Я тоже оглядываюсь. Никаких духов, ни злых ни добрых.

— Шел, духов не бывает.

Шелби втягивает голову в плечи.

— Откуда у тебя эта уверенность? Бьюсь об заклад, ты и в дьявола не верила, пока не встретилась с ней. — Шел делает неопределенный жест рукой. — Духи просто кишмя кишат и только и ждут, чтобы навредить.

Я произношу заклинание, и лампа поднимается и зависает над столом (шестой уровень, основы левитации).

— Примерно так, да?

Шелби плотнее запахивает халат.

— Ви, не шути с этим.

— Шелби, лампу подняла я. Это элементарный трюк. И вообще, мне кажется, что твоя мадам Медиум — просто часть Программы.

— Фортуна, а не Медиум. И она не станет обманывать. Она просто заставляет нас увидеть то, на что мы сознательно закрываем глаза.

— И что конкретно она тебе сказала?

— Что я умру страшной смертью. Что судьба уже бросила шар и ничего нельзя сделать.

По квартире пробегает легкий ветерок. Я презираю опасность, но признаю: страшная смерть смешна только в том случае, если она не касается меня или, в качестве альтернативы, кого-нибудь из знакомых.

— Шел, ты не умрешь.

— Умру. Два раза я была на волосок от смерти. Сколько еще раз мне нужно посмотреть ей в лицо, чтобы ты мне поверила?

— Если ты сейчас же не сменишь тему, я сама тебя придушу. Поняла?

— Да, — цедит Шелби.

— Отлично. Изволь забрать свои прибамбасы из моей квартиры.

— Ви, это все твоя мама. Это не я. Я же не могу ей приказывать.

— Прибереги лапшу для кого-нибудь другого. А будешь упорствовать в своем шаманстве — потеряешь личного помощника. Я заставлю мамулю уволиться. А тебе известно, как она меня задолбала.

— Ви, мне нужна помощница.

— Еще бы. Но заруби себе на носу: моя мать — не дипломированный психотерапевт и даже не актриса в шоу, изображающая этого психотерапевта.

— Ви, успокойся. Мы с твоей матерью просто вместе прошли асентадос[40], и я подумываю, как бы поставить дело на поток. Ну, у нас ведь остаются свечи, благовония, куриные головы…

— Ты же хотела продавать дамское белье!

Шелби передергивает плечами.

— Эта ниша занята. Я просто не смогу конкурировать с «Ла Перла» и другими монстрами. Зато благовония…

— Занимайся чем хочешь, только избавь мою гостиную от дохлой курицы.

— Ни за что! У тебя дома прорва злых духов.

И это говорит женщина, в квартире которой столько свечей, что даже у Супермена от страха случилось бы недержание.

Когда Шелби в таком состоянии, убеждать ее бесполезно. Что взять с буйнопомешанной? Мне хочется вернуть прежнюю Шелби, которую я знала и с таким удовольствием ненавидела.

— Ладно, хватит о грустном. Пойдем лучше в парк, подышим воздухом.

— Ты что, рехнулась? Да нас под первым же кустом убьют и фамилию не спросят.

— Не хочешь в парк — не надо. Давай прошвырнемся по магазинам. Завербуем пару-тройку душ или прикупим пару-тройку вечерних платьев — что раньше попадется.

Шелби оглядывается, замечает нескольких духов (на которых я упорно закрываю глаза) и изрекает:

— Мне сегодня лучше быть дома.

— Шел, если они решили тебя укокошить, они и в квартире найдут способ. Посмотри, сколько открытого огня — тебе чихнуть достаточно, чтобы весь дом сгорел к чертовой матери. Подумай, зачем ты продавала душу, раз не хочешь пожить на полную катушку?

Мои слова тонут в карканье Шелби. На секунду она впадает в транс, затем берет и зажигает сто первую свечу.

— Хорошо, идем. Я создала вокруг нас дополнительную защиту. Ее хватит на несколько часов.

Из квартиры мы выбираемся через полчаса (двадцать семь минут ушло на задувание свечей). Наконец-то! Терпеть не могу темноту и пляшущие тени. Кое-чего я не понимаю, кое-что понимать не желаю. Но я твердо знаю одно: после смерти мне несдобровать.

Я немало слышала о преисподней. Там протыкают языки раскаленным шилом — отнюдь не для того, чтобы на этом комочке плоти перекатывалась жемчужина. Там заставляют купаться в крови. Изнеженная Ви предпочитает ванны с эфирными маслами. И в то же время я реально смотрю на вещи. У меня есть выбор: прожить жизнь так, чтобы было что вспомнить, или вернуться в Джерси в сопровождении жирной задницы и сидеть там, как жаба на болоте. В конце концов я всегда выбираю первое. Ад поджидает меня в любом случае — либо после смерти, либо до. Черт.

Мы делаем укладки в салоне «Элизабет Арден» и занимаемся шопингом, как проклятые. Потому что мы такие и есть.

Глава 18

Вы наверняка уже слышали о грандиозном празднике — из обычного благотворительного аукциона такой способна сделать только Ви, владелица лучшего бутика сумок в Нью-Йорке. Аукцион будет иметь место — в отеле Святой Регины и цель — облагодетельствовать заблудшие души обитательниц Общежития для обездоленных женщин Нижнего Манхэттена. Я тоже поприсутствую — может, и мне перепадет толика благодати.

Кстати о заблудших душах. От вашего внимания, мои дорогие, вряд ли укрылось массовое помешательство на религии. Взять хотя бы известного дизайнера по тканям, которая без сожаления искромсала всякие отношения с теми из друзей, которые не молятся трижды в день. А мистер Голливуд, в миру известный как Чарли Сандерсон, после многих лет верной службы уволил своего агента лишь за то, что он — католик. Вы не находите, что это очень познавательно — наблюдать за звездами, всю свою сознательную жизнь как черт ладана избегавшими любых намеков на религиозность, а теперь взявшимися проповедовать праведную жизнь? Как знать, может, такой сдвиг в общественном сознании произошел под влиянием бестселлера «Программа улучшения качества жизни: как остаться собой в этом безумном, безумном, безумном мире».


У меня абстинентный синдром на Натаниэля. Муки невыносимые; перебрав в памяти все места, где его можно увидеть, я останавливаюсь на Центральном парке. Подорвавшись в шесть утра, я имею удовольствие наблюдать бегунов во всей их первозданной красе. Сколько поэзии в игре мускулов, в сосредоточенности потных лиц! Я просто оживаю. Что, повелись? Слава Ви — Властительнице дум! Вообще-то я не собираюсь разговаривать с Натаниэлем. Я просто хочу на него посмотреть.

На мне бриджи, майка и солнечные очки, волосы я заколола и спрятала под бейсболкой — в лучших традициях янки. Более надежной маскировки не придумаешь: всем моим знакомым известно — я никогда не опущусь до бейсболки.

На аллее появляется загорелый кентавр. Сердце замирает, я боюсь вздохнуть. Увы, кентавр — всего лишь поп-звезда. За ним трусит рок-певец Говард Стерн со своей белокурой стервозой. Бегунов много, все они хорошо сложены и облагорожены пластической хирургией, но Натаниэля среди них нет. Я уже собираюсь уходить, когда на горизонте возникает знакомая фигура. Пробегая буквально в метре, Натаниэль не узнает меня. Мне хочется окликнуть его, однако я вовремя передумываю. Я просто хочу навсегда запомнить этот миг. Ноги мои сами пускаются трусцой, и скоро я присоединяюсь к веренице бегунов.

Как же низко я пала! Бегать по Центральному парку трусцой да еще в бейсболке, чтобы увидеть мужчину, который для меня слишком хорош!.. Впрочем, что взять с влюбленной женщины? Да, я — образчик глупости, но самоедством заниматься не намерена. Натаниэль бегает быстро (вот не ожидала), я — медленно (кто бы мог подумать!), и я моментально теряю его из виду. И все равно трушу по аллее. Повернув за угол, я, к своему удивлению, обнаруживаю Натаниэля.

— Ви, ты что делаешь?

Черт, мерзкая бейсболка не помогла. Я отставляю бедро и повожу плечами.

— Бегаю трусцой. Это ведь общественное место.

— Если хочешь, чтобы тебя снова уложили, поищи другого дурака.

У Натаниэля есть причины дуться, я не виню его за грубость. Он ведь не знает, что я уже на седьмом уровне.

— Натаниэль, мне надо тебе кое-что сказать.

— Валяй.

— Во-первых, прости меня. Я должна была поговорить с тобой гораздо раньше. В свое время я наделала дел, и теперь у меня куча проблем. Я не вправе перекладывать их на чужие плечи, поэтому у нас с тобой не может быть длительных отношений. И вообще, наши отношения свелись к сексу. Только ничего не подумай: секс был великолепный, мне абсолютно не к чему придраться. Но я же вижу: нас с тобой связывает только секс. Вдобавок ты скоро уезжаешь.

— Ну и что ты ожидаешь от меня услышать?

— Например, ты мог бы сказать «привет».

Натаниэль выдавливает улыбку. Ага, проняло!

— Привет.

— В некоторых странах при приветствии принято целоваться.

— Это в каких же?

— Откуда я знаю? Кто из нас объездил полмира — ты или я?

Натаниэль целует меня. Попрошу учесть: никто не владеет языком так, как Натаниэль. С ним обыкновенная женщина чувствует себя удивительной и прекрасной, а удивительная и прекрасная — невероятно обыкновенной. Мы пьем друг друга целую вечность — это ведь наш последний поцелуй.

Ну хорошо, предпоследний.

Наконец оторвавшись от Натаниэля, я раскрываю ему свою почти самую страшную и темную тайну. Сказать такое во второй раз у меня никогда не хватит духу.

— Я люблю тебя. Хоть я не слишком разбираюсь в оттенках этого чувства, я знаю одно: ты подарил мне надежду, благодаря тебе я захотела стать лучше. Ты даже не представляешь, что совершил невозможное.

Натаниэль что-то говорит, но я не собираюсь его слушать.

Память, растворись, исчезни в высших сферах,

За собой оставь белое пятно.

Если вы перевалили пятый уровень, стереть из мозга мужчины всякие воспоминания о себе — как делать нечего. Не будь я такой стервой, устроила бы Натаниэлю полную амнезию насчет себя, но я эгоистична и потому стираю только последние десять минут. Прежде чем Натаниэль успевает сообразить, что к чему, я убегаю (заметьте, уже не вялой трусцой, а легким аллюром). Бегу по аллее и делаю все возможное, чтобы не оглянуться.