Кудряшка лишних вопросов не стал задавать, снова. Просто осторожно взял меня за руку, вытягивая из творившегося вокруг дурдома. Где-то слышались возгласы испуга, а может и удивления. Звучали просьбы вызвать полицию и сделать наконец-то укол транквилизатора этой сумасшедшей. Иногда сквозь общий фон прорывались крики и угрозы матери, резавшие по ушам не хуже тех самых ножниц. И только, когда меня завели в какой-то кабинет, усадив на кушетку, я осознала все окончательно.


У меня на руках плачущий ребенок и я не знаю, как все случившееся отразиться на его состоянии. У меня колотая рана плеча и касательная уха, которое горит огнем и явно уделало всю футболку кровью, превращая в комичное подобие жертвы залетного вампира. У меня безумная мать, чью адекватность, наконец-то, можно легально поставить под сомнение. Благо свидетелей навалом! У меня…


Глубоко вздохнула, уткнувшись носом в волосы Даньки и гладя его по спине, тихо шепча на ухо слова успокоения. Искоса поглядывая на роющегося в шкафчике с медикаментами хмурого Кальянова. Он предпочитал пока что хранить молчание, видимо, давая мне время. Только вот время на что?


— Нашел, — наконец, выдал Эрик, возвращаясь к нам с бинтом, перекисью и набором каких-то медикаментов. Так сразу опознать, что он держал в руках у меня не вышло.


Зато уличный опыт дал о себе знать, без труда обозвав все, что он нашел, набором по штопке и привидению в божеских вид всяких несознательных личностей, угодивших туда, куда не надо, тогда когда не надо. И я не знаю, то ли радоваться, то ли огорчаться тому факту, что обычно штопала я, а не меня…


— Ай! — я вскрикнула, обиженно глядя на хмурящегося кудряшку. Того моя попытка воззвать к его совести ни капли не впечатлила.


Он все так же бесцеремонно развернул меня боком, молча обозрел открывшуюся не самую приятную картинку и выругался. На корейском, если меня слух не подводит. Правда, вышло певуче и совсем не зло, но уточнять, что именно и кого крыли иностранным матом, я не стала. Не до того было, когда возле того самого, пострадавшего уха, щелкнули ножницы, разрезая пропитавшуюся кровью ткань футболки.


Невольно вздрогнула, сжимаясь и пытаясь уйти от прикосновений холодного металла к телу. И замерла как мышь под веником, когда к оголенному плечу прижались теплые, нежные губы, оставляя поцелуй на коже.


— Эрик? — хрипло выдохнула, осторожно укачивать задремавшего после пережитого стресса Даньку. Мелкий забавно сопел, отпустив мою шею и уткнувшись носом в здоровое плечо.


Кальянов не сказал ни слова, продолжая молча заниматься раной. Несколько коротких уколов обезболили поврежденное место, заморозив плечо до самого локтя и ниже лопаток. А затем я явственно поморщилась, вздрагивая и честно пытаясь не шевелиться, когда края раны начали сшивать, скрепляя их тонкой хирургической нитью. Ощущения были, скажем так, не самые чудесные, но я молчала, прикусив губу. Отчетливо ощущая, что моему самозваному врачу сейчас ничуть не легче.


У него дрожали пальцы. И вдохновенные проклятья (судя по интонациям) на все том же корейском, явно желали все, что угодно… Кроме мира и процветания.


— Эрик… — тихо позвала, не зная, что делать или что говорить. Данька прижался крепче, ухватившись за мою футболку, как за спасительный круг. А я…


Нет. я понимаю, что мне дают время осознать происходящее, порефлексировать, ну или что там положено делать после нападения сумасшедших? Хотя сил на эту самую рефлексию банально нет. Как, собственно, и желания устраивать плач по поводу женщины, которая давно и прочно перестала быть моей матерью. Я не хочу ни думать об этом, ни говорить, ни делать какие-то выводы.


Я хочу, что бы меня обняли. Хочу почувствовать себя в безопасности и осознать, наконец-то, что эта страница моей жизни перевернута раз и навсегда. И что бы ни случилось, я вряд ли снова увижу эту женщину на пороге собственного дома.


Тугая повязка неприятно царапала кожу и я поморщилась, невольно дернув плечом. Эрик снова ругнулся, прошипев что-то сквозь зубы, но аккуратно закрепил бинт. После чего обработал неглубокую, как оказалось, ранку на ухе и щеке. И зло выдохнув, медленно встал с кушетки, отойдя в сторону.


Что бы тут же приложиться кулаком по стене кабинета. Затем еще и еще. Все так же молча, сжав зубы так, что видны были жевалки на лице и методично избивая светлую плитку. Иногда срываясь на красноречивые ругательства на уже порядком опостылевшем мне корейском.


С минуту я оцепенело наблюдала за происходящим, впервые видя всегда мягкого, улыбчивого, добродушного и в чем-то по-детски неуклюжего парня в таком состоянии. А когда первый шок прошел, только вздохнула украдкой, устраивая Даньку на кушетке и накрывая его сброшенной Эриком курткой. Коснулась губами его лба и медленно поднялась, морщась от тупой, ноющей боли в плече.


Поймать занесенную для очередного удара руку оказалось не сложно. Как и заставить парня повернуться ко мне лицом. Куда сложнее оказалось подобрать правильные слова, утыкаясь носом в его грудь и обнимая руками за талию, забираясь холодными и дрожащими пальцами под тонкий свитер. Именно по этой причине, я не сказала ни слова, просто прижавшись теснее и спрятав лицо на его груди. И не удержалась от тонкого, едва слышного всхлипа, когда чуть помедлив, меня обняли в ответ, пряча от окружающего мира в теплых, надежных объятиях.


— Прости, — наконец, выдохнул Эрик, уткнувшись лбом в мои волосы. — Я… Я не думал… Прости меня…


На пару секунд меня от этих слов обдало арктическим холодом, заставив сжаться в комок и долго молчать, не решаясь задать вопрос, оглушивший меня внезапным осознанием.


— Ты же не… Это же… Скажи, что это не ты… — хрипло пробормотала, сжимая пальцы в кулаки и, супротив всей логики даже не думая отстраняться. — Скажи, что это не ты дал ей возможность прийти сюда. Скажи, пожалуйста… Скажи!


С каждым новым вопросом голос становился выше, срываясь на крик. Не выдержав, я ударила его по спине кулаком, затем еще раз. И продолжала, как заведенная повторять эти слова, на живую чувствуя, как корчится в агонии надежда, где-то глубок в душе. И не зная, от чего мне было больнее: от того, что я хотела, что бы это был кто угодно, но не Эрик или от того, что где-то там, в самом углу сознания теплилась абсурдная в своем безумии мысль, что я его прощу за это?


— Скажи… — беззвучно шепнула, обессиленно повиснув в его руках. Чувствуя, как по щекам текут слезы, впервые за весь этот долбанный день.


И честно не представляя, что будет дальше, если…


Дурная привычка обрывать меня на половине мыслей, похоже стала старой доброй традиции. Чуть отстранившись, Кальянов обхватил мое лицо ладонями и, с минуты пристально глядя в глаза, поцеловал. Сильно, крепко, подчиняя и не давая и слова против вставить. А когда отстранился, тихо и зло припечатал, вновь притягивая меня к себе:


— Дура. Вот уж точно, Каркуша…


Я на это промолчала, притираясь щекой к его плечу и зажмурившись, для надежности скрестив пальцы, что бы уж точно не сбылись самые худшие из моих подозрений. Эрик же, глубоко вздохнув, тихо заговорил, прислонившись спиной к стене и не замечая, как разводы крови со сбитых костяшек раз и навсегда портят его одежду.


— Каюсь, я не безгрешен. Я узнавал про твои проблемы всеми способами, какими мог. Я мать твою, совсем не случайно оказался тогда в университете вашем. И да, я не предполагал, что столкнусь с твоей матерью и ее этим… Адвокатом, — последнее слово парень чуть ли не выплюнул, явственно поморщившись. Я же молчала, слушая ровное и такое успокаивающее биение его сердца. — Та еще мразь. Но рад, что так спонтанно решил заглянуть. И я даже поинтересовался у специалиста. — тут Эрик как-то странно хохотнул, насмешливо фыркнув, — как поставить под сомнения вердикт врачей о том, что твоя мать вылечилась и не представляет угрозы обществу. И да, я планировал вашу встречу, думал, как ее подстроить, что бы она сорвалась на людях, — моя слабая попытка вырваться оказалась неубедительной даже для меня. — Только каким же монстром надо меня представлять, что бы я позволил твоему брату пострадать? — тихо закончил он, тяжело сглотнув и коснувшись губами моего виска.


— Тогда… — я сглотнула, вместе с ним съезжая по стенке на пол и не обращая внимания на острые иглы боли. Анестезия отошла, открывая мне всю прелесть, весь спектр неприятных ощущений. Только мне сейчас на это было глубоко и откровенно наплевать.


— Я прошу прощения за то, что не смог тебя защитить, — меня затащили на колени, пряча лицо на плече, осторожно касаясь губами кожи. — Я не думал, что она решится прийти сюда. Вроде бы все просчитал, все проверил, но…


— Безумие не подчиняется логики, — криво усмехнулась, вспоминая, как раз за разом сама пыталась предугадать поведение собственной матери. И ошибалась, снова и снова, получая очень горький и весомый опыт от этих ошибок.


Много позже, вопрос заданный украдкой преподавателю, открыл мне глаза. Я не была дурой, я все делала правильно, я просто не была сумасшедшей и поэтому не могла увидеть мир таким, каким видела его она. И понять ход ее мыслей.


Вот такой вот коленкор.


Снова вздохнула, рассеянно проведя рукой по вьющимся волосам Эрика. Пропуская сквозь пальцы мягкие, шелковистые пряди. Прислушиваясь к себе, пытаясь понять, что я чувствую, что хочу сказать, в ответ на такое признание. На то, что друзья поддались чужому очарованию и рассказали все, как есть, не став кривить душой. На непрошенную помощь, план, включавший открытую провокацию и то, чем все в итоге закончилось. Пыталась и…