— Ох, мне так нравится, когда ты командуешь… — пробормотала Тедди.

— Теодора!

Тедди услышала настойчивую нотку в его голосе.

— О'кей, о'кей, — ее глаза сияли. — Пол позвонил мне. Этим утром. Они хотят тебя. Ты получил работу.

Кристиан уставился сквозь балюстраду в сад, его глаза избегали взгляда Тедди.

— Но они еще не сделали мне официального предложения, верно? Они еще не говорили об условиях?

— Конечно, говорили! Две сотни тысяч фунтов базового оклада, плюс гарантированная премия, плюс акции, плюс премиальные акции. Ты будешь получать годовой доход около миллиона фунтов.

Настала очередь Кристиана раскраснеться. Его глаза сузились, широкая улыбка медленно расползлась по лицу.

— Ca n'est pas mal… pas mal du tout…[26]

— Неплохо? Это же дьявольски чудесно! Это на тридцать процентов больше твоего текущего заработка, и это еще без учета подъема акций. Это триумф. И ты должен благодарить за это — меня.

Кристиан казался расстроенным и не глядел на нее.

— Давай это отпразднуем, дорогой? — оживленно болтала Тедди. — Я угощаю. Или точнее, ЭРК угощает. Я думаю, Кандида не поскупится на шикарный ужин для тебя по такому случаю.

Кристиан не ответил, и Тедди предположила, что он не хочет позволить ей оплатить счет.

— Мы даже можем немного заняться делом, чтобы твоему надутому мужскому эго было легче позволить мне заплатить — обсудим, например, условия контракта.

— Хмм?

— Что мы будем есть, Кристиан? Теперь ты захочешь немного шампанского?

— Да. Мы закажем бутылку шампанского, — решительно сказал он. — Думаю, «Вдова Клико» подойдет. По случайности, я совершенно не голоден.

Тедди радостно рассмеялась.

— Конечно, мы можем пропустить ужин и выпить в постели, — сказала она, понизив голос.

Кристиан поцеловал ее в запястье.

— Превосходная идея. Я как раз сам об этом подумал.

— И мы поужинаем любовной пищей… — Тедди обняла его за шею и наградила долгим поцелуем.

Двое официантов, слоняющихся без дела по террасе, понимающе переглянулись. Их занимало, сколько еще эта англичанка будет притворяться, что не спит с мосье бароном.


Наверху, в ее комнате, Кристиан разливал шампанское, наблюдая, как раздевается Тедди. Она полностью перестала его стесняться и, казалось, упивалась ощущениями всех органов чувств — похрустыванием его рубашки из хлопка, пока она медленно расстегивала его пуговицы, лимонным запахом его кожи, ледяным холодом шампанского под его взглядом, следящим, как она пьет его глоточками, и опускающимся ниже, на выпуклости ее грудей, журчанием его голоса в ее ушах, вкусом пота его кожи. Кристиан опустил ее на пол. Ее соски затвердели под нежным бледно-желтым шелком лифчика, она с наслаждением выгнулась дугой, чувствуя доски пола под лопатками. Рука Кристиана проскользнула под верх ее чулка, лаская ее, его большой палец гладил кружевные шелковые лоскутки. Когда его пальцы проникли внутрь ее, он резко отвел ее голову назад и поцеловал ее в горло, заставив застонать от мучительного желания. Он взял руку Тедди и просунул между ее ног.

— Почувствуй, какая ты прелестная, и теплая, и сладкая, cherie, любовь моя, сокровище мое, моя сладкая малышка, моя возлюбленная…

Ритм его ласк барабаном стучал в сердце Тедди, сочетаясь с естественным ритмом их тел. Его прикосновения вызывали у нее трепет, ее кожа покрывалась мурашками под его искусными пальцами, ее губы вздрагивали под его губами. Кристиан перевернул ее так, что она оказалась на нем, ее волосы беспорядочно свешивались на лицо. Он придержал ее за бедра и осторожно направил на себя. Тедди погрузилась в наслаждение, почти без сознания от присутствия под ней Кристиана, ощущая его в своем теле. Она не замечала, что Кристиан пристально наблюдает за ней, ловя момент ее оргазма. Не замечала, что его руки продолжают направлять ее, побуждая к завершению. Когда оно наступило, тело Тедди непроизвольно содрогнулось, она, всхлипывая, упала на Кристиана. Тот прижал ее ближе, гладя ее волосы, гладя, гладя, не давая ей ни на мгновение вернуть контроль над телом. Во второй раз она растворилась в настоящем, и Кристиан присоединился к ней, выкрикивая что-то по французски, что она не вполне расслышала, но поняла в совершенстве.

Позже они лежали вместе на кровати, их тела сплелись. Щека Тедди покоилась на мерно вздымавшейся и опускающейся груди Кристиана, звук его тихого дыхания убаюкивал ее. Убедившись, что она глубоко заснула, Кристиан осторожно снял ее с себя и быстро оделся. Была полночь. Он присел к туалетному столику написать короткую записку.


Моя Теодора!

Я ничего не помню, когда лежу рядом с тобой. Ты заполняешь все мои мысли. Я не могу думать ни о чем, кроме жажды прикоснуться к тебе. Мне нужно время, чтобы обдумать это предложение в покое и одиночестве. Возвращайся в Лондон, любимая. Я позвоню тебе в ближайшие двадцать четыре часа. До разговора храни меня в сердце.

Вечно твой

Клемент-Гранкур.


Он быстро вышел из вестибюля и проворно пошел по тихой, темной улице.

Тедди проснулась посреди ночи и увидела, что одна в постели. Она позвала Кристиана в тишине спальни, а затем обнаружила записку. Она все поняла. Кристиан делал важный шаг и нуждался в том, чтобы привыкнуть к мысли об уходе из «Шевадре» и отъезде из Парижа. Тедди хотелось, чтобы он принял решение без ее давления. У нее не было и тени сомнения в том, что он согласится. Она разлеглась во всю ширину кровати, улыбаясь сама себе. Его формальная подпись — Клемент-Гранкур — час спустя после интимности растрогала ее до глубины сердца.


Майк уставился на экран перед собой. Каждая клеточка его тела требовала отступить и выметаться с рынка. Если и бывало подходящее время для отпуска, то оно наступило сейчас. Рынок начинал сходить с ума. Торговцы всего мира засучили рукава и вцепились в Шведский Центральный Банк. Шведская валюта находилась под жестким давлением — статистики, предсказывающей снижение на несколько лет вперед, экономики, которая буквально замерла, правительства, залезшего в долги выше крыши. У кроны даже не было защитной сети европейского рынка. Она была в свободном падении, и просто не имелось оснований делать что-либо, кроме игры на ее понижение, прибыли были потерями шведов. Но Майку это не нравилось.

Майк был большим, дерзким игроком. Он любил делать большие ставки, а крона не была для него достаточно интересной валютой, чтобы крепко сыграть на ней. Если он купит крону, то просто получит ту же прибыль, что и все торговцы, если будет выжидать, его обвинят в потере ловкости, что приведет его на сковородку, по милости «Свериг Риксбанк». Следовать по основному течению рынка было против его натуры — иначе его не назвали бы «Дуче». Майк знал, что каждая его сделка, каждая его прибыль приносят кому-то соответствующий ущерб. Вот почему он не любил следовать общим тенденциям — можно было оказаться на проигравшей стороне. Но иногда следовало проглотить гордость и прыгнуть в общий вагон с остальными, а на данное время проигравшим почти наверняка окажется «Риксбанк». Почти наверняка. Майк нажал кнопку, автоматически соединявшую его с отделом «Морган Гаранти».

— ДД? Это Мичинелли. Скажи мне вашу стоимость четырех ярдов кроны против марки.

— Норвежской? Датской?

— Если я интересовался бы датской, я пошел бы в булочную за углом. Нет, бестолковая голова, стокгольмской.

Торговцы валютой не дураки, они знают столицы всех европейских стран.

— Она пока идет по биржевому курсу, Майкл. У нас нет особых приказов.

— Прекрасно.

— А ты считаешь, что она скоро будет сильно отличаться от этой цены?

— Более-менее, — Майк подождал несколько минут.

— Триста семьдесят четыре с половиной к тремстам семидесяти пяти с половиной.

— Ладно.

— Тебе даже это не подходит, парнище? — прикинулся простаком ДД.

— Договорились. Твое. За триста семьдесят четыре с половиной я продам тебе четыре ярда стокгольмской кроны против марки.

Майк записал сделку, поставил штамп времени сделки в документ и отметил противоположную сторону как «Морган Гаранти». Он всегда чувствовал себя лучше, приняв торговое решение — особенно, если оно приносило деньги. Он глубоко вздохнул, наполнив легкие спертым воздухом комнаты сделок. Воздух пах приятно. Тем не менее, где-то вокруг витал отчетливый запах тревоги.


Кандида порылась в сейфе в углу кабинета, где хранились распечатки записей всех кандидатов и возможных кандидатов. Она вынула анкеты четверых людей — Джека Делавиня, Малькольма Фиачайлда, Глории Мак-Райтер и Майка Мичинелли. Она тщательно перелистала их, забавляясь тем, как много в них общего. Для начала, все они жили одиноко, сосредоточив усилия на карьере. Когда Кандида начинала свой бизнес, она считала, что фраза «Семейное положение — не женат» благоприятна в итоговом описании. Эта фраза означала не только, что человек одинок, но и то, что он однонаправлен, что он не связан требованиями сопливых детишек, или супруга, или другими обстоятельствами семейной жизни.

Алекс Фицджеральд научил Кандиду другому. Любимой фразой Фица в анкете сотрудника были золотые слова «Семейное положение — женат, четверо детей». Нанимая таких сотрудников, вы знаете, что берете людей, зажатых жизнью в угол. Вы можете заставлять их работать до смерти, плохо платить им, плохо обращаться с ними — и все равно они никогда не распустят рук и не назовут вас дрянью. Вы можете допоздна задерживать их в офисе, можете заставлять работать по три выходных из четырех — и все будет о'кей, они не подкараулят вас в темноте, чтобы свести свои мелкие счеты. Ну нет, они будут приползать домой в два часа ночи, чтобы найти в духовке немного недоваренной каши и кусок подгоревшего цыпленка, который им оставила исполнительная жена, а затем улечься спать в одну кровать с младенцем. Они давно послали прощальный поцелуй свободе и независимости и были в рабстве так долго, что забыли, что все это было их собственным выбором. Женатый человек — хорошее вложение капитала. Если был выбор между двумя мужчинами, Фиц всегда, просто всегда, нанимал женатого. Определенно, не потому, что поддерживал семейные ценности. Замужняя или пригодная к замужеству женщина сталкивалась при поступлении в «Стейнберг Рот» с трудностями гораздо большими, чем ее соперники-мужчины — сценарий превращался в противоположный.