– Я не живу в страхе перед каким-то конкретным божеством, и, честно говоря, не знаю, в какое божество верить, – наконец ответила она. – Я изучала историю самых разных религий и в итоге поняла, что разумнее бояться человека, чем Бога. Надо бояться того, что человек делает с этим миром. Мы способны творить зло без какого-либо влияния со стороны Бога или дьявола.

Пирс жадно впитывал ее слова, отчетливо видя уныние в глубине ее глаз цвета виски. Что она видела, думал он, с чем столкнулась в жизни, что заставило ее бояться людей? Надо сказать, что, много странствуя по свету, он пришел примерно к тем же выводам. Слишком много крови проливалось во имя того или иного Бога, чтобы поверить хотя бы в одного из них. Странно, что ему удалось встретить женщину, которая чувствует то же самое, которая видела самые разные уголки земли и бродила в тени других божеств, более древних, чем их англиканский Бог.

– А как насчет смерти? – спросил он. – Ты боишься Страшного суда?

– В общем, да, – пробормотала она. – Я всегда испытывала тревогу, думая о нем. Возможно, поэтому я занялась изучением тех, кто уже прошел через все это. Я хочу узнать от них как можно больше. Я с большим уважением отношусь к их путешествию через этот мир и надеюсь, что они нашли покой в следующем. Тогда, возможно, я тоже найду покой. – Она несколько секунд рассматривала салфетку, которую разложила на коленях. – Правда, иногда мне кажется, что груз моих грехов утащит меня в бездну. Я искренне надеюсь, что если Бог существует, и если мы предстанем перед ним на последнем суде, он окажется сострадательным, а не мстительным.

Пирс внимательно смотрел на жену. Он видел, что она немного ссутулилась, словно тяжесть ее слов легла непосильным грузом на плечи. Большинство дам не позволяют себе таких поз на публике. Грусть, исходившая от нее, проникла сквозь оборонительные сооружения, которые он выстроил вокруг своего сердца.

– Какие грехи ты успела совершить?

Послышался звук, который ни с чем не спутаешь, – звон серебряной вилки о хрустальный бокал. Разговоры стихли. Таким образом Форсайт требовал внимания.

Пирс смотрел на него над обнаженным гладким плечом Александры и от всего сердца желал, чтобы хрусталь разлетелся вдребезги и осколками изрезало мужчине руки. Но чуда не произошло.

Александра повернулась на стуле, чтобы видеть говорящего, и Пирс моментально ощутил укол ревности.

– Дамы и господа, – начал Форсайт, подняв бокал. – Я с огромной благодарностью согласился принять участие в этой замечательной археологической экспедиции. Нас, археологов, часто призывают в дальние страны, где климат – и политический, и экологический – весьма неблагоприятен. Именно в таких местах учишься особенно высоко ценить тех, кто близок тебе.

Взгляд Форсайта обратился на Александру.

Пирс мрачно уставился на нож в своей руке.

– На этот раз мне особенно повезло, – продолжил Форсайт. – Я буду работать в этой прекрасной стране и изучать нашу собственную историю, а не тайны других обществ. Нам всем повезло и в том, что потомок найденного нами викинга не только жив, но и находится сегодня здесь среди нас. – Форсайт повернулся к их столу, но смотрел он не на Александру, а на самого Пирса. – Я хочу поднять этот бокал за его светлость Пирса Гедрика Атертона, герцога Редмейна, и его несравненную герцогиню. Пусть ваш брак будет долгим, счастливым и плодотворным.

Со всех сторон послышались крики:

– За ваше здоровье!

Александра, сияя, обернулась к Пирсу. Она потребовала, чтобы он встал и принял аплодисменты стоя. Он сразу не подчинился, тогда она сама встала, и ему пришлось последовать примеру супруги, иначе публика могла заподозрить, что он ее не уважает.

Пирс поднялся, но грома аплодисментов не слышал.

Он все еще размышлял на словом «грех». Грехи, которые его жена могла совершить в прошлом. Те, которые она могла совершить против него в будущем.

Грех, который он хотел совершить с ней здесь и сейчас. Он думал о непристойных вещах, при мысли о которых покраснел бы и сам дьявол.

– Быть может, их светлости соблаговолят открыть сегодняшний вечер вальсом? – Форсайт весело улыбнулся. Гости встретили его слова одобрительными возгласами. Музыканты уже заняли свои места, и по залу разнеслись первые звуки вальса Штрауса.

Пирс был готов растерзать Форсайта. Такие вроде бы безобидные слова. Высокая оценка. Восхищение. Уважение. Но только не тогда, когда дело касается его жены.

«Моя жена». Зверь внутри него оскалился. «Моя».

Быть может, он зря поверил ее заверениям, что между ней и Форсайтом нет и не было никаких отношений, кроме рабочих? Форсайт определенно взирает на нее вовсе не как на коллегу. А если этот человек ненавидит его, Пирса, всей душой – Пирс в этом ни секунды не сомневался, – зачем он так старается при любом удобном случае выказать ему любезность?

Любопытно.

Пирс отдал бы все, чтобы только перехватить взгляд Александры на Форсайта. Что она хотела ему сказать?

Маленькая рука скользнула в его ладонь, и Пирс обнаружил, что идет к центру зала. Они уже миновали несколько столов, деревья в кадках, большой камин.

Александра кивнула Форсайту и своей скучной подруге – Пирс забыл ее имя, Джейн, кажется, – но не остановилась и не заговорила с ними.

Через несколько секунд они уже кружились по залу.

Пирс надеялся, что умный доктор Форсайт сделает ряд очевидных наблюдений. Они идеально подходят друг другу. Она прекрасно чувствует себя в его объятиях. Они двигаются в абсолютно синхронном ритме. И хотя Пирс, возможно, не самый красивый мужчина в этом зале, все же самая красивая в мире женщина улыбается именно ему.

Пламя многочисленных свечей зажгло золотые искорки в ее глазах.

Она улыбалась, несмотря на мрачные разговоры, которые они вели. Хотя они беседовали о Боге и смерти, шрамах и грехах, атмосфера вечера была легкой и приятной. Пирс чувствовал ее хрупкое тело в своих объятиях, и ему казалось, что они танцуют на облаках.

Александра не сводила с него глаз. Даже когда это следовало сделать.

Она не смотрела на Форсайта. Она не изгибала свою изящную шейку, как того требовали приличия. Она смотрела ему прямо в глаза. В какой-то момент Пирсу показалось, что она обладает сверхъестественной проницательностью и может проникнуть прямо в его душу.

Он опасался, что там она не увидит ничего привлекательного. Шрамы, оставшиеся в его душе, оттолкнут ее скорее, чем шрамы на лице.

Пирс едва не споткнулся, когда в поле его зрения возник Форсайт. У него в руке уже не было бокала, и он покорно шел за партнершей – как же ее зовут, Джудит, что ли, – которая волокла его за собой танцевать.

Редмейна преследовал странный вопрос, который он никогда себе не задавал.

Он полностью сосредоточился на том, что этот брак значит для него, его будущего, его наследия, его мести. Эти мысли так занимали его, что он даже не подумал, чем этот брак является для его жены.

Он считал, что спас ее от финансового краха. Она сама его об этом попросила. Но как насчет ее сердца? Он никогда не стремился обладать им, потому что не мог ответить ей тем же.

Что, если оно принадлежит другому? Что если он, приняв ее руку в браке, отобрал у нее шанс на будущее счастье? Быть может, поэтому она сторонилась его?

Подозрения охватили его с новой силой. Они разогнали облака, на которых он танцевал, и бесцеремонно поставили его обеими ногами на твердую землю. Пирс заглянул ей в глаза. Очень красивые глаза – карие, янтарные. Кажется, цвет ее волос придает им дополнительный оттенок, делая их, конечно, не рыжими, но весьма необычными.

Если бы только в их глубинах не таились тайны! Если бы только ее мысли не были так трудны для понимания!

Возможно, говоря ему, что не испытывала никаких чувств к Форсайту, она была нечестна не с ним, а с собой. Иногда Александра казалась ему самой логичной женщиной в мире. Но были и моменты, когда она говорила явную чушь. Ведь она утверждала, что раньше не имела романтических связей и не стремилась к ним. Но ведь у нее был любовник.

Она клялась, что ее любовником не был Форсайт. Ему очень хотелось ей верить, хотя в такие моменты его мелочное черное сердце шептало, что верить ей – ошибка.

Что, если он не выдержит и возьмет ее?

А она девять месяцев спустя родит золотоволосого интеллектуала с чертами Форсайта? Одна только мысль об этом вызывала у Редмейна непреодолимое желание замуровать археолога вместе со своим предком и оставить там гнить до следующих раскопок, которые случатся лет этак через сто.

Пирс понимал, что возненавидит себя, если не проявит твердость. Он не окажется слабаком перед женскими чарами – не повторит судьбу отца.

Он возненавидит ее за обман.

И возненавидит ребенка за то, что его отец не он.

После жизни, которую он вел, обман такого вселенского масштаба убьет его.

Он не допустит этого. И не важно, что его тело жаждет получить ее. И не важно, чем она его околдовала, красотой или умом.

Он подождет. Он дождется момента, когда все махинации судьбы окажутся под контролем.

Он не позволит себе пасть. Так будет лучше для них обоих.

Впрочем, если он ее не любил, то не сможет и возненавидеть.

Да и сам он тоже способен на интриги и махинации.

И неважно, что случится через десять дней – уже через восемь – он все равно получит доступ к ее телу. Он может доставить ей удовольствие и сделает это, и сам воспользуется тем, что она может ему дать. Если два человека, такие как они, не могут любить и доверять друг другу, по крайней мере они могут поиграть… побаловать себя. Эта мысль молнией пронзила его тело. О да, он ее получит!

Он использует свои руки, рот и опыт, чтобы стереть из ее памяти воспоминания обо всех других мужчинах, и, когда он, наконец, возьмет ее по-настоящему, она начисто забудет ощущение другого мужчины внутри себя. Она забудет даже его имя.