Андрей Максимов - Карма

как бы это сказать?.. Облегчение? Да нет, пожалуй. Какое облегчение! Нет, конечно… Но если так вот серьезно назвать то, что она испытывала, то это, наверное, называется словом «смирение».

Она смирилась. Надо сказать, впервые в жизни.

Наталья Александровна Оранова была человеком абсолютно самостоятельным. То есть планы на жизнь и выводы о жизни делала сама, без чьего-либо участия. Она привыкла анализировать свою жизнь: боялась, что без такого анализа ее наверняка обманут.

Наталья Александровна Оранова привыкла говорить себе: я буду жить так-то и так-то. А потом так и жить, как сама решила. Сейчас она не знала, как именно надо, но уже понимала, что жить необходимо. Это был первый и очень важный вывод, ставший очевидным почему-то именно сегодня утром, после сна: необходимо жить.

– Двоечник на уроке слушает учительницу внимательней, чем ты меня, – словно издалека донесся до нее голос Риты. – И вот телефон у тебя сломан. Почему у тебя сломан телефон? Тебе никто не сможет дозвониться, даже важные люди.

– У меня телефон не сломан, – вздохнула Наташа. – Я специально выдернула шнур, потому что этот козлиный Артур дал объявление, что я сдаю квартиру, да еще дешево. И мне теперь целый день звонят москвичи, испорченные квартирным вопросом.

– С Артуром будем разбираться. Кстати, это очень поможет твоему возрождению… – Рита на мгновение задумалась, что не предвещало ничего хорошего. – Мы ему как-нибудь страшно отомстим. Скажу тебе, подруга, ничто так не бодрит настоящую женщину, как хорошая, продуманная, точная и смертельная, как выстрел, месть.

«Какая хорошая мысль, – подумала Наташа, – просто замечательная!» А вслух произнесла:

– Это правильно.

– А телефон будем исправлять. Причем немедленно. Потому что телефон – это окно в мир, и его всегда надо держать открытым. На всякий случай. Это я тебе как краевед говорю.

Пока Рита возилась с телефоном, Наташа полезла смотреть, что ей купила подруга.

Мудрая подруга купила клубнику и сметану.

Наташа вынимала из вязкой сметаны чуть кисловатую клубнику, облепленную белыми веснушками сахара, и получала от этого удовольствие.

Как только Рита подключила телефон, тут же раздался звонок.

– Сама теперь с этими придурками разговаривай, – прошамкала Наташа полным ртом.

Рита взяла трубку и сказала томным голосом:

– Слушаю вас очень внимательно. Нет, это не Наталья Александровна, это ее птица-секретарь.

Наташа красноречиво повертела пальцем у виска и, едва прожевав, сказала:

– Птица, ты хоть спроси, кто звонит.

– Простите, а кто ее спрашивает? – И зажав мембрану рукой: – Какой-то Цветков хочет с тобой говорить.

Главный редактор газеты «Желтый тупик» домой Наташе не звонил никогда.

Она выхватила трубку:

– Да, Алексей Николаевич! Это моя подруга так шутит… Здрасте!

В трубке сначала раздался женский вздох, а потом женский голос произнес со вздохом:

– Наталья Александровна, это Юля – птица-секретарь Цветкова. Как-то вы весело болеете…

Я могу вас соединить с Алексеем Николаевичем?

В трубке заиграла музыка, а потом Наташа услышала голос Цветкова, который показался ей почему-то невероятно сексуальным. Наташа давно поняла что голос – это первичный половой признак мужчины.

– Добрый день, Наталья Александровна. Как ваше здоровье?

– Да вот выкарабкиваюсь помаленьку, – почти не соврала Наташа.

– Это хорошо. – Наташе казалось: она видит, как Цветков улыбается. – Как там материал про милиционера? Что-нибудь получилось?

Наташа задумалась на секунду и потом уверенно соврала:

– Ага. По-моему, неплохая провокация. В смысле, провокация, конечно, но не плохая.

– Вся наша жизнь – сплошная провокация. – И снова Наташе показалось, что она видит улыбку Цветкова. – Хорошо. Ждем. Без ваших материалов газета выходит пресной.

– Спасибо.

– Наталья Александровна, я не забыл по поводу этого Артура. Но, увы, не получается так быстро, как хотелось бы: у этой эстрадной, с позволения сказать, звезды оказалась очень серьезная крыша. Но я прорабатываю вопрос.

– Спасибо.

– И последнее, Наталья Александровна. У меня к вам небольшая личная просьба… – Цветков вздохнул. Наташа напряглась. – У меня завтра день рождения. Вы знаете, насколько я не люблю такие праздники, но тут небольшой юбилей: сорок пять стукнет. Если вы действительно выздоравливаете, я был бы очень рад видеть вас у себя на небольшом фуршете завтра в семнадцать ноль-ноль. Все будет организовано прямо у меня в кабинете, но, надеюсь, неплохо.

Первым желанием было, конечно, сказать «нет». Вот уж чего Наташе совсем не хотелось, так это веселиться в редакции.

Она оглядела свою комнату, сам вид которой вгонял в тоску. Подумала: «Права Ритка, не миллионерская у меня вилла, чтобы на ней жить безвылазно. Да к тому же нельзя портить отношения с Цветковым. В моем положении мне всегда могут пригодиться деньги, а получить я их смогу только у главного».

А уж потом сказала:

– Конечно, Алексей Николаевич. С удовольствием приду!

– Ну, вот и отлично. – Наташе показалось, что Цветков обрадовался. – Тогда же и материал принесете, договорились?

Наташа положила трубку и сказала Рите:

– Вот что, подруга, не пойдем мы с тобой ни в магазины, ни воздухом дышать. А буду я писать материал про милиционера Петрова.

– Но ты ведь не хотела… – начала Рита.

Но Наташа не дала ей договорить.

– Буду писать! – взорвалась она. – Не жалко мне теперь никого, понятно? И этот Петров… он наверняка такой же, как все! Как тот козел, который меня заразил! Как все они!.. Не жалко никого, понятно?

Рита спокойно выслушала Наташин крик и абсолютно бесстрастно проговорила:

– Ты, подруга, на весь мир-то не злись. А лечить мы тебя будем, так и знай. Успокоишься немного – и будем лечить. И ты еще раз пойдешь и проверишься… – И, увидев, что Наташа хочет что-то возразить, добавила: – Спорить будешь с гаишником, а со мной спорить не надо.

После чего Рита повернулась, чтобы уйти, но тут же вернулась обратно и сказала задумчиво:

– Вот бы найти ту сволочь, что тебя заразила… Я б ему лично причинное место ножницами отрезала.

Наташа не успела сообразить, надо ли соглашаться с эдакой кровожадностью, а за Ритой уже захлопнулась входная дверь.

Наташа вздохнула, села за компьютер и вывела заголовок: «Мужское достоинство инспектора ГАИ стоит четыреста зеленых».

Заголовок ей понравился.

Павел Иванович Пестель радостно жить не привык. Павел Иванович привык к тому, что жизнь сама по себе является поводом для печали – так уж с детства повелось. И что делать с этой невесть откуда свалившейся радостью, он совершенно не понимал.

На самом деле Павел Иванович жил предчувствием какого-то чуда, но признаться себе в этом не мог, потому что даже слова такого – «чудо» – в его лексиконе не существовало.

Павел Иванович вообще людей недолюбливал, не доверял им. И профессию бухгалтера выбрал потому, что рано понял: люди обязательно предадут, а вот цифры – никогда. Правда, когда выбирал эту профессию, не подозревал, конечно, что времена настолько круто изменятся, что бухгалтеру придется иметь дело не только с цифрами, но и с людьми – из налоговой инспекции, скажем.

Но это, с позволения сказать, общение с налоговиками Павлу Ивановичу даже стало нравиться, потому что оно происходило по понятным, почти арифметическим, законам. Главбух должен был налоговиков обмануть. Налоговики знали, конечно, что их обманывают, и должны были либо поверить, либо за определенную сумму обман не заметить. Не общение, а игра по строгим правилам, в которой Павел Иванович всегда одерживал победу.

Его начальник, Иван Петрович Саморяд, Павла Ивановича в свое время за эту победительность и полюбил. Так и сказал тогда:

– Ты – Павел Иванович, я – Иван Петрович. Ты мне теперь будешь как сын.

Хотя и были они практически ровесниками.

Иван Петрович руководил их (как они сами ее называли) конторой под звучным названием «ООО „Светлый путь“».

Название возникло не случайно и не сдуру. Дело в том, что отец Ивана Петровича – Петр Иванович Саморяд – в советские времена руководил колхозом с одноименным названием, и Иван Петрович, не шутя, объяснял всем, что в этом абсолютно советском названии на самом деле есть главное – память о его отце и преемственность поколений.

Сыном председателя колхоза по жизни двигало два главных стремления, иногда противоречащих и даже мешающих друг другу.

Во-первых, Иван Петрович очень любил деньги. Не просто так любил, а немыслимо, невероятно, страстно. Например, когда он произносил словосочетание «пятьдесят тысяч долларов», то всегда улыбался. Интересно, что чем большую сумму называл Иван Петрович, тем шире улыбался, а иногда даже хохотал.

Второе стремление Ивана Петровича двумя словами и не обозначить. Дело в том, что Саморяд мечтал о том, чтобы Россия узнала его как человека доброго, отзывчивого и нежадного.

Поначалу это удавалось легко. С подсказки Павла Ивановича Саморяд открыл фонд помощи детям-сиротам. Через друзей отца, которые как-то очень быстро забыли про колхозы и умудрились в новой России занять серьезные посты, он выбил для своего фонда персональные льготы, и – понеслось.

Под видом помощи детям-сиротам через границу без таможенных сборов провозились водка, сигареты и прочий ходовой товар. А когда Ивану Петровичу становилось грустно и его начинали посещать бессмысленные раздумья о смысле всего сущего, он делал подарки каким-нибудь детским домам, о чем незамедлительно рассказывали печатные и электронные средства массовой информации доверчивого населения.

Работа фонда неслась с такой скоростью, что Иван Петрович однажды даже испугался: не умчится ли он таким образом вместе с фондом в места не столь отдаленные?

Он вызвал Павла Ивановича и спросил его напрямую: