Говоря это, она отняла засов от дверей: мы вышли на улицу; она закуталась в мантилью и пошла прочь от меня.

Кармен говорила правду. Хорошо бы я сделал, если б перестал думать об ней, но с этого дня, проведенного в улице Кандилехо, я не мог думать ни о чем другом. Целый день бродил я по городу, надеясь встретить Кармен, спрашивал о ней у старухи, у Лильяс Пастиа. Мне отвечали, что она отправилась в Лалора[15], то есть Португалию. Вероятно, так велела отвечать им Кармен; но я скоро узнал, что они лгут. Спустя несколько недель после того дня, который провел я в улице Кандилехо, я стоял на часах у городских ворот. Недалеко от этих ворот, обвалилась часть городской стены; днем заделывали брешь, а на ночь ставили тут часового, чтоб не пробирались этой дорогой контрабандисты… В течение дня я видел, что Лильяс Пастиа несколько раз проходил мимо караульни и разговаривал с некоторыми из моих товарищей; его все знали. Он подошел ко мне и спросил, не имею ли я каких вестей о Кармен. Нет, говорю ему. «Ну, так будешь иметь». Он не ошибся. На ночь, меня поставили на часы у бреши. Только что капрал ушел, вижу, идет ко мне какая-то женщина. Сердце говорило мне, что это Кармен. Я закричал однако ж: «Прочь! здесь не пускают!»

— Экой злой! — сказала мне она, спуская с головы мантилью.

— Как, это ты, Кармен?

— Да, земляк. Потолкуем немного, поговорим о деле. Хочешь заработать дуро? Придут сюда люди с узлами; не мешай им.

— Нет, — говорю, — я должен помешать им, так приказано.

— Приказано! Приказано! А ведь ты не думал о приказе в улице Кандилехо?

Воспоминание об этом дне задело меня за живое.

— Да, — говорю, — там стоило забыть приказ; но я не хочу денег контрабандистов.

— Посмотрим, не хочешь денег, так, может быть, хочешь опять идти со мной к старой Доротее?

— Нет! — сказал я, делая над собой величайшее усилие, — не могу.

— Ну, хорошо; коли не хочешь, так я знаю, к кому обратиться. Я позову с собой к Доротее твоего вахмистра. Он, кажется, малой добрый и поставит на часы такого молодца, который не увидит чего не надо видеть. Прощай, канарейка! Посмеюсь же я в тот день, когда приказано будет повесить тебя.

Я имел слабость кликнуть ее назад и обещал пропустить, если нужно, всю цыганщину, только бы получить от нее единственную награду, которой желал. Она обещала сдержать слово завтра и побежала к двоим друзьям, стоявшим шагах в двух от нас. Их было пятеро, в том числе Пастиа; у всех были тяжелые связки с английскими товарами. Кармен сторожила. Она должна была подать знак кастаньетами, если заметит дозор; но в этом не было надобности. Контрабандисты мигом сделали свое дело.

На другой день пошел я в улицу Кандилехо. Долго ждал Кармен; наконец, она пришла сердитая.

— Не люблю людей, которые заставляют себя упрашивать, — говорила она. — В первый раз ты оказал мне услугу гораздо важнее, а тогда ты не знал, получишь ли что-нибудь за нее. Вчера ты торговался со мной. Не знаю, зачем я пришла: я больше не люблю тебя. Ступай вон! Вот тебе дуро за хлопоты.

Я чуть не бросил ей деньги в лицо, и большего труда стояло мне удержаться, чтоб не поколотить ее. Побранившись, рассерженный я ушел. Несколько времени бродил я по городу, как сумасшедший, наконец вошел в церковь и, став в самом темном углу, заплакал горькими слезами. Вдруг слышу голос: «Что я вижу? слезы у драгуна! Хорошо бы сделать из них любовный напиток!» Подымаю глаза: передо мной стоит Кармен.

— Ну, что, земляк? Ты все еще сердишься на меня? — сказала она. — Видно, я еще люблю тебя, хоть и сержусь; как ушел ты от меня, я сделалась сама не своя. Теперь я спрашиваю тебя, хочешь ли идти в улицу Кандилехо?

Итак, мы помирились; но у Кармен нрав был точно погода у нас, в наших горах, когда солнце светит слишком ярко, того и гляди, грянет гром. Она обещала повидаться со мной в другой раз у Доротеи и — не пришла. И Доротея опять сказала, что Кармен отправилась в Лалоро по делам цыганским.

Зная уже по опыту, как принимать эти слова, я искал Кармен везде, где она могла быть, и раз двадцать в день проходил по улице Кандилехо. Однажды вечером я был у Доротеи, с которой почти подружился, угощая ее по временам анисовой водкой; вдруг входит Кармен в сопровождении молодого человека, поручика нашего полка.

— Уходи отсюда поскорее, — сказала она мне по-баскски.

Я не трогался с места; бешенство кипело в моем сердце.

— Что ты здесь делаешь? — сказал мне поручик. — Марш отсюда!

Я не мог сделать шага, точно был пригвожден к полу. Офицер в гневе, что я не ухожу и даже не снимаю перед ним фуражки, схватил меня за воротник. Не помню, что я сказал ему. Он выхватил саблю и ударил меня сначала плашмя. Тут я совершенно вышел из себя и также обнажил шпагу. Старуха остановила мою руку, и поручик ударил меня саблей в голову, след этого удара виден еще и теперь. Я отскочил назад, толкнул локтем Доротею, так что она упала навзничь, а преследовавший меня поручик наскочил на острие моей сабли… Тут Кармен погасила лампу и сказала за своем языке Доротее, чтоб та бежала. Я сам выскочил также за улицу и побежал, сам не знаю куда. Мне казалось, кто-то следует за мной. Действительно, опомнившись, я увидел подле себя Кармен. «Глупая канарейка, — сказала она, — только глупости ты и умеешь делать! Но нечего: всему можно помочь, когда есть приятельница цыганка. Прежде всего накинь себе на голову вот этот платок и подай мне свою портупею. Подожди меня здесь. Я мигом ворочусь». Она исчезла и скоро принесла мне полосатую мантию, которую достала не знаю где. Я скинул мундир и надел мантию сверх рубашки. В таком костюме, с платком, закрывавшим мою рану на голове, я походил на валенсийского мужика, который пришел в Севилью продавать оршад из chufat[16]. Затем она отвела меня в дом, похожий на дом Доротеи и стоявший в глубине какого-то переулка. Там она сама и другая цыганка обмыли меня, перевязали рану, как не перевязал бы наш полковой фельдшер, дали мне чего-то выпить, уложили на тюфяк, и я заснул.

Вероятно, эти женщины подбавили в мое питье какого-нибудь усыпительного зелья, потому что я проснулся уже на другой день очень поздно и чувствовал сильную головную боль и маленькую лихорадку. Не скоро вспомнил я страшную сцену, в которой участвовал накануне. Перевязав снова мою рану, Кармен и ее приятельница, сидевшие подле моего тюфяка, обменялись несколькими словами на цыганском языке, и этот разговор составлял, кажется, медицинскую консультацию. Потом они обе объявили, что я скоро выздоровею, но что надо как можно проворнее убраться из Севильи, потому что, если буду пойман, меня непременно расстреляют.

— Земляк, — сказала мне Кармен, — тебе надо чем-нибудь заняться; теперь, когда ты уже не будешь получать хлеба от короля, надо подумать, чем бы прокормиться. Ты так глуп, что не можешь воровать; но ты проворен и силен; если у тебя достанет смелости, ступай на берег и сделайся контрабандистом. Я же ведь обещала, что тебя повесят. Это все-таки лучше, чем быть расстрелянным.

В таком-то заманчивом виде представляла мне Кармен новое поприще, которое избрала для меня, и, правду сказать, теперь, когда я заслужил смертную казнь, это поприще одно и оставалось мне. Не большего труда стояло ей уговорить меня. Мне казалось, что эта жизнь тревожная и мятежная теснее соединит меня с нею. Я думал этой жизнью приобрести любовь ее. Часто слыхал я про контрабандистов, которые на доброй лошади разъезжали по Андалузии с мушкетоном в руке, с любовницей за спиной. Я уже воображал, как буду скакать по горам и долинам и пригожая цыганка будет сидеть позади меня. Когда я говорил ей об этом, она помирала со смеха и говорила, что ничего не может быть прекраснее ночи на бивуаке, когда каждый рома удаляется с своей роми в палатку.

— Если ты будешь со мной в горах, — говорил я, — я буду спокоен насчет тебя. Там нет поручиков, и не с кем будет мне делить тебя.

— А! ты ревнив, — отвечала она. — Тебе же хуже. Как можно быть до такой степени глупым? Разве не видишь, что я люблю тебя, потому что никогда не требовала от тебя денег?

Когда она говорила таким образом, мне хотелось задушить ее.

Когда я выздоровел, Кармен достала мне партикулярное платье, и я вышел из Севильи, не быв никем узнан. Я отправился в Херес с письмом Пастиа к одному виноторговцу, у которого собирались контрабандисты. Начальник их, по имени Данкаир, принял меня в свою шайку. Мы отправились в Гаусин, где встретил я Кармен, назначившую мне там свидание. В экспедициях, она служила нашей шайке шпионом, и лучшего шпиона нельзя было сыскать. Она возвращалась из Гибралтара, где уговорилась с хозяином одного корабля о выгрузке английских товаров, которые мы должны были принять на берегу. Мы дождались этой выгрузки близь Эстепоны; часть товаров спрятали в горах, с остальными отправились в Ронду. Кармен поехала туда прежде нас и потом уведомила, когда безопаснее войти в город. Это первое путешествие и следующие кончились благополучно. Жизнь контрабандиста мне нравилась больше солдатской; я делал подарки Кармен. Деньги водились. Везде принимали нас хорошо; товарищи были дружны со мной и даже оказывали мне уважение, потому что я убил уже на своем веку одного человека, тогда как в числе их были такие, которые не имели на совести подобного подвига. Но особенно в этой новой жизни нравилось мне то, что я часто видал Кармен. Она была дружнее со мною, чем прежде, но перед товарищами не выказывала, что была моей любовницей, даже взяла с меня страшную клятву не говорить им ничего на ее счет. Я был до такой степени слаб перед этой тварью, что повиновался всем ее прихотям. Притом в первый раз видел я в ней такую скромность честной женщины и в простоте сердца думал, что она действительно изменила свой образ жизни.