Кандида выглядела как в трансе. Она медленно раздевалась, оставляя одежды лежать разбросанными на полу, там, где уронила их. Сначала шифоновый шарф, нежнейших оттенков розового и зеленого, поплыл на пол. Затем она распустила завязки просторно развевающегося платья от «Норма Камали» и швырнула его на спинку «chaise-longue»[5]. Алекс следил, как она двигается по комнате, одетая только в шелковый лифчик телесного цвета, затаив дыхание, чтобы не потревожить ее. Он был в высшей степени заряжен, польщен тем, что эта таинственная львица исполняет шоу только для его глаз. Он откинулся в кресле, его глаза полузакрылись.

Он ошибался. В этот момент Кандида думала о нем не больше, чем об уровне осадков в Нидерландах. Она встала у окна и позволила тесемкам лифчика соскользнуть с ее мраморных плеч, а затем села, голая и беззастенчивая, за туалетный столик расчесывать свои каштаново-рыжие волосы. Алекс начал считать, но сбился после тридцатого движения. Кандида поднялась и встала перед ним, с бутылкой в руке, с легкой, ласковой улыбочкой, противоречащей дрожанию опасного огня в ее глазах. Щелчок пробки шампанского взорвался в комнате, и они оба засмеялись.

— Итак, Алекс, все наши птички сидят на своих насестах. Восемь лет потребовалось, чтобы добиться этого. Долгое время для того, чтобы накопить достаточно информации. Как там говорят в Сити? Информация — это сила.

— Нет, Кандида, — голос Алекса был хриплым. — Позволь мне поправить тебя. Информация не сила. Информация — это все.

Кандида вручила ему бокал шампанского, раздвинула его колени и Алекс привлек ее к себе; ее шелковистые бедра были плотно прижаты к грубой шерсти его костюма.

— Я хочу предложить тост, — шепнула она. — За нас и… Джека Делавиня.

Хрустальные бокалы звякнули, и они выпили до дна.


29 января, 1984


— Как Кандида?

Джек играл авторучкой, ритмически пощелкивая ее кнопкой.

— Плохо, Дик. Она настаивает на уходе из дома. Я говорил ей, что сам съеду с квартиры, если это сделает ее счастливее, но она утверждает, что ей все это противно. Думаю, это еще мягко сказано по сравнению с ее подлинным отношением ко мне. Я просто не знаю, как еще ей помочь. Одному Богу известно, кто ей поможет. Она переносит разговоры со мной только по телефону. Это уже не из-за Томми, это из-за нас — или, наконец, из-за меня.

Джек тяжело присел на стол в одной из небольших столовых на верхнем этаже здания «Хэйз Голдсмит» на Каннон-стрит. Ричард Белтон-Смит остановился сзади и потрепал его по плечу. Обычно он не выказывал своих чувств и очень сдержанно выражал поддержку Джеку в течение последних месяцев. Не хватало еще Джеку после потери сына опасаться за рассудок своей жены. Какого дьявола она не может взять себя в руки и вернуться к жизни? Они оба молоды, у них могут быть еще дети…

— Я говорил ей, что мы можем завести другого ребенка, — продолжал Джек, словно читая мысли босса, — и она чуть не убила меня. Буквально помешалась. Схватила нож. Думаю, что она искренне хотела убить меня. Конечно, ее вины здесь нет, это из-за перенапряжения.

Он почувствовал осторожное пожатие руки Дика у себя на плече.

— Джек, тебе нет необходимости быть здесь этим утром. Почему бы тебе не пойти домой? Возьми свободный день, свози куда-нибудь Кандиду. Я сам займусь Фицджеральдом.

— Нет, она не хочет разговаривать со мной даже по телефону, не говоря уже о том, чтобы видеть. Я звонил ей прошлым вечером и предложил встретиться. Она назвала меня проклятым убийцей. Спасибо, я предпочел бы остаться здесь. Лучше я уйду пораньше — я хочу съездить в Париж и повидаться с братом Кандиды, — Джек тяжело вздохнул. — Боже, это уже не дождь, а ливень. Я потерял сына, я, можно сказать, потерял жену, и чем я сейчас буду заниматься? Увольнять парня, которого уважаю. Знаешь, Дик, худшее в увольнении Фицджеральда то, что этот парень мне нравится. У него свежий взгляд на вещи, исключительно светлая голова, подлинно конструктивное мышление. Я уверен, что перед ним большое будущее. Если, конечно, он перестанет лапать каждую женщину в офисе и называть своих лучших клиентов трахаными подонками. Я был бы рад поддержать его…

В дверь постучали, и Джек заметно подобрался, прежде чем открыть ее. Алекс Фицджеральд стоял с другой стороны, небрежно засунув руку в карман брюк, а другой придерживая перекинутый через плечо пиджак. Фицджеральд славился умением заставить костюм от «Савиля Роу» выглядеть, словно какая-то тряпка с вешалок «Бартона». Предвзятые люди объясняли это его американским происхождением, хотя здесь было больше от психологии футбольного защитника. Он сверкнул улыбкой и со своей обычной заносчивостью прошел по комнате.

— Эй, парни, как насчет завтрака?

Никто из двоих мужчин не ответил ему ни на улыбку, ни на вопрос. Джек подвинул ему кружку с кофе и мрачно взглянул на него.

— Алекс, я предложил Ричарду присоединиться к нам, так как считаю, что вы заслуживаете того, чтобы выслушать не только мое, но и его мнение. Я должен признаться, что мы с ним пришли к одним и тем же выводам. Напоминаю, что при последнем обсуждении вашей работы у нас возникли некоторые претензии, не к вашим профессиональным способностям, а относительно вашего личного поведения. Мне очень жаль, но это мнение укрепилось, и я пришел к неприятному заключению, что ваш личный стиль полностью не соответствует имиджу, которого мы стараемся придерживаться в «Голдсмите».

Фицджеральд откинулся на кресле и медленно распечатал пачку сигарет «Мальборо». Целлофан шумно затрещал в тишине, последовавшей за откровенным высказыванием Джека. Глубоко затянувшись сигаретой, Алекс встретил взгляды двоих безупречно одетых англичан, сидевших напротив. Он неверно понял их намерения, не в первый, да и не в последний раз, и решил сыграть сцену с напускной бравадой.

— О'кей, парни. Вы меня прижали. Я старался, очень старался выглядеть англичанином в последние месяцы, но я не могу делать все сразу. Мне никак не удается избавиться от акцента. Ха-ха, Джек, ты достаточно времени провел по ту сторону лужи, ты знаешь, какие мы там все провинциалы — ноя наконец-то начал ходить к правильному портному! — Алекс рассмеялся, но никто не присоединился к нему. — Чего вы от меня еще хотите — чтобы я ходил в оперу? Играл в крикет? Вступил в Красный Крест? Пошел к логопеду? Поставьте себя на мое место, парни!

— Все не так просто, Алекс, — Джек со вздохом потянулся к лежащей перед ним серой папке. — Мы получили различные жалобы, кое-какие от членов нашего персонала, кое-какие от клиентов по поводу ваших, хм, взаимных отношений. Я далек от того, чтобы уговаривать вас измениться. Мы просто считаем, что ваши навыки и манеры лучше подойдут фирме иного рода, чем «Хэйз Голдсмит». Возможно, вам будет удобнее в американском учреждении?

Фицджеральд облокотился на стол, его глаза сузились, хмурое, мрачное лицо стало зловещим.

— Конечно, некоторые снисходительно относятся к вашему стилю действий, но слишком многие из наших людей считают, что ваше поведение трудно выносить, — продолжал Джек. — Это, возможно, просто вопрос культуры, но я не могу помочь вам наладить отношения с ними, и для вашего же блага…

— Ты задница! Ты — траханый, заносчивый, спесивый, высокомерный английский траханый хрен!

Дик вздрагивал на каждом выплюнутом Фицджеральдом слове, словно каждая непристойность била его в челюсть. Джек же сидел спокойно. Он ожидал, что Фицджеральд отреагирует резко — тот был не из тех, кто принимает критику нормально — и находил, что переносить такой ответ куда легче, чем мольбы предоставить еще одну возможность.

— Вы совершенно правы, что разозлились, Алекс. Я во многом должен нести ответственность за это. В конце концов, это я нанимал вас. Поэтому мы предоставим вам время и помощь, сколько потребуется, чтобы подыскать более подходящее место. Мы будем рады помочь…

— К дьяволу! — зарычал Алекс. — Как только мы распрощаемся, я даже не пописаю на вас, если вы загоритесь. Не делай мне никаких одолжений, приятель. Ты думаешь, что мне нужна твоя помощь, чтобы найти работу? Да меня десять фирм умоляют, чтобы я перешел к ним!

— Уверен, что это правда. У вас много талантов, Алекс, много, и мы станем беднее, потеряв вас. Я также заверяю, что вам будут выплачены премиальные, которых вы, безусловно, заслуживаете, мы назначим их по высшей ставке.

Успокаивающий тон Джека, казалось, разъярил Фицджеральда — тот вскочил на ноги, малиновый от гнева. Ричард Белтон-Смит тоже встал, готовый бросить между ними свое крупное тело, если потребуется. Его внушительное присутствие, казалось, остановило вспыльчивого американца.

— Чертовски верно, вы здорово обеднеете, — огрызнулся Алекс, — но я вам это так просто не спущу. Подождите и увидите.

С этой угрозой он схватил пиджак, забрал сигареты и решительно пошел к двери. Перед уходом Алекс оглянулся на человека, который унизил его.

— Эй, Делавинь! Ты ведь и сам не ангел. Думаешь, я не слышал о твоем мальце, который загнулся? — Джек не поднял головы, но Белтон-Смит предупреждающе положил руку на его плечо.

— Счастливчик Джек. Какая невезуха! Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Глава четвертая

В столовой «Франкфуртер Хоф» было около двадцати человек, когда Тедди спустилась туда к семи утра. Это была просторная комната, одна ее сторона была выделена представительному буфету с едой для завтрака — шесть видов яиц, копченая вестфальская ветчина, тонко нарезанный сыр, блинчики, фруктовый компот… Тедди подкрепилась апельсиновым соком и заказала кофе, так как не хотела, чтобы Конрад ван Бадинген застал ее за едой. Она рассеянно перелистывала «Интернэйшнл Геральд Трибюн», наблюдая за дверью.