И равно обласканы солнцем и жаба, и птаха.

Но нет в тебе милости, нет снисхожденья и страха.

Готов приговор, ждет палач, и уже установлена плаха.

В грязи кто родился — его ли вина в том, скажи?

Аллах пощадил, но себя ты поставил выше Аллаха…

Снова и снова пропевая газель, толпа таваиф, подгоняемая нукерами, двинулась в сторону реки. Я не мог больше выдержать этого, и бросился домой, не разбирая дороги.

Тот день я провел, как умалишенный. Я не мог ни молиться, ни думать, а лишь сидел над книгой, не в силах прочитать ни единой буквы, или начинал мерить комнату шагами. Солнце прочертило по небу полукруг, спряталось за сливы, а потом исчезло. Хадиджа принесла ужин.

— Что же это делается, хафиз! — начала она с негодованием, расставляя на столике пиалы и чашки. — Аламгир приказал пощадить этих бесстыдниц таваиф! Всех, до одной! Едва их вывели из подвала, они начали петь. И, говорят, такая тоска напала на повелителя, что он не выдержал и повелел отпустил их. Они разбежались, как крысы!..

Нежный перезвон бубенцов заставил ее замолчать, а я даже не успел восславить Аллаха. Замерев, мы с Хадиджей уставились друг на друга, а потом старуха выглянула в окно.

— Хафиз, там эта женщина!

— Мохана? — спросил я, и тоже посмотрел.

Во внутреннем дворе стояла Гури. Только на сей раз она была не в сине-желтых одеждах, а в красном сари, расшитом золотом. Золотая тика[25] спускалась по пробору на лоб, руки были унизаны браслетами. Когда она поклонилась мне, сложив руку «лодочкой», я заметил, что ладони ее расписаны хной.

— Зачем пришла, бесстыдница?! — заголосила Хадиджа. — Или снова захотела отведать плетей?!

Я не приказал ей замолчать, потому что слова кормилицы пролетели мимо, как весенние мухи. Я вышел в сад, заставляя себя не ускорять шаг. Ведь я никогда не был тороплив. А может, трусливо надеялся, что Гури исчезнет, растает, как сказочная пери. Ведь зиме всегда трудно поверить, что весна распахивает ей объятия. Но Гури не исчезла, а по-прежнему стояла под сливами.

— Салам, малышка, — сказал я ей. — Значит, все кончилось? Ты и твои подруги спасены?

— Благодаря вам, хафиз, — ответила она.

— Тогда почему же ты в свадебном наряде? Или это новый приказ Аламгира?

Она смутилась, замотала головой, и как в детстве прикрыла лицо ладонями, шепча сквозь пальцы.

Я заставил ее опустить руки:

— Говоришь, Аламгир тут ни при чем? Чей же это приказ, гурия?

— Приказ моего сердца, — ответила она еле слышно и покраснела.

Так и закончилась эта история. Я, шейх Камлалл Джаханабади, вам ее рассказал.