Дарья Волкова - Как я увела жениха с чужой свадьбы

Ярославу тридцать один, а у него уже своя собственная фирма. Заправки строит. А что — дело нужное, дело важное, без заправок в нынешнее время никуда. Правда, постоянно в разъездах, дома не сидит, но это понятно — заправки-то большей частью не в городе, а вдоль трасс. Это сейчас Огарёв-старший чудом застал Огарёва-младшего на объекте в пригороде. И Михаил Константинович направился к зданию.

Сквозь приоткрытую дверь слышались голоса. Сильнее всего слышно было голос его собственного сына. Хорошо, что Наташа не слышит, как ее мальчик умеет выражаться. Это врожденной грамотности у него нет. А врожденное умение материться — имеется.

Дверь распахнулась и, щурясь на солнце, на пороге появился Ярослав — всклокоченный и красный. Увидев отца, он остановился, словно налетев на невидимую стену.

— О, батя…

Тряхнул головой и быстрым шагом направился к отцу. По привычке протянул руку как для делового рукопожатия, потом рассмеялся. И шагнул в отцовы объятья.

— На кого серчаешь? — отец кивнул в сторону здания, из которого вышел сын.

— Да на работничков своих, на кого же еще, — поморщился Ярослав. — Уж и не знаю, что хуже — трудолюбивые как муравьи гости из Средней Азии, которые фазу и ноль путают, или наши, которые про все фазу знают, но делают все только из-под палки.

— Это задачка, — согласно кивнул Михаил Константинович. — Лучше всего, наверное, китайцы.

— Но лучше без них, — хохотнул Огарев-младший и заснул телефон, который держал в руке, в карман куртки. — А ты какими судьбами тут, отче?

— Да так, проезжал мимо, решил заскочить.

— Да? — сын недоверчиво оглядел невзрачные домки частного сектора и виднеющиеся неподалеку трубы ТЭЦ. — Завод же вроде в противоположной стороне?

— Ну так… вот… — Михаил Константинович замялся.

— Ясно, — выдохнул Огарёв-младший. — Мама прислала для перевоспитания непутёвого сына

— Совсем не для перевоспитания! — не согласился Огарев-старший. — Толку тебя воспитывать, поздно уже. А поговорить — надо, — добавил твердо.

— Вы часом разводиться не собрались? — подозрительно уставился на отца сын.

— Тьфу на тебя! — вытаращился на сына Михаил Константинович. — Тебе напомнить, сколько нам лет? Какой к чертям собачим развод?!

— Да мода такая пошла… — буркнул Ярослав. — Ну я рад, если не так. Где говорить будем?

— Думал, ты меня в гости пригласишь.

— Это можно, — обрадовался Ярослав. А потом замер, не дойдя пару метров до машины. — А может, нам пивка дерябнуть, а, Михаил Константинович?

— Это можно, — синхронно ответил Огарёв-старший. — Поддерживаю. Но только по чуть-чуть, ты же помнишь, что мне много нельзя.

— Так кто про много говорит? — Ярослав открыл дверь машины. — По паре бокалов. Я же помню, что ты единственный в своем роде непьющий металлург.

И под дружных смех мужчин Огарёвых белый джип тронулся с места.

***

— Ты прости меня, Славка, если чего не так… — Огарев старший пригубил второй бокал и блаженно зажмурил глаза. Спиртное оказывало на него очень сильное действие, именно поэтому Михаил Огарёв почти не пил. Плюс еще и язва. Но пару бокалов он себе твердо разрешил, и если первый ушел как в песок, то со вторым он решил растянуть удовольствие.

— Что я тебе простить должен? — сын, закатав рукава рубашки, деловито раскладывал на столе закуски. Хозяйственный, весь в мать. Михаил Константинович смаковал маленькими глотками ледяное пиво и любовался сыном. Лучшее от обоих родителей взял. Огаревскую крепкую стать и Наташину красоту — на лицо парень яркий, от девок отбою лет с шестнадцати не было. А вот жил до недавних пор один. Да и со свадьбой как-то вышло… нехорошо. Как бы на эту тему разговор-то перевести? Но думалось после пива не очень.

— Ну если я чего в воспитании твоем… это… ну… упустил.

Ярослав с веселым изумлением посмотрел на отца. Даже кальмара сушеного отложил. А потом заговорил.

— Мне как-то один человек — бухгалтерша моя, кстати — одну умную вещь сказала. Что есть единственная воспитательная система, которая стопроцентно работает. Называется — личным примером. Так ты мне этим самым личным примером все показал, батя. Как надо жить, что делать можно, а что — нельзя. Я все прекрасно понял. А что с лишними нотациями не лез — так за это тебе отдельное сыновнее спасибо.

Михаил Константинович довольно крякнул, пригубил еще пива и блаженно зажмурился. А потом сообразил, что в исполнении поставленной задачи он так и не продвинулся.

— Славка…

— Ась? — сын вернулся к прерванному занятию и увлеченно грыз крупными белыми зубами сушеного кальмара.

— А что все ж таки со свадьбой-то было, а?

Ярослав вздохнул. И снова отложил так и недогрызенного кальмара. Почесал коротко стриженый затылок. И неожиданно перевел тему.

— Пап, а ты маму любишь?

— А как иначе-то? — Огарёв-старший едва пивом не поперхнулся.

— А как вы познакомились?

— Как-как… — мечтательно вздохнул Михаил Константинович. То, что сын ушел от ответа на вопрос, его странным образом нисколько не задело. — В студенческой компании познакомились. Я влюбился намертво, от красоты ее задыхался, двух слов связать не мог. Да и что я ей мог сказать, с политеха-то? В голове один термех да сопромат. Не поверишь — полгода страдал молча. А потом не выдержал. Как в той песне — галстук новый купил и пошел объясняться. Стихи выучил про любовь, три штуки аж. Она же с филологического, стихи должна любить — я так рассуждал. А у самого сердце в пятках, язык к нёбу прилип. Ну, кое-как одно прочел, половину слов позабывал, запинался. Молчит Татка моя. Голову рукой подперла и молчит. Миша, — говорит потом, — ты сколько стихов выучил? Три, — говорю я. А она…

— Что — она? — поторопил отца Ярослав.

— А она говорит — нет, три я не выдержу. И поцеловала.

— А дальше?!

— А дальше ты маленький еще, чтобы тебе рассказывать, — усмехнулся отец. — Ну так и что там со свадьбой?

— А мне, бать… — Ярослав стал медленно распускать кальмара на полоски. — Мне стихов никому учить не хочется. Не любил я ее. Совсем. Как морок какой-то, сам не пойму, как я дал себя во все втянуть. Мама со своим нытьем про внуков, да и Виолетта вроде ничего так, симпатичная, в постели…. Ну… гхм… стихи тоже любит. И черт его знает как…. — Ярослав развел руки. — А потом, знаешь, как пелена с глаз пала. Стою, как идиот, какие-то коленца выделываю, мать ее меня потными руками за шею обнимает, кто-то сверху какие-то ленты привязывает, будь я лошадь свадебная. И все. Перемкнуло что-то, я в лифт и…

— А куда делся-то потом? — проявил инженерное любопытство Огарев-старший.

— Не поверишь, — хохотнул Ярослав. — Мир не без добрых людей. Соседи приютили.

— Н-да-а-а, — многозначительно произнес Михаил Константинович. Может быть, это неправильно — особенно в свете негодования супруги — но сына он понял. И упрекать его не мог при всем желании. А вместо этого вдруг усмехнулся. — Может и хорошо, что не женился. Сватья моя несостоявшаяся свои напором даже меня пугала.

Ярослав передёрнул плечами.

— Ой, не напоминай! Они до сих пор не могут успокоиться.

— Чего?!

— Да названивают обе, и Виолетта, и мамаша ее — «Ярослав, что случилось, Ярослав, давай поговорим и все обсудим».

— Помощь нужна? — обеспокоенно спросил Огарёв-старший. О том, что он должен был занять совсем иную позицию по данному вопросу, он благополучно забыл.

— Справлюсь, — беспечно отмахнулся Огарёв-младший. — Ты давай-ка лучше закусывай, язвенник.

Отец стал закусывать, а Ярослав отправился на балкон — покурить. Там его настигло сообщение от матери.

Мама: Ярослав, отец с тобой?

Сын: Так точно.

Мама: Выпиваете?

Сын: И откуда ты все знаешь?

Мама: У меня чуйка! Ты помнишь, что ему нельзя?

Сын: Помню. Я слежу. Два бокала пива и спать положу.

Мама: У себя?!

Сын: Ага. Ты сегодня свободная женщина. Пригласи подружек, устройте шабаш.

Мама: Ярослав…

Сын: Да, мамуль?

Мама: За желудок отца отвечаешь головой!

Сын: Отвечаю.

Отца Ярослав уложил спать на своей кровати, сам устроился на диване. Не мог отчего-то заснуть долго. Неудобно. Непривычно. Думал. Он сказал отцу, что сам справится. Но пока в этой идиотской пост-свадебной нелепице он вяз.

Весь ужас постигшего меня… нет, даже не несчастья… катастрофы, так точнее! — я осознала через день. Когда, придя с работы, обнаружила, что дверную ручку мне намазали дерьмом. То есть, обнаружила я это не сразу — а когда за ручку взялась. Что это дерьмо — когда поднесла руку к лицу. То, что надо, после тяжелого рабочего дня, вы понимаете? И вместо душа и ужина, лежа на диване, я оттирала руки, ручку и дверь — ей тоже немного досталось.

Потом даже сил не было на ужин. Да и аппетита после возни с дерьмом — тоже. Ну и ладно, авось таки схудну. А то у меня весь корм — в коня, то бишь в Тоню. В общем, вместо ужина я курила на балконе и вслух сама с собой возмущалась. Потом позвонила Феня, напомнить, что мне завтра на окрас моей красной шевелюры. После чего Фене пришлось выслушивать мои стенания по поводу воспитания современной школоты. Феня мне посочувствовала. Полегчало. И даже аппетит проснулся, и пошла шуршать в холодильник, смотреть, что бог послал. А то вдруг жопа похудеет. А без жопы Тоня Карманова — ну совсем не то.

Через день выяснились две вещи. Во-первых, система воспитания современной школоты не при чем. Во-вторых, дерьмо собачье. Точнее, дерьмо тире собачье. Ибо теперь оно было навалено у порога. А на самой двери красной баллонной краской начертаны были письмена огненные. Точнее, одно… письмено. ШЛЮХА.