Керриган Берн - Как влюбиться в герцога за 10 дней

– Возможно. – Редмейн взял столовые приборы – при этом нож он держал, как оружие – и окинул жену многозначительным взглядом. – Если бы он не пытался совратить тебя у меня под носом.

– Сколько раз я должна повторять, милорд, что между мной и Форсайтом никогда ничего не было, кроме дружбы?

– Сколько хочешь. И я всякий раз буду отвечать, что ты или слепа, или глупа, или лжешь.

Александра почувствовала раздражение.

– Тебе нравится выставлять меня в далеко не лучшем свете?

– А ты хочешь мне сказать, что красивый, умный, и, по твоей собственной оценке, мужественный доктор археологии ни разу не вызвал у тебя интереса как объект для романтической связи? – спросил герцог.

– Я хочу сказать, что ни один мужчина – живой мужчина – никогда не вызывал у меня интереса как объект для романтической связи. Впрочем, для любой другой связи тоже. Все, хватит.

Редмейн смотрел на жену с таким искренним недоумением, что она ощутила необходимость продолжить, а не возвращаться к тому, что уже говорила:

– Единственное, в чем Форсайт превосходит тебя – по моему мнению, – это в умении слушать и слышать то, что я говорю.

Герцог подался вперед, машинально пережевывая утку. Его глаза грозно сверкали.

– Ты хочешь сказать, женщина, что Форсайт или ты умнее меня?

– Вовсе нет. – Она съела еще один кусочек, заставив Редмейна ждать ее объяснений. – Как ты сам сказал, есть разные формы образованности. Тебя нельзя назвать необразованным, но и Форсайт, и я более начитанны.

– Начитанны? – взревел он. – А что, по-твоему, люди делают в малообитаемых районах, когда садится солнце? Я прочитал все на свете!

Александра улыбнулась, заметив обиду на его лице. Хотя она изначально не собиралась этого делать, но сейчас почувствовала, что его необходимо спустить с небес на землю.

– Да ладно тебе. Доктор Форсайт и я посвятили свои жизни академической науке. Ты не можешь утверждать, что так же хорошо образован.

– Ну, не могу так не могу. – Он какое-то время молча смотрел на жену, и она не могла сказать, злится он или забавляется, после чего внезапно предложил: – Ладно, доктор. Я предлагаю игру. Битву умов.

– Между тобой и Форсайтом?

– Черт с ним, с Форсайтом. Между тобой и мной.

Александра замерла, не донеся вилку с очередным кусочком до рта.

– Каковы условия игры? – с явным скепсисом спросила она.

– Три цитаты. – Он вытер губы льняной салфеткой и отпил кроваво-красного бордо. – Вспомни своим ученым умом все книги, которые ты читала в Сорбонне. Если я угадаю первую цитату, то выберу место и время нашего сегодняшнего… общения.

– Общения? – переспросила она.

– Ты сама сказала, что мы можем обменяться любезностями – так, кажется, ты выразилась? Забавный, кстати, эвфемизм.

– Да, но…

Выражение его лица было веселым.

– Я всего лишь делаю все более интересным. Повышаю ставки.

Александра прищурилась. Дурные предчувствия боролись в ней с предвкушением.

– А если ты угадаешь вторую цитату?

– Тогда я сам выберу, что сделаю с тобой. – Он казался живым воплощением греховности.

– Ты передумал? Решил все-таки консумировать наш брак?

– Нет. Но я покажу тебе, жена, что мужчина и женщина могут сделать друг для друга без консумации.

Александра залпом осушила бокал вина, но ее горло так и осталось пересохшим. Она не забыла, что он сказал на судне до несчастного случая.

«Ты разрешишь мне использовать язык».

– А третью? – У нее не только пересохло горло, но и онемели губы.

– Тут тебе придется подыскать самую неизвестную цитату. – Он откинулся на спинку кресла и мрачно улыбнулся. – Потому что если я ее угадаю, то выберу, что ты сделаешь со мной.

Александра могла бы подавиться, если бы ей, в конце концов, не удалось проглотить пищу. Только ее надо было запить, а бокал она осушила раньше. Жаль, что нельзя попросить еще. Это неприлично. Но метрдотель возник рядом, словно она вызвала его силой мысли, и налил ей вина из графина, который предусмотрительно захватил с собой. Сделав это, он улыбнулся.

Хороший человек.

Если повезет, вино придаст ей храбрости. Поставив пустой бокал, она проговорила;

– Пусть Бог сохранит вас от ревности: она – чудовище с зелеными глазами, с насмешкой ядовитою над тем, что пищею ей служит.

Редмейн сделал вид, что задумался, и торжествующе заявил:

– Шекспир, конечно, мудрый человек, однако у него в прошлом не было ни моей неверной матери, ни Роуз. Зато у него была Розалина… – Его губы расплылись в довольной улыбкой.

Проклятье! Она задала слишком легкий вопрос. Шекспира знают все.

Но его слова тронули Александру.

– Ты редко говоришь о родителях, – заметила она. – А о матери упоминаешь с выраженной неприязнью. – Она не стала продолжать, но Пирс ответил, словно она сформулировала вопрос до конца:

– Моя мать была жестока, а отец – слаб. Они сделали друг друга глубоко несчастными. Мать разбила ему сердце и уничтожила душу – нарушенными клятвами, фривольным флиртом, случайными связями. В итоге не осталось ничего. Отец превратился в пустую оболочку человека и свел счеты с жизнью.

– Мне очень жаль, – пробормотала Александра. – Это ужасно. – Она изо всех сил старалась, чтобы он не почувствовал ее жалости, которой не было место в этом разговоре. Но ее сердце болело за него, за его несчастного отца.

– Это было давно. – Тон Пирса оставался бесстрастным, даже легкомысленным. Но он, опустив глаза, принялся тыкать вилкой в еду с таким ожесточением, словно каждым ударом закалывал своего личного врага.

– Говорят, время лечит все раны, не так ли? – Александра вздохнула, лениво водя вилкой по тарелке. – В какой-то степени это правда, но все равно остаются шрамы…

Она всмотрелась в его лицо, его угрюмое, покрытое шрамами лицо, понимая, что в его душе шрамов ничуть не меньше, если не больше.

Разве стоит удивляться тому, что Редмейн стал циником? И что он не верит женщинам? Он еще ребенком видел, как его мать уничтожила доброго любящего отца. А когда подрос, он влюбился в женщину, такую же вероломную, как его мать.

– Я бы предпочел не говорить о родителях и о прошлом. – Он махнул рукой, словно отбрасывая неприятные воспоминания. – А теперь я должен подумать… – Он с дерзкой улыбкой уставился на жену. – Мне необходимо решить, где я буду тебя целовать. Ведь я угадал первую цитату из трех.

– Где меня целовать… в смысле… в каком месте на моем теле? Или… в какой точке пространства? – уточнила Александра.

– Отличный вопрос, – промурлыкал он.

Александра задумалась о следующей цитате.

– Подумай, жена, тебе хочется, чтобы я выиграл? – Греховность… нет, пожалуй, даже нечестивость сделала тембр его голоса низким, придала ему чуть хриплые бархатные нотки.

Хочет ли она? И чего именно?

Она понимала, что шутки кончились. Не стоит недооценивать Ужас Торклифа в любом смысле – физическом, интеллектуальном и каком-либо другом.

– Скажи мне, – спросил он и накрыл ее руку, лежащую на столе, своей. – Мысль о том, что ты окажешься отдана на милость победителя, возбуждает тебя?

Александра застыла. Как она может сказать «да»? Мысль о том, что ей придется уповать на милость победителя, пугала ее. Ведь Ужас Торклифа, как известно, сложно назвать милостивым.

И все же как она может сказать «нет»?

Это было бы ложью.

Взглянув ему прямо в глаза, она проговорила:

– Научи меня чувствовать чужое горе, скрывать вину, которую я несу, и быть милостивым к другим и к самому себе.

Герцог прищурился. Его взгляд метнулся сначала в одну сторону, потом в другую. Он выглядел… робким?

«У меня получилось, – подумала Александра. – Все-таки я превзошла его».

– Вы в затруднении, милорд? – с усмешкой превосходства сказала она.

– В небольшом, – признался он. – Не совсем понимаю, как ученый человек может цитировать такого глубоко религиозного поэта, как Александр Поуп.

Александра опустила глаза. Ничего в ее муже не было робкого. Скорее это волк в овечьей шкуре. Что ж, не надо было лезть на рожон.

А теперь… придется отвечать за свою спесь, дав ему неограниченный доступ к своему телу. Разрешить ему делать все, что он пожелает.

Пирс попытался вспомнить, когда победа была такой сладкой, и не смог. А ведь ему было из чего выбирать.

Он не знал, чем наслаждался больше – вкусным ужином или восхитительным оттенком персикового цвета с легкой примесью розового, который равномерно покрыл грудь и плечи его жены.

Когда еще ему так нравилась беседа? Кто и когда бросал ему интеллектуальный вызов?

Еще никогда он так искренне не восхищался столь незамысловатым явлением, как краска смущения на лице женщины. Еще никогда ему не хотелось немедленно получить свою награду.

Стол успешно скрывал естественную реакцию его тела на потрясающую перспективу. Редмейн все же был достаточно цивилизованным человеком, чтобы не вытащить жену из-за стола сразу же.

К тому же он еще не наигрался с ней. Сытому хищнику нравится играть со своей дичью.

В конце концов, оставался еще один вопрос. Но, по крайней мере, на данном этапе ее тело уже принадлежало ему. Он пока не мог его взять, но вполне мог попробовать на вкус. Тем не менее Пирс стиснул пальцами вилку, стараясь выглядеть невозмутимым. Гордость требовала, чтобы он поддерживал разговор и не отставал от ее быстрого и цепкого ума.

– Твой выбор цитат вызвал у меня вопрос, – произнес он, проглотив еще кусочек утки. – Ты благочестивый или богобоязненный человек?

Для женщины, которая сначала говорит, а потом думает, что сказала, она довольно долго размышляла над вопросом, глядя куда-то в сторону.