Зашел слуга и доложил о приезде Серафима. А после появился и сам ищейка, который поведал о последних событиях в том мире, в котором оставался Влад, и отчитался по заданным ему ранее вопросам об Изабэлле. Также он рассказал и о том, какие нам предстоит заключить контракты с учетом нового положения и недавно созданного клана.

Подошел к бару и предложил Зоричу виски, заранее зная, что он откажется. Тот вдруг прервал свою речь о договорах и осторожно поинтересовался о том, как поступить с теми наблюдателями, что оставались в доме каждого из членов моей семьи. Хороший вопрос, если брать во внимание тот факт, что в мятежное время остаются единицы тех, кому можно безоговорочно доверять. Я сел в кресло и, пожав плечами, прикурил сигару. Прищурился, глядя на Серафим. Просто образец невозмутимости. Готов голову дать на отсечение, что у него в мозгу постоянно крутятся тысячи шестеренок, но вы никогда не увидите этого. Только те эмоции, которые он считает нужными показать. А Зорич таковой признает только одну — полную невозмутимость.

Выдохнул дым в потолок:

— Пусть остаются на местах. Наблюдение за ними не прекращай. И насчет Влада… Не поверю, что ты не сможешь найти хотя бы одного способного вампира, который мог бы регулярно поставлять нам информацию из королевской резиденции, — я поморщился, заметив секундный блеск в его глазах, — вернее, из особняка Воронова. На этом все, Зорич. Ты свободен.

Опустошил бокал и, машинально потянувшись за бутылкой, остановил, собравшегося уйти, ищейку:

— Кстати, Серафим, ты должен будешь совсем скоро отвезти Марианну в одно из моих поместий. Да, в сопровождение ей отправь своего бывшего зама… как там его. Дэна. Думаю, после преподанного недавно урока парень горит желанием доказать, что он исправился.

Зорич коротко кивнул и склонил голову на бок, во взгляде появилась заинтересованность:

— Все-таки, Николас, ты решил…

— Именно. Будем придерживаться плана с Изабэллой Эйбель… Которая, — саркастично усмехнулся, — совсем скоро станет твоей новой госпожой.

Серафим ушел, и практически сразу я услышал легкие шаги Марианны за дверью. Вот она, видимо, в нерешительности остановилась. Сердце галопом понеслось вскачь. Пришла. Сама. В груди вспыхнула надежда на примирение. Пусть хотя бы ненадолго. На пару дней. На день. Но день, который мы проведем вместе. В любви и нежности, но никак не в ненависти или презрении друг к другу.

— Входи, Марианна. Не заперто.

Дверь осторожно открылась, а у меня вдруг задрожали руки от болезненной тяги прикоснуться к ней вот такой, ранимой и грустной. Залпом опустошил бокал и выкинул его в камин. Марианна все так же стояла возле двери, не решаясь подойти ближе.

— Полагаю, игра в молчанки окончена? Пришла поговорить? Созрела?

Я специально говорил грубо, стараясь обидеть ее. Либо так, либо я сам брошусь к ней…

Она многозначительно посмотрела в сторону бутылок, выстроившихся на столе. Осуждает… Ухмыльнулся:

— Не думаю, что ты пришла ради лекции по поводу вреда алкоголя для печени вампира?

Она вздернула подбородок вверх:

— Я пришла сказать, что я уезжаю в Лондон к детям.

Надежда на примирение лопнула с громким хлопком, резонансом по нервам, итак натянутым до предела.

Улыбнулся, стараясь скрыть дикое разочарование:

— Даже так? Охренительно. Я как раз собирался предложить тебе уехать.

— Значит, ты уже и это решил за меня? Спасибо, что так заботишься обо мне. Угадываешь все мои желания.

В голосе тонна презрения. Прикусил щеку с внутренней стороны. Играем до конца, Мокану. Нет времени для сантиментов.

— Я стараюсь. Я очень стараюсь угодить тебе.

Черт, девочка, знала бы ты, чего это стоит мне, как меня выворачивает изнутри, как хочется крушить все вокруг от безысходности и бессилия что-либо изменить.

— Конечно, ведь я принадлежу тебе, — она шагнула ко мне, — и ты мною распоряжаешься, как тебе вздумается, как своими вещами. Это я не могу распоряжаться тобой, а тебе все позволено.

Захотелось громко расхохотаться. Я перестал распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению более десяти лет назад. С тех самых пор, когда одна маленькая взбалмошная девчонка, в лесу, шантажом, вынудила меня поступить так, как было выгодно ей. Именно с того времени я перестал принадлежать самому себе.

Но вслух я произнес совершенно обратное:

— Марианна, неужели за все эти годы ты не поняла одной непреложной истины: да, ты принадлежишь мне. А вот Николас Мокану не принадлежит никому.

Она резко побледнела и срывающимся голосом произнесла:

— Я рада, что ты мне напомнил. Только скажи мне, Ник, разве брак подразумевает принадлежность в полном смысле этого слова? Брак подразумевает рабство? Игру в одни ворота? Я не подписывала договор с работодателем, я не продавала тебе авторские права на меня. Я выходила замуж за любимого мужчину, а не за Хозяина. Если ты считаешь меня своей вещью, Ник, то ты очень сильно ошибаешься. Я принадлежу тому, кто принадлежит мне. И эта принадлежность не мое тело, а моя душа, мое сердце. Если твоя душа и твое сердце никогда не были моими, то мне искренне жаль, что я настолько заблуждалась в тебе.

Вскочил с кресла не в силах усидеть на месте. Но и смотреть в ее глаза не мог. Отвернулся к окну. Хотелось заорать, что, да, она заблуждается в отношении меня. Но не в том контексте, что ей представлялся. Хотелось встряхнуть ее за плечи и трясти так долго, пока в ее глазах не исчезнет ненавистное мне выражение недоверия. Это не могло быть правдой. Иначе не пошла бы она из-за меня к Асмодею… Иначе не простила бы тогда, когда я сам себя не прощал.

— Да. Брак подразумевает принадлежность, — Я развернулся к ней, и она от неожиданности отступила на несколько шагов назад, — Если мы говорим о тебе. И ты не хуже меня знаешь, что принадлежишь мне во всех смыслах этого слова. Твоя душа, твое сердце, твои глаза, твое роскошное тело. Даже твои мысли безоговорочно принадлежат мне. Ты принадлежишь мне, Марианна, и это не обсуждается.

Она скептически поджала губы, а мне вдруг до боли захотел прижаться к ним своими и целовать их, терзать, кусать, врываться в ее рот языком, чтобы не говорила, чтобы дышала мне в губы, и я жадно пил ее дыхание.

— А вот, что касается твоих слов об игре в одни ворота, то ответь мне на один вопрос, любимая: как может кто-то принадлежать тебе, если он не принадлежит сам себе? Я не отрицаю свою любовь. Я, скорее, мог бы отрицать существование солнца или луны. Поверь, малыш, мне легче отказаться от крови, чем от тебя. Но запомни: можно приручить Зверя, но нельзя забывать, что он никогда и никому принадлежать не будет. Это не его прихоть. Это его натура.

Она разочарованно усмехнулась и медленно выдохнула:

— Ник, я всегда знала, что ты очень самоуверен. Только почему ты считаешь меня все той же маленькой девочкой, на которой ты женился десять лет назад? Рядом с тобой я могла многому научиться. Ты так не думаешь? Я принадлежу тебе вместе с мыслями и всем остальным — звучит потребительски, не находишь?

Проклятье. Нет ничего сложнее, чем говорить с тем, кто не слышит твоих слов.

— Твою мать, Марианна. Это может звучать как угодно… Мне насрать… Просто так оно и есть.

— Я знаю, что тебе плевать. Только я не стану с этим мириться. Больше не стану, Ник. Только услышь меня, пожалуйста. Нет, не прослушай и забудь, а именно услышь — я не стану с этим мириться. Разве я прошу тебя принадлежать мне целиком и полностью? Ты не домашний зверек, Ник. Я прошу твое сердце. До сегодняшнего дня оно все же принадлежало мне одной. Я жила с этим, я дышала именно этой уверенностью, что как бы ты ни поступил, твое сердце, твоя душа принадлежат мне. Это давало силы бороться за наши отношения, за наши чувства. Да, я попросила слишком много, и ты дал. Это все, что имело смысл. Больше мне ничего от тебя не нужно. Похоже мы по-разному понимаем слово "принадлежать". Для тебя принадлежность — это мое тело, моя верность, мои мысли — а что ты дашь мне взамен, Ник??? Если даже не можешь дать мне уверенности в твоих чувствах ко мне.

Сознание затопила бешеная злость на эти слова. На ситуацию в целом. Она увидела меня с какой-то курицей и решила, что я не "принадлежу" ей. А ведь та женщина мне нужна именно для твоего спасения, Марианна. Что я даю взамен, малыш? А как насчет уважения собственного брата и близких друзей? Как насчет той репутации, которая только-только начинала складываться? Этого мало? Или того, что я стараюсь отбросить тошнотворные мысли какая я шлюха, торгующая сейчас своим телом для выживания? И точно так же совсем скоро буду расплачиваться за возможность всем нам выжить в этой гребаной войне. Но об этом Марианне тоже не стоило знать.

Шагнул к ней и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Милая, какие из произнесенных мной слов тебе еще непонятны? Я не отказывался и не откажусь от тебя и ты это прекрасно знаешь.

— От меня? Или от моего тела? От чего ты не можешь отказаться?

От тебя, глупая. Без тебя нет смысла больше ни в чем.

— Хочешь, я скажу за тебя? — продолжила она, уничтожая меня этими фразами, давая мне пощечины одна сильнее другой, — Ты просто никогда не отдашь свое, и не важно, нужно оно тебе или не нужно, любишь или не любишь, просто оно твое и должно остаться твоим. С таким же успехом можно любить картину на стене, купленную за баснословную цену, или твой Лейбл, от которого ты тоже не в силах отказаться.

Твою ж мать. Лейбл. Она сравнила себя с алкоголем. Вся выдержка вмиг испарилась к чертям собачьим. Резко притянул ее к себе и схватил за волосы. Движением руки дернул ее голову назад, а другой сильно сжал грудь, намеренно причиняя боль за сказанные слова. Она всхлипнула, но зверю, внутри меня, в этот момент было не до жалости.

— Марианна, — прошептал ей в губы, удерживая взгляд, — у тебя роскошное тело… Не спорю… Ты и сама это знаешь… Но, кроме этого, ты отлично понимаешь, что стоит мне щелкнуть пальцами, и сотнями прибегут женщины, не менее красивые, чем ты. Многие даже более искушенные в постели. И, если бы ты мне нужна была только из-за своих прелестей, я бы бросил тебя, давным-давно пресытившись ими.