Опускает взгляд на грудь, прикрытую грубой вязкой свитера. Только от порочности этого взгляда, чувствую, как соски напрягаются. Мое тело отвечает, чувствует сильного самца и реагирует.

Страх сковывает. Ощущаю, как покрываюсь холодной испариной. Прикусывает нижнюю губу, изучает меня.

Дергаюсь в попытке избавиться от чужих рук. Гринвуд неуравновешенный псих. Или просто ему дико нравиться играть на моем страхе.

Наклоняется ко мне, заглядывает в глаза, заставляет чувствовать странные противоречивые эмоции. Пугающий. Грубый. Не могу понять то ли он меня сейчас изнасилует, то ли просто пришибет. Без тормозов совсем.

— Что в тебе такого, Адик, ммм? — выдыхает в лицо, обдает горячим дыханием. Невменяемый сейчас.

— Почему меня глючит, когда ты рядом?

— Ничего! Во мне нет ничего! Отпусти!

Шиплю в ответ, пытаюсь оттолкнуть, но Гринвуд сильный. Очень. Не вырваться.


Ловит мои руки, фиксирует над головой. Прислоняется ко мне, впечатывает свой лоб в дверь за моей спиной.

Стоит. Не двигается. Держит. Не реагирую. Жду, когда его отпустит…

Кажется, мое напускное безразличие задевает Гринвуда и действует совсем наоборот. Я вывожу его из себя.

Вскидывается и ловит мой взгляд. Приподнимает бровь и улыбается. Холодею от дикости, которую читаю на дне глаз цвета ртути.

Хватает с силой за волосы и приподнимает, заставляет встать на цыпочки и тянуться всем телом за его рукой. Приближает мое лицо к своему. Берет мой взгляд в плен. Пытаюсь вырваться, впиваюсь ногтями в татуированную руку.

В ужасе наблюдаю за его лицом с заострившимися чертами, с отражением лютого желания в глазах. Страшно красив. Именно так и никак иначе.

Гринвуд дитя улицы. У него нет холодности и выдержки присущей людям из высшего общества. Горячий парень. Резкий. Опасный. С грубыми замашками.

— Сука. Бездушная… — оскорбление звучит восхищением в его устах. От него жаром веет.

Качает головой, словно пытаясь совладать с собой, облизывает губы со шрамом и улыбается алчно, демонстрируя белоснежный оскал.

— Даже не надейся, отделаться от меня. — резкие слова, человека убежденного в своей правоте, — Я твоего мудака из тебя все равно вытрахаю, Адик. Узнаю кто и порешу.

Прикрываю глаза. Не хочу ничего видеть и слышать. Мне бы забраться куда-нибудь, спрятаться в темноте, где нет ни мыслей, ни боли, ни людей.

Жду жестокости, но вместо этого Гринвуд обхватывает мой затылок, массирует кожу, которая гудит после его грубости.

— Тшш, хорошая моя, не бойся. Не зли меня своей холодностью, золотая девочка. Подумай. Не мне неграмотному тебя учить. Заменяй воспоминания… Подобное лечится только подобным.

Кончик горячего языка облизывает мои дрожащие губы, и хватка ослабевает. Гринвуд отпускает, отходит.

Открываю глаза и нарываюсь на жадный взгляд разгоряченного мужчины, которому мне нечего предложить.

Отворачиваюсь.

Подрагивающими пальцами открываю дверь.

Мы выходим.


Глава 27


Конец весны уже. Солнце начинает окутывать своим светом пространство. Время течет быстро.

Звонок. Продолжаю расправлять свежее белье на кровати.

— Алло…

— Мисс Соммерсье, Вас ожидает доктор Навин для беседы перед выпиской.

— Хорошо, скоро буду. — Тяжко вздыхаю и продолжаю завершительные приготовления к возвращению мамы.

В груди тяжесть. Отбрыкиваюсь от мыслей. Занимаю себя. Домашние дела, готовка, уборка. Я всему учусь заново, потому что никогда особо не занималась бытом. Все всегда было на плечах матери. Я училась в интернате и бывала дома на каникулах.

— Твое дело книги и занятия, Адель. Стряпню и уборку оставь мне. Иди лучше занимайся, дочь. Вкалывай, чтобы вырваться отсюда. — как наяву слышу строгий голос, в котором скрыта огромная материнская любовь.

Теперь, когда все ее бремя на мне, я очень хорошо понимаю Ивет, которая иногда просто садилась на диван и засыпала…


Сердце пропускает удар, когда захожу в кабинет знакомого врача, восточного мужчины в белоснежном халате и чалме. Доктор сидит в своем кресле и свет от жалюзи делит все пространство на ровные полосы.

Прохожу вперед. Смотрю в отрешенное смуглое лицо и вижу, как Навин поджимает губы.

В его глазах нет ни сочувствия, ни сожаления, ни сопереживания.

Пустота.

Сухой профессионал с четкой установкой на заработок. Суровая реальность, где медицина, с уклоном в бизнес, рассматривает пациента исключительно со стороны его финансовой рентабельности.

Мисс Соммерсье, — кивает мне врач, — Прошу Вас, садитесь.

— Спасибо, — отвечаю слабо, коленки подгибаются, и я падаю на стул на против мужчины.

— Адель… — доктор Навин вздыхает и сразу преступает к насущному вопросу, — Сожалею, Мисс Соммерсье, судя по анамнезу, вынужден признать, что пациентка останется прикованной к инвалидному креслу. Просвета нет, как я изначально Вас и пркдупреждал…

Сразу, с места в карьер, опытный хирург отрезает лишнее быстро и без промедления.

Слова текут беспросветной тьмой. Он сказал только то, что я и сама уже знаю. Но все-таки не могу дать последней крупице надежды сдохнуть, спрашиваю:

— Неужели нет ничего, что могло бы хоть как-то выправить ситуацию?

— Увы. — в ответ непоколебимость и холод. — Сегодня выписываем пациентку. Ситуация с Вашей матерью прямо скажу тяжелая. Мы сделали все от нас зависящее, но врачи не Боги, мисс Соммерсье. Я и в прошлый раз Вас предупредил, что в процентном соотношение болезнь имеет очень маленькие шансы на хоть какое-то излечение, не говоря уже о полноценном возврате к нормальной жизни…

Мы сделали все, что было в наших силах. Я сожалею…

Совсем не сожалеет. Ему плевать. Просто слова. Просто, говорит, потому что так нужно сказать.

Груз пустых слов падает на меня тяжким бременем. Встаю. Не хочу находиться в этом проклятом месте ни секундой дольше!

— Я не сдамся! — цежу слова так, словно, этот смуглый мужчина виновен во всех моих бедах. — Я буду бороться и уповать на лучшее. У меня просто нет другого пути. Только вперед. К цели.

— Похвально. — строго отвечает врач, присматривается. — Сила духа всегда нужна в подобных случаях. Но… — Навин вздыхает на миг превращаясь в уставшего не старого мужчину, который каждый день встречается с драмой творящейся в отделении хирургии, — Адель… Вы ведь понимаете, что…

Замолкает, а я слышу в его словах приговор. С таким диагнозом долго не живут?! Знаю! Я весь интернет облазила. Перечитала столько статей, что могу идти докторскую защищать!

Не сдерживаю слез. Навин морщится. Опять одевает свою броню отчужденности.

Столько сердца нет за всех переживать. Понимаю его и ненавижу за то, что бессилен.

Не прощаясь, выхожу из кабинета, хлопая дверью.

Глава 28


Чертовы больницы!

Я иду по белоснежным коридорам с горизонтальной голубой линией вдоль стен.

Почему здесь так воняет?!

Меня потряхивает. Не терплю запах лекарств, которым здесь пропитан каждый микрон.

Месяцы борьбы за жизнь оставили свой след. У меня выработалась четкая неприязнь ко всему, что хоть как-то связанно с медициной. Ненавижу врачей с их профессиональным равнодушием, ненавижу вонь лекарств и обреченность во взгляде пациентов…

Запах маминых таблеток имеет сладковатый аммиачный шлейф, который висит в воздухе. Отвратительный аромат, выворачивающий все внутренности наизнанку.

На пути к реабилитационному крылу встречаются знакомые холодно-равнодушные, уставшие лица медсестер. Я уже все здесь изучила. Каждый закоулок, каждый переход и лестничный пролет.

Здесь я встречаю таких же обреченных, как я. Сколько горя и боли впитали белоснежные стены с глянцевыми полами.

Ненавижу!

Стоит только вступить на территорию реабилитационного корпуса, как меня перекашивает.

Не могу больше!

И вместе с тем, уперто продолжаю свою борьбу за жизнь и здоровье матери. Я буду надеяться! Должно же хоть что-то хорошее случится в потоке бесконечного горя…

Мне остается поддерживать маму и демонстрировать всю браваду, на которую способна, не позволять рукам опускаться…

Я не могу потерять и ее. Я понимаю, что мои трепыхания похожи на попытки бабочки в банке. Но…

Вздыхаю. Потратив все, что было до последнего цента, я так и не смогла хоть чуть-чуть улучшить ее состояние. Горько.

Прохожу в общую палату, где лежит Ивет. Холодное весеннее солнце едва проникает сквозь опущенные жалюзи. Раннее утро. Все спят. Прохожу к крайней койке у самого окна. Тихо пододвигаю стул и сажусь рядом.

Наблюдаю за спящей. Все кажется, что мама откроет ясные голубые глаза, потянется на кровати, встанет и весь этот ад окажется сном, кошмаром, который развеет ее пробуждение.

Беру тонкую руку, сжимаю своими холодными ладонями и целую.

Судя по ровному спокойному дыханию, крепко спит. Тяжело вздыхаю, сжимаю грубую натруженную ладонь и понимаю, что для меня нет ничего прекраснее этих некрасивых морщинистых пальцев…

Мне больно. Оказывается, боль бывает бесконечной глубиной, в которую я, не переставая, погружаюсь. Проклятая реабилитация не дала результатов. Вот так. Деньги нашлись, а все оказалось бесполезным.

Опять перед глазами белоснежный кабинет и безразличное смуглое лицо врача.

— Сожалею, Мисс Соммерсье, судя по анамнезу, вынужден признать, что пациентка останется прикованной к инвалидному креслу. Просвета нет.

Слова звучат в голове, как на повторе. И все. Больше никаких ответов, никаких пояснений. Лишь четкое пренебрежение и желание отвязаться.