Керриган Берн - Как влюбиться в герцога за 10 дней

Уткнувшись лицом в колени, она вцепилась зубами в юбки. Рот наполнился вкусом соли, ветра и шелка.

Крик, медленно выползавший из горла, наконец вырвался наружу, лишь немного приглушенный слоями ткани. Ее душа излилась в этом отчаянном, хриплом, дрожащем, пробирающем до самых костей вопле чистого, беспомощного и безнадежного страдания.

Зря Александра думала, что выздоравливает, что ее терпеливый заботливый муж открыл ее телу и уму новый греховный и чертовски приятный мир.

Нет. Она сломлена. Разбита. Она грязная.

И не важно, сколько ванн она приняла и сколько слез пролила. Не важно, как часто она молила о прощении и как дорого заплатила за свой грех, в котором не было ее вины. Не имеет никакого значения, сколько лет прошло с тех пор, как ее юное тело подверглось грубому вторжению. Она уже никогда не станет прежней. Она испачкана. Ее изваляли в грязи. Теперь она не чиста. Падшая женщина, которой больше не стать невинной.

Потому что она виновна. Виновна в убийстве.

«Моя вина. Моя вина. Моя вина».

Из ее груди вырвался еще один вопль. Александра поняла, что будет дальше. Ее супруг оденется, явится к ней и потребует ответов.

И ей придется во всем признаться. Признаться или солгать.

В любом случае она проклята.

Пирс прошел мимо главного входа в отель и воспользовался служебной лестницей. Он решил, что больше не вынесет срочных телеграмм, «ваших светлостей» и встреч с проклятыми археологами.

Он пробрался в прачечную, продолжая сжимать в руке грязное полотенце, и бросил его в кучу грязного белья на полу. Потом набрал в кувшин воды, смыл, наклонившись над тазом, песок с волос и взял другое полотенце, чтобы их вытереть.

Выпрямившись, он взглянул на свое отражение в зеркале и напомнил себе, почему так редко делает это.

Он все еще похож на монстра.

И сегодня со своей женой он повел себя, как самое настоящее чудовище.

Редмейн огляделся по сторонам и посмотрел вверх, словно его взгляд мог проникнуть сквозь разделявшие их этажи. Желание пойти к ней было настолько сильным, что он в конце концов сдался и сделал шаг.

Однако угрызения совести опять пригвоздили его ноги к полу.

Сегодня произошла… катастрофа. Самая настоящая катастрофа в полном смысле этого слова. Но до последнего момента Пирс даже не предполагал, какой ущерб нанес.

Все это время он был тупым болваном. Самонадеянным ослом.

Он считал свою жену застенчивой. Интеллектуалкой. Скромной и стеснительной. Осторожной и склонной к аналитическому мышлению.

Он полагал, что она боится его, потому что он большой, грубый и непривлекательный.

Ему, занятому только собой герцогу, даже в голову не приходило, что ее поведение никак не связано с ним.

Пирс даже зажмурился, не желая видеть правду. Не помогло. Чистый безграничный страх, с которым она взирала на него, теперь навеки отпечатался на тыльной стороне его век. Только безудержная паника могла придать ей такую силу, чтобы его оттолкнуть. Она же заставила ее так быстро бежать – да что там бежать – лететь. Ему уже приходилось наблюдать такое поведение раньше. У животных в дикой природе.

Когда они спасали свою жизнь.

Он часто дышал, а перед его мысленным взором проносились возможные сцены. Одна ярче другой… и ужаснее.

Он не так уж давно познакомился со своей женой, и сегодня узнал о ней нечто новое. И крайне неприятное.

Кто-то причинил ей боль. Сильную.

Не осознавая этого, он вскрыл рану, нанесенную другим мужчиной, и посыпал ее солью.

Отвернувшись от зеркала, чтобы не разбить его кулаком – а сделать это очень хотелось, – Пирс заметил висящие на веревке вещи, свои и Александры.

Он подошел к ее панталонам и вспомнил, как ночью на веранде искал в них прорезь и не нашел. Дрожащими пальцами он снял тонкую вещицу с веревки, внимательно рассмотрел ее и увидел, что прорезь зашита.

Редмейн ощутил такую ярость, что ему стало трудно дышать. Впрочем, это, наверное, было к лучшему, потому что он в этот момент мог разве что выдыхать огонь. Мысленно он рушил кулаками стены всех возможных видов.

В дверном проеме появилась фигура и застыла.

– Извините, ваша светлость, я вернусь позже. – Тихий голос Констанс, горничной его жены, подействовал на Пирса, как песок, который ветер швырнул ему в лицо, сбивая налет цивилизованности. Лишь гигантским усилием воли ему удалось сдержаться и не заорать в голос. Не сводя глаз с аккуратных строчек, он хрипло спросил: – Это она попросила тебя зашить?

Констанс несколько секунд молчала, и ему нестерпимо захотелось вытрясти из нее ответ.

– Нет, ваша светлость. Миледи сделала это сама.

– Странно, тебе не кажется? – Пирсу все же удалось оторваться от зашитой прорези панталон и взглянуть на девушку.

– Действительно, странно, – согласилась она.

– Что ты об этом думаешь?

Горничная взирала на него со страхом, как на безумного. И это было закономерно.

Пирс взглядом просил ее, молил дать какое-нибудь простое объяснение, а не то страшное, уродливое, которое уже сформировалось в его голове.

– Ваша светлость? – пискнула Констанс.

– Зачем женщина это сделала? – процедил он сквозь стиснутые зубы, хотя уже знал ответ. Он все понял раньше, чем у Констанс задрожал подбородок, а глаза наполнились слезами. Он знал, что она скажет, потому что уже какое-то время всем своим существом отвергал неслыханную отвратительную правду.

Поэтому он не пытался догнать Александру, когда она бросилась бежать.

Внезапно Редмейн передумал. Он больше не хотел, чтобы девушка отвечала на его вопрос, но она все равно ответила – будь она проклята:

– Мне кажется, ваша светлость, что она беспокоится не об удобстве, а о защите.

«Защита».

Его захлестнула волна эмоций, угрожая утопить его в горе и ярости. Его бросило в жар, затем в холод, тело покрылось гусиной кожей. Его настолько переполняла ярость, что он боялся вспыхнуть.

Кто он, огонь или лед?

Ни то, ни другое. Он – идиот. Слепой, эгоистичный, сексуально озабоченный придурок.

– Я… приду позже, ваша светлость.

Но Пирс уже не видел ее и не заметил, как он ушла. Он внимательно вглядывался в аккуратную строчку на нижнем белье Александры.

У нее никогда не было любовника.

Но какой-то мужчина взял ее. Против воли.

И все кусочки ужасной головоломки, от которой кровь стыла в жилах, моментально заняли свои места.

Когда ее едва не растоптал Меркурий, она шарахнулась от его прикосновения не потому, что боялась Ужаса Торклифа, уродливого и покрытого шрамами, а потому, что он – мужчина.

Когда они шли по Мейнмаут-Моор, она держала в руке пистолет, причем ее палец располагался в опасной близости от спускового крючка.

Ей требовалась защита, но не от убийц, а от него.

Ярость копилась в нем, грозя перелиться через край, когда он вспомнил ее безыскусную попытку соблазнить его. Только теперь он осознал, что никакого коварства в ней не было и в помине.

Он считал ее взвинченной старой девой, синим чулком, у которого было слишком много времени для того, чтобы исследовать, обдумать и многократно усложнить простой акт получения удовольствия.

Все оказалось совсем не так. Можно сказать, с точностью до наоборот.

Мысль о брачной ночи так сильно беспокоила ее, что ей хотелось поскорее покончить с этим.

А ее список, условия, которые он посчитал одновременно странными и милыми. Боже правый, он был настоящим ослом! Все это время она пыталась найти способ не вернуть к жизни прошлый кошмар.

Она не хотела, чтобы он пользовался языком. Потому что кто-то использовал свой язык против нее.

Она хотела, чтобы они разделись. Значит, кто-то даже не потрудился снять одежду, прежде чем…

Он снова хмуро уставился на панталоны, которые тискал в руках, и стежки в его глазах стали расплываться.

Сколько раз он использовал это довольно-таки удобное отверстие с любовницей? И хотел сделать то же самое с Александрой накануне ночью. А почему бы и нет? Удобно же.

Злость стиснула грудь. Неожиданно ему показалось, что он держит в руке нечто обжигающе горячее, и он отбросил ни в чем не повинную тряпочку.

Развернувшись, он поискал глазами, что можно сломать. Для этой цели идеально подошел массивный прочный стол. Пирс разнес его на части одним ударом, после чего продолжал крушить, топтать ногами.

Она хотела, чтобы они находились лицом друг к другу. Значит, тот, кто ее взял, использовал другой – извращенный, унизительный способ.

Редмейн сорвал что-то со стены и с размаху швырнул на пол.

Все это время он был слишком возбужден, слишком увлечен ею, чтобы всерьез задуматься, почему она попросила быть аккуратным и не повредить ее внутренние органы.

Потому что… Тот, другой…

Пирс взревел и стал глубоко дышать, чтобы не отправить на пол содержимое своего желудка.

Что-то еще громко треснуло под его каблуками.

Он пытался. Видит Бог, он старался не позволить, не дать себе представить ее в таком положении. Не вышло.

Ее изображение закричало на него, и ему захотелось, чтобы она смогла разбить его проклятый череп и выбросить… выскрести… выжечь немыслимый образ. Тоже не вышло. Поэтому он принялся крушить все, что только попадалось под руку, так что обломки и обрывки стали соответствовать жалким остатками его совести.

Подумать только, в чем он ее обвинял! В чем только не подозревал! Как вел себя с ней! В брачную ночь она попросила погасить свет вовсе не для того, чтобы не видеть его лица. Она не хотела, чтобы он видел ее страх.

А он не проявил никакого снисхождения к ее робости, не думал ни о чем, кроме пожиравшей его похоти.