, щекоча смехом мою кожу.

– Да пустяки. Почему не готовите? Не любите это дело?

– Мне некому, – пожала она плечами и немного погрустнела.

– А из меня повар так себе, но с супом я справлюсь. И даже с картофельным пюре.

– Ого! Здорово! – восхитилась она. – Никогда не встречала мужчин, умеющих готовить.

– А я ещё курицу могу пожарить. Ну, и барбекю, в смысле шашлык, конечно.

Чай как-то быстро кончился, я предложил ещё, но Катя отказалась.

– Спасибо, уже поздно. Мне пора…

Снова это «пора»! Как я ненавижу это слово! В детстве я просто прятал дедушкино пальто, чтобы не уходил. Может, и сейчас… Чёрт, о чём я думаю! У меня точно температура!

Напоенная светом и сладостью, она встала и пошла в прихожую. Я за ней, словно привязанный, с дрожью в руках и горячечными волнами в голове. Катя потянулась за плащом на вешалке, я снял его и не подал. Просто не смог.

– Что мне сделать, чтобы вы остались? – спросил я совсем хрипло.

Катя обернулась, вспыхнув глазами, и не выпалила ничего, чего можно было бы ожидать, а просто шепнула:

– Попросить.

– Тогда я прошу, – выдохнул я, проваливаясь в блеск её глаз.

И она сама потянулась к моим губам.

«Господи, пусть считает меня доступной, пусть… – путались в голове мои мысли при встрече наших взглядов, – лишь бы эта сказка, эта фантастическая иллюзия семейного тепла и его любви продлилась ещё немного!»

Какой же Андрей был красивый! И необычно домашний, и оттого беспредельно настоящий. Возможно, потому что за стенкой спала в детской Машенька – этот ласковый комочек счастья, позаимствованный мной на несколько мгновений. Всё было взаправду, но слишком хорошо, чтобы быть реальностью. Я это точно знала.

Но его глаза, его пальцы, его руки, лишь немного прикрытые рукавами футболки, всё это действовало на меня магически. Кажется, я уже плыла, полубезсознательная, как во сне по невидимым волнами между нами, ощущая приливами тепло и его стремление навстречу… Что-то толкнуло меня отставить изысканную фарфоровую чашку, встать и сказать на автомате:

– Поздно, мне пора.