За окном уже было темно. Ноги понесли меня сами, словно кто-то управлял мной извне, мой вечный, спрятанный в голове контролёр, заботящийся лишь об одном – об облико морале и непопранном достоинстве. А легкомысленная, мечтающая о любви женщина во мне умоляла остаться – дышать его воздухом, чувствовать одно с ним пространство… Ещё немножко, ещё чуть-чуть. Завтра будет день, и он будет иным, а сейчас…

Но я шла к дверям, словно запущенную во мне программу было не остановить. Я точно буду себя ненавидеть, если уйду. И, скорее всего, если останусь…

Но так хорошо рядом с ним!

Андрей пошёл меня провожать. Я надела туфли. Он встал совсем близко, прижав к себе мой плащ, и у меня сердце зашлось. Вдруг он спросил:

– Что мне сделать, чтобы вы остались?

И в глазах его не было ехидства, не было похоти, не было ничего такого, что могло бы меня испугать. Или мне просто так хотелось.

– Попросить, – проговорила я еле слышно и, едва услышав ответ, потянулась к его губам, оказавшимся совсем рядом. Сама, первая, чтобы отсечь пути к отступлению, чтобы заглушить голос несносного контролёра, пророчащего позор и катастрофу. И тот замолчал, едва наши губы соприкоснулись.

«В бесплодии один плюс, – подумалось мне, – не нужно думать о контрацепции…»

Голова моя закружилась. И больше ничего не осталось. Кроме тепла его рук, касающихся нежно моего лица, шеи, талии. Пальцев, перебирающих мои волосы, ласкающих их, словно локоны принцессы. Губ, горячих, вкусных, поначалу трепетных, а затем отвоёвывающих себе всё больше и больше моего тела, которое теперь только номинально было моим, но мне не принадлежало.

– Катюша, Катенька… – шептал Андрей, завораживая меня. – Нежная, такая нежная…

Я коснулась его волос, крепкой шеи и плеч, не веря, что позволяю себе это. Ведь он. Мой. Начальник. Я завишу от него, я… И мысли потерялись совсем, потому что его руки оказались под платьем… На животе, на бёдрах, там… Тёплые, хмельные волны блаженства то накатывали, то отпускали, то заставляли меня вздрагивать, будто от электричества, сжиматься и распускаться, как цветок в ускоренной съёмке. Я толком не понимала, что он делает под платьем, погрузившись в ауру ласки и нежности. Покрыв моё лицо и губы поцелуями, Андрей заглянул мне в глаза, спросил он хрипло, обжигая дыханием:

– Катюша, ты позволишь?

Впрочем, его руки позволения не спрашивали, и у меня со стоном вырвалось:

– Да…

Андрей подхватил меня и понёс. И, может, я всё придумала, но сейчас я казалась себе любимой и потому безграничной, как море, как ветер над ним и пенные барашки на волнах. Словно не существовало мира за дверьми этой квартиры, его отца с угрозами, моих долгов, вообще ничего…

Я отпустила себя полностью. Мягкость кровати, шелест простыней, приглушённый свет и шёпот. Горячие ладони поднялись от моих ступней медленно по щиколоткам, лодыжкам и бёдрам, обожгли там, где все пульсировало влагой и желанием, освободили от нижнего белья.

Ещё можно было отступить, но я не хотела… Деликатно, дрожащими от нетерпения пальцами снятое платье вспорхнуло в свете бра мотыльком и упало. За ним его футболка. Я приподнялась, чтобы видеть Андрея, но он с поцелуем уложил меня обратно. К белым, как в гостинице подушкам и хрустким простыням. Сел на колени, охватил жадным взглядом, улыбнулся чуть шаловливо, а потом, не отводя глаз, попробовал на вкус грудь и, не дав мне опомниться, опустился ниже. Его губы и пальцы, не знающие стыда, заставили меня изогнуться почти конвульсивно. Я отчаянно попыталась сдержать стон, но он всё равно вырвался. Я испугалась, чтобы не разбудить Машу.

– Пожалуйста, не надо… – шепнула глупо, со всхлипом, – Машенька…

– Если заснула, спит крепко. Я знаю, – закрепил поцелуем, как печатью.

– Ты не думай, – всхлипнула я, – я только тебе, я не каждому… Не думай…

– Я знаю. – Послышалось в ответ, и совсем ласково, в ушко: – Катюша, Ромашка моя, не бойся, я буду нежен. Как ни с кем и никогда… Я вижу тебя… Сразу видел…

Моё сердце разлилось теплом и благодарностью. А он приостановился лишь для того, чтобы снять штаны и раздвинуть шире мои бёдра. И я сдалась окончательно и ощутила внутри жар, его силу и напор, сменяющийся нежностью ласк, сводящий с ума запаха мужчины, которому я хотела принадлежать! Прямо сейчас! Что бы ни было потом…

– Какая красивая, какая нежная, – шептал он страстно, подмяв меня под тяжестью своего тела, изучая и обжигая вновь. – Прозрачная… хрустальная…

Я всхлипывала, чтобы не стонать громко и позволяла ему что угодно. А потом и себе. Долго и сладко. Потому что душная темнота, и касание тел, и шелковистость его волос под пальцами, и атласная кожа, и его вкус, и его страсть, всё это было подаренным лишь на мгновение. Будет ли ещё? Я не знала, я не хотела думать, и оттого отдала себя всю и взяла столько же, вызвав изумление, чёртиков в глазах, а затем стон сквозь сжатые губы, и новую игру на смятых простынях. До изнеможения, до пьяного забытья.

– Ромашка моя, – шепнул он, наконец, и уткнулся носом мне в волосы, обняв сзади.

Я услышала его мерное сопение. И, совершенно без сил, я закрыла глаза в его объятиях, забыв, что не в своей кровати я всегда сплю плохо. Мы были голые, жаркие, мокрые. Под одной простынёй. На одной подушке.

Стесняться я буду завтра и буду корить себя за безумие… Да, утром я сгорю от стыда, но то будет утром. А сейчас я совершенно счастлива.

Глава 27

Это был космос! У меня чуть голову не снесло от того, что происходило этой ночью. Поначалу робкая и скованная, Катя вдруг расслабилась и дала фору всем длинноногим моделям с карибских курортов. А сейчас, глядя на её рассыпанные по наволочке кудряшки, на нежное лицо, на то, как она безмятежно спит, можно было вновь принять её за нетронутую ромашку.

За окном уже рассвело, на часах было около шести. Два часа назад я услышал, как Маруська завозилась. Встал, дал попить, поменял пижамку – пропотела знатно. Доча снова заснула. И сейчас сходил, проверил – спит, как медвежонок, посапывает сладко, лоб не горячий.

«В доме муммитроллей воцарилось спокойствие и гармония», – как в моём любимом мультике говорилось. Или почти так.

Я вернулся в спальню, вроде можно было ещё поспать. Но я как-то уже не особо верю, что в этой жизни мне суждено выспаться, скорее инопланетяне будут пиццу в окно доставлять. Тем более, что стало интересно: а с приходом дня кто у нас на очереди – ангел или демон? Впрочем, меня устраивали оба. Я чуть потянул простынь вниз, обнажая её спину. Катя во сне глубоко вздохнула и перевернулась, разметавшись. Мне снова её захотелось. Я стянул простынь и с её бёдер, и тут за спиной скрипнула дверь. С криком «Мапа! Мапа! Я плоснулась!» Маруська вбежала в комнату. Еле успел накрыть Катерину. Обернулся и сделал невинный вид. Кажется, выглядел со стороны идиотом, потому что Маруська спросила, с хихиканьем залезая на кровать:

– Мапа, а пачиму ты такой смешной?

Краем простыни я и штаны свои прикрыл. А то получится, как в «Красной Шапочке»: «Бабушка-бабушка, а почему у тебя такие большие глаза? А почему у тебя такие странные штаны?» Вместо этого последовало:

– А это чьи ножки?

И разбуженная криками владелица неучтённых ножек испуганно накрылась по самый подбородок простынёй, поджала ноги под себя.

– Д-доброе утро!

Я не мог не ухмыльнуться: ага, всё-таки снова ромашка. В принципе, я так и думал – жаль, не заключил сам с собой пари.

Тем временем Маруська полезла на Катю и попыталась подковырнуться под простынку.

– Катя, Катя, я собачка! Аф! Аф! Пусти меня в нолку!

Ромашка смущённо хлопала ресницами, улыбалась и, завернувшись в белую ткань, бормотала:

– Не надо, Машенька, не надо…

Я понял, что сейчас будет полный аншлаг. Подхватил Маруську на руки, подкинул и понёс на выход.

– Я хочу к Кате! – запротестовала внезапно выздоровевшая «собачка» и попыталась вырваться.

– Катя утром к собачкам не привыкла. Не приставай.

За спиной послышалось что-то неразборчивое, Маруська потребовала свободу действий. Но я её подбросил снова, поймал и, как самолётик, унёс в ванную. А то наша Ромашка испугается утреннего терроризма и больше не придёт.

Признаков вчерашней болезни как не бывало. Видимо, у Маруськи случилось воспаление хитрости, которое лечится малиной, женской заботой и сказкой про человечков и говорящих зайцев. А если Маруське хорошо, то и мне хорошо. Да ещё и весело. Несмотря на часа четыре сна, как и прошлой ночью, я был удивительно бодр и свеж.

Мы с дочей вместе почистили зубы, кукле Юле тоже досталось зубной пасты на счастье. Маруська соскочила со своего цветного стульчика и побежала из ванной:

– Катя! Катя!

Как выяснилось, наша кудрявая Ромашка уже оделась и даже умылась. Красивая, свеженькая, с солнцем в глазах.

– Доброе утро, – робко улыбнулась она, выйдя из второй ванной. – Машенька, ты совсем поправилась? Как головка? Не болит?

Маруська прыгала вокруг неё, и было ясно, что ничего у неё не болит. Но откуда это знать Катерине, у неё ведь нет опыта.

– Доброе, – ответил я с улыбкой, убирая со своего лба волосы. – Маруська в порядке, слава Богу! Сегодня ещё пусть дома пересидит, а завтра в садик, как солдат в ружьё.

– Я не солдат, я плинцесса, – возмутилась Маруська, пробуя на ощупь Катино платье. – Не хочу в садик!

– Конечно, принцесса, – наклонилась к ней Катя. Одна кудрявая макушка к другой.

– Между прочим, в Англии все принцессы состоят в английских королевских войсках, – заявил я, в очередной раз изумляясь похожести двух моих девчонок. Надо сфотать их. Вспомнилось, как в Оксфорде на психологии мистер Уиллоу нам рассказывал про схожесть ДНК, которое, как выяснилось, становится причиной дружбы. Я эссе потом писал об этом на основе статьи из «Proceedings of the National Academy of Sciences»[10] Мистер Уиллоу также упомянул, что мы зачастую не имеем понятия, кто является нашим пятиюродным братом или сестрой.