Бабушка заметила, как она скептически разглядывает вилку, пояснила ей на ухо немного виновато:

– Да… Это у меня в последние годы вдруг появилась страсть к таким вещам… Не понимаю даже, откуда что взялось, честное слово! Я ведь бедное детство прожила, бедную юность, почти нищенскую. Да и потом было не лучше… Но я помню, как Петя, еще подростком был, вдруг сказал мне в один прекрасный момент – мамочка, дорогая… Ты обязательно будешь жить в достатке… Я все для этого сделаю, что могу и даже что не могу, обещаю тебе! И ведь сделал-таки, да… Такой у меня сын, и я очень им горжусь…

Нина Захаровна помолчала торжественно, но Зоя видела, как она перехватила взгляд сидящей напротив Эммы Викторовны, как стушевалась слегка и принялась объяснять торопливо:

– Нет, я не могу утверждать, конечно, что мой сын всего сам достиг… Конечно, ему тесть очень помог… Отец Марины и Эммочки… Мариночку мы похоронили четыре года назад, ты ведь знаешь?

– Да, знаю. Петр Аркадьевич мне говорил.

И Нина Захаровна, и Эмма Викторовна глянули на нее удивленно после «Петра Аркадьевича», но ничего не сказали.

Нет, а чего они от нее хотят, интересно? Чтобы сразу – и папочка? Странные какие, ей-богу… Особенно эта Эмма Викторовна… Ей-то какое дело, как она назовет мужа своей сестры?

Нина Захаровна вдруг встрепенулась, звонко постучала вилкой по своему бокалу, проговорила громко:

– Друзья, у меня есть тост! Почему до сих пор шампанское не открыто? Петруша, в чем дело? Кирилл, возьми на себя свою часть стола… Прошу наполнить бокалы, друзья!

Все повернули к ней головы, на лицах – слегка озадаченные улыбки. Ну да, все неправильно как-то… Вроде как не принято, чтобы именинник первый тост говорил. Обычно его первыми тостами начинают поздравлять, желать всякую расхожую всячину.

– Я хочу сказать, друзья! – снова настойчиво повторила Нина Захаровна, пока сын Петруша наполнял ей бокал шампанским. – Я имею право сказать первый тост, я так хочу! Это ведь мой день рождения, верно? Так вот что я хочу вам сказать, мои дорогие…

Она задумалась на секунду, потом ласково обняла Зою за плечи, слегка притянула к себе, продолжила тихо:

– Так вот… Получается, что это мой самый счастливый день рождения… Да, за всю мою долгую жизнь – самый счастливый… Потому что такого подарка я от судьбы уже не ждала! Да, такой новости, такого подарка в лице моей родной внученьки… И я хочу сказать… Вернее, хочу поблагодарить судьбу… В общем, за тебя, Зоенька, за тебя, внученька! Спасибо тебе, что ты есть… Давайте, гости дорогие, выпьем вместе со мной за этот дорогой подарок! Я счастлива, да! Теперь и умереть можно спокойно!

Все зашумели неодобрительно на это «умереть», потянулись чокнуться бокалами с именинницей. В разнобое голосов громче всех звучал голос Маши, отцовой племянницы:

– Живите долго, бабушка, дорогая… Мы так рады за вас…

И голос Миши, отцова племянника, тоже выделялся особым фальцетом:

– Мы вас очень любим, бабушка… Живите долго… Поздравляем…

– Спасибо, мои дорогие, спасибо! Я вас тоже очень люблю! – немного снисходительно, немного растроганно отвечала им Нина Захаровна.

А когда гул поздравлений затих, снова наклонилась к уху Зои, прошептала тихо:

– Вообще-то они неплохие ребята, Маша и Миша… Петруша их на фирму к себе взял… Как не порадеть родному человечку, правда? Хоть и далекая родня, но все же.

– Почему же далекая? – удивленно спросила Зоя, подцепляя вилкой кусочек авокадо из салата. – Они же племянниками приходятся Петру Аркадьевичу, насколько я поняла…

– Да, но ведь Ирина, их мать, всего лишь двоюродная сестра Петечке! Да и то – какая уж там сестра! Мы с матерью Ирины, хоть и сестры по отцу, никогда близки не были, годами не общались. Она меня знать не хотела. Это уж потом, когда Петечка на ноги встал, она в мою сторону свои взоры обратила… Вспомнила, что у нее сводная сестра есть! И Ирину настропалила, чтобы та не упускала такую удачу… А Петечка, он же очень добрый. Он и с Ириной стал родниться, и детей ее принял как родных… Но они и впрямь хорошие ребята, ничего плохого сказать не могу. Я думаю, ты с ними легко найдешь общий язык… Да тебе даже искать ничего не надо, они сами свою дружбу тебе преподнесут с радостью! На тарелочке с голубой каемочкой! Уж не знаю, насколько искренней будет радость, но будем надеяться…

Потом еще звучали тосты в честь именинницы. Все с заискивающей ноткой, с приятной напряженной улыбочкой. Как Зое показалось, ни один тост не прозвучал с искренностью. Тарелочка с голубой каемочкой присутствовала незримо, и радость на ней присутствовала в избытке, а вот с искренностью была явная напряженка, да…

А может, ей показалось. Может, они всегда так живут – без особой открытости. Может, у них так принято. Во всех же семьях бывает по-разному…

– Ты почему ничего не ешь? Стесняешься, что ли? – спросил отец, повернувшись к ней с улыбкой.

– Нет, я не стесняюсь. Все хорошо… – пожала она плечами.

– Ты на диете, наверное? – снова наклонилась к ней Нина Захаровна. – Я знаю, что вы все сейчас помешаны на болезненной худобе… Но тебе худеть не надо, поверь. И без того худа, как тростиночка. Это у тебя природа такая, в нашем роду все были худыми, длинными и рыжими. И при этом никто отсутствием аппетита не страдал. Да, быстрый обмен веществ – это настоящий подарок природы… Вот я, например, всю жизнь ем все, что не приколочено. И деликатесы люблю, и простую еду уважаю. Мне что хлеб с салом, что с фуагрой – один черт… Кстати, ты фуагру когда-нибудь пробовала?

– Нет… Слышала только…

– Так попробуй! Вот блюдо стоит, справа от тебя! А рядом с ним блюдо с жареными лисичками… В сочетании очень даже ничего получается, есть можно. Хотя по мне, так лучше черного хлебца с салом или с обыкновенной селедочкой ничего нет… Но ты меня не слушай, ты давай привыкай к деликатесам! Наверстывай упущенное! Теперь тебе жизнь по-другому откроется, с более приятной стороны…

– Так я и раньше не имела претензий к своей жизни… Все меня в ней устраивало, и без фуагры с лисичками…

Нина Захаровна ничего не ответила, но глянула на нее с осторожностью. Зоя и сама услышала, что голос ее прозвучал неким вызовом – вроде того, плевать я хотела на все ваши жизненные приятности, вместе взятые! Но после неловкой паузы Нина Захаровна заговорила снова:

– Я вижу, ты девочка не простая, с характером… Ну что ж, это хорошо, это правильно… Не в отца, значит. У Пети ведь не очень сильный характер, он слишком мягкий, слишком уступчивый. Марина из него веревки вила, а он все терпел… Она была такая… Вот глянь на ее сестру Эмму, и сразу сама все поймешь… Видишь, как она гостями командует? Никто не просит, а она командует… В любом разговоре на себя одеяло тянет…

Эмма Викторовна и впрямь затеяла какой-то спор с Кириллом, что-то доказывала ему, жестикулируя холеными пальцами в кольцах. Тот слушал со смиренной, но довольно хитрой улыбочкой, словно хотел ею показать – я вас выслушаю, конечно, из вежливости, но уж позвольте мне при своем мнении остаться…

– Видишь, видишь, как злится? – продолжала шепотом комментировать поведение Эммы Викторовны Нина Захаровна. – Всегда надо свою правду доказать… Любыми путями… И Марина, Петечкина жена, такая же была… А теперь представь, как жилось Петечке с ними! Врагу не пожелаешь… А твою маму я ведь помню, между прочим. Петя меня с Танечкой знакомил. И она мне сразу понравилась, да… Скромная, выдержанная, достойная такая девушка… И видно было, что Петю без ума любит. А потом она вдруг исчезла куда-то… Я спрашивала у Петечки, он молчал… Да если б я тогда знала, что она ребенка ждет! Я б никогда не допустила… И на Марине бы не позволила жениться… Но что делать, я не знала! Клянусь тебе, девочка, не знала!

– Я вам верю, Нина Захаровна. Верю.

– Спасибо… Да, Петя тогда по-своему все решил. Жестоко поступил с твоей мамой. Ты очень на него обижаешься, да?

– Нет. Не обижаюсь. Дело прошлое, зачем об этом говорить. Да и не мне судить…

– Ну как же – не тебе… Только тебе и судить. Ты дочь. А мама на Петю обижалась, скажи?

– Нет. Она вообще ничего мне про отца не рассказывала. Никогда. Да я и не приставала к ней с расспросами… Как-то мы и без этого всего счастливо жили…

Наверное, они говорили достаточно громко, и за столом возникло вдруг напряжение – казалось, все прислушиваются к их разговору. И на лицах была написана общая неловкость, хотя и любопытствующая слегка. И потому вопрос, который задала Маша, прозвучал неким выходом из сложившейся ситуации:

– Зой, а ты ведь в юридическом учишься, да?

– Да… Летом уже госэкзамены сдаю! – с удовольствием откликнулась Зоя.

– Слушай, а препод по криминологии… Как его… Смешной такой…

– Родион Исаевич Годлевский?

– Да, точно… Родион Исаевич… Он защитил свою докторскую, наконец?

– Да, вроде как защитил…

– О, не может быть! Он нам рассказывал, что уже десять лет пишет диссертацию по теории Ломброзо. И всех нас просто с ума сводил этой теорией! А от вас, выходит, отстал уже…

– А что за теория, Машенька? – спросила с интересом Нина Захаровна.

– Согласно теории Ломброзо, бабушка, есть люди – врожденные уголовники. Их якобы можно определить по форме черепа или форме челюсти… Представляете?

– Ну, это было бы слишком просто, по-моему… Просто и довольно страшно… То есть если допустить эту теорию в практику…

– Ну да! Вот мы на лекции, помню, наслушаемся этого Родиона Исаевича по самое не хочу, а потом начинаем друг у друга форму черепа рассматривать… Стигматы по Ломброзо искать… И ведь находили, правда! И прикалывались, как могли… Занятный препод, вот и Зоя не даст соврать! И вообще, я с удовольствием вспоминаю, как училась… А тебе нравится учиться, Зой?

– Да нормально… – улыбнулась Зоя, пожав плечами.

Надо было бы поддержать этот разговор про учебу, но ничего интересного в голову не приходило. Не станешь же рассказывать, что она недавно только с третьего раза спихнула зачет по зарубежному праву! Хорошо, что Эмма Викторовна подхватила это знамя, произнесла в несколько насмешливой тональности: