Гарри медленно крутил на столе чашку с чаем, глубоко задумавшись.

– Я научил ее водить машину – до нашего знакомства твоя мать не умела, я еще удивился: как так, ведь она выросла на ферме… Постепенно начало проступать кое-что еще. У нее, с виду такой красивой и самостоятельной, в душе жила глубоко укоренившаяся неуверенность в себе. Причину я не понимал. Мне казалось, у твоей матери есть все, о чем я мог только мечтать, но чем дольше длилось наше знакомство, тем больше тайн открывалось. Я долго практически ничего не знал об ее отце и его безграничном влиянии в тех местах – твоя мама о нем почти не говорила. Уже ближе к концу наших отношений она взяла с меня слово забрать ее с собой, когда я уеду в Штаты. То, как она умоляла, навело меня на мысль, что это продиктовано скорее желанием вырваться из Родезии, чем пламенной любовью ко мне. Твоя мать отказывалась знакомить меня со своим отцом и не приглашала на ферму. Мы всегда встречались в каких-нибудь укромных местах. Странно, она ни разу не назвала его ни отцом, ни папой, а только Полковником. В результате я мало-помалу стал интересоваться…

– Чем?

– Вот как раз сейчас тебе нужно ответить, хочешь ли ты знать всю правда или нет. Последняя возможность.

Тру кивнул:

– Продолжайте.

– Когда твоя мать понемногу начала говорить о Полковнике, она будто описывала двух разных людей. То она его обожала и всячески подчеркивала, как они жить друг без друга не могут, то кричала, что ненавидит его. Говорила, что он злой, дурной, как ей хочется убежать далеко-далеко и никогда больше не видеть его. Я не знал, что происходило в доме, пока она росла, и не особо лез ей в душу, но когда твой дед узнал о нас, твоя мать не на шутку запаниковала. Она прибежала ко мне в истерике и лепетала сквозь слезы, что нам немедленно нужно бежать из страны, потому что Полковник в ярости. Она даже не давала мне времени на сборы, вот как. Я ее успокаивал, но без толку, а когда она поняла, что я не собираюсь никуда уезжать, то убежала. Больше я ее не видел. Я даже не подозревал о беременности. Может, скажи она мне об этом, все было бы по-другому… Я как минимум вернулся бы за ней и помог уехать. Жаль, шанса не представилось.

Гарри стиснул пальцы, будто собираясь с силами.

– Ночью они пришли в мой дом – несколько мужчин. Здорово избили, надели мешок на голову и бросили в кузов грузовика. Отвезли в какой-то дом с подвалом и сбросили туда – не успел я опомниться, как уже летел по ступенькам вниз. Я приложился головой и потерял сознание, а когда очнулся, вокруг пахло сыростью и плесенью, а я был пристегнут наручниками к каким-то трубам. Больно было не по-детски – при падении я вывихнул плечо.

Гарри несколько раз втянул воздух, словно набирая полную грудь для последнего рывка.

– Когда наконец сняли мешок, в лицо мне светил электрический фонарик. Я ничего не видел, моргал, как сова. Передо мной был Полковник. Он предложил мне выбор: либо утром уехать из Родезии навсегда, либо сдохнуть в подвале, прикованным к трубам, от голода и жажды. – Гарри повернул голову к сыну: – Я был на войне, я видел ужасные вещи. У меня «Пурпурное сердце» за ранение, я попадал в такие переделки – до сих пор удивляюсь, как только жив остался, но так страшно мне не было никогда. Передо мной стоял опытный хладнокровный убийца, это было ясно по голосу. На следующий день я сел в машину и гнал, не останавливаясь, пока не добрался до границы с ЮАР. Оттуда улетел в Штаты… Больше я не видел твою маму и не говорил с ней.

Гарри сглотнул.

– Я всю жизнь живу с осознанием, что поступил как трус – оставил ее с этим человеком, исчез из ее жизни. Не было дня, чтобы я не пожалел об этом. Я люблю свою жену, но никогда не питал к ней той глубокой, жгучей страсти, как к твоей матери. Я бросил Эвелин – хуже я за всю жизнь поступка не совершил, но пойми, знай я о тебе, все могло повернуться по-другому… Конечно, это всего лишь слова и ты меня не знаешь, но это правда. Мне очень жаль, что все в итоге вышло так, а не иначе.

Тру ничего не сказал. Услышанное вполне согласовывалось с тем, что он помнил о деде, и вызвало в нем отвращение, смешанное с пронзительной, горькой скорбью по матери и жалостью к человеку, сидевшему перед ним.

Гарри показал на портфель:

– Дай мне его, пожалуйста.

Тру принес портфель, положил его на стол и наблюдал за отцом.

– Я хочу тебе кое-что отдать, – сказал Гарри. – Положил в свой баул, когда уезжал из Родезии, а за столько лет совершенно забыл. Но при виде твоей фотографии вспомнил и отправил одного из сыновей на чердак за баулом. Если бы ты не приехал, я бы отправил его тебе по почте.

Из портфеля появился конверт и стопка альбомных листов, пожелтевших по краям.

– В Родезии у меня был приятель, заядлый фотограф, не расставался с камерой. Здесь пара снимков, где мы с Эвелин вместе, но в основном он снимал твою маму. Убеждал ее стать моделью.

Тру взял протянутый конверт. Всего фотографий было восемь. На первой мать и отец сидели у реки, весело смеясь. На второй смотрели друг на друга, снятые в профиль, – почти в таком же ракурсе Тру нарисовал Хоуп и себя. Далее шли фотографии Эвелин в разных нарядах и позах на фоне белой стены, как снимали в конце сороковых. При виде матери у Тру перехватило дыхание: его вдруг захлестнуло ощущение огромной потери, которого он прежде не испытывал.

Потом отец подал ему рисунки. Первый оказался автопортретом Эвелин в зеркале: несмотря на красоту лица, густо заштрихованные тени делали ее похожей на призрака. Дальше шел автопортрет со спины – Эвелин сидела, повернув голову и глядя через плечо (наверное, рисовала с фотографии). Было еще три автопортрета и несколько пейзажей вроде тех, что Тру рисовал для Эндрю. На одном он узнал семейную усадьбу, какой она была до пожара, – с внушительными колоннами вдоль террасы. Тру и забыл, как выглядел дом…

Когда он наконец отложил рисунки, Гарри кашлянул, прочищая горло.

– Мне казалось, с ее талантом можно открыть студию, но рисование ей было неинтересно. Эвелин говорила, что рисует, чтобы забыться. Я тогда не знал, как это понимать, но много дней наблюдал за ней, пока она рисовала. У Эвелин была милая привычка облизывать губы за работой, и она не бывала полностью довольна тем, что получилось. По ее мнению, все ее работы были незаконченными.

Тру задумчиво отпил воды.

– А мама была счастлива? – спросил он наконец.

Гарри выдержал его взгляд.

– Не знаю, что ответить. Хочется думать, что была, пока мы оставались вместе, но…

Он не договорил. Тру думал о недосказанном, о словах, так и не прозвучавших. Что на самом деле происходило в доме, где выросла его мать?

– Если ты не против, я бы хотел задать тебе вопрос, – сказал Гарри.

– Пожалуйста.

– Тебе чего-нибудь нужно от меня?

– Не уверен, что я понял вопрос.

– Ты бы хотел общаться? Или предпочтешь, чтобы я снова исчез из твоей жизни? Повторюсь, мне немного осталось, но все-таки столько лет прошло… Лучше дать тебе возможность самому принять решение.

Тру обдумывал слова Гарри, глядя на него.

– Да, – ответил он, к своему удивлению. – Я бы хотел иметь возможность еще поговорить с вами.

– Хорошо, – кивнул отец. – А с другими моими детьми, с женой? С ними ты хочешь познакомиться?

Тру покачал головой.

– Нет, – сказал он, – разве что они сами захотят. Фактически мы чужие люди, и я, подобно вам, не хочу усложнять чью-либо жизнь.

На это отец чуть улыбнулся.

– Что ж, справедливо. Но я хочу попросить тебя об услуге. Если не захочешь, откажись.

– Слушаю.

– У тебя нет с собой фотографии моего внука?


Гарри пробыл в доме еще сорок минут. Он сказал, что жена и дети поддержали его решение познакомиться с Тру, несмотря на общее замешательство, вызванное неожиданным появлением пришельца из прошлого, которое было у отца еще до них. Когда Гарри добавил, что ехать до Шарлотта долго и родные будут беспокоиться, Тру понял – ему пора. Он поднял портфель и раскрыл над отцом зонт, пока они сходили по ступеням крыльца к ожидавшей машине.

Тру постоял, пока машина не скрылась из виду, и пошел в коттедж выпустить Скотти. Несмотря на непогоду, он решил прогуляться по пляжу, не в силах сидеть в четырех стенах.

Да, встреча получилась, мягко говоря, неординарной. Тру не предполагал, что отец окажется семейным человеком и верным мужем, прожившим четыре десятка лет с одной женщиной. Не ожидал он услышать и то, что Гарри вынужден был бежать из страны из-за Полковника. Шагая по песку, Тру не мог справиться с растущим отвращением к человеку, которого в детстве уважал больше всех.

А тут еще и родня, о которой он решительно ничего не знает, – сводные братья и сестра. Хотя Тру отказался от знакомства, он невольно задался вопросом: какие они? Вряд ли у кого-то из них возникала нужда уходить из дома в восемнадцать лет… Тру представил, как сложилась бы жизнь, если бы мать и отец остались вместе, но это уже были пустые домыслы, и он скоро бросил это занятие.

Глядя на высокие буруны у берега, Тру осознавал, что большое количество вопросов по-прежнему остались без ответа. Многого он так и не узнает. Даже в истории матери кое-что осталось неизвестным. Все, что Тру теперь знал, – ее короткая жизнь оказалась еще более трагичной, чем он представлял, и если Гарри принес ей хоть немного радости, Тру был только счастлив.

Жаль, что эта встреча не состоялась несколько лет назад – тогда они с отцом успели бы узнать друг друга получше, но судьба решила так, а не иначе. Когда начало смеркаться, Тру повернул обратно. Он шел медленно, рассеянно поглядывая на Скотти, точно неся на плечах бремя сегодняшних открытий и невысказанных сожалений. Когда Тру дошел до дома, почти стемнело. Он оставил Скотти на веранде, а сам принял душ и переоделся в сухое. Собрав фотографии и рисунки, оставленные ему отцом, Тру пошел в коттедж.

Сидя за кухонным столом, он вновь и вновь пересматривал фотографии и рисунки, жалея, что Хоуп нет рядом. Она подсказала бы ему смысл происходящего, без нее Тру не находил себе места. Чтобы успокоиться, он снова взялся за двойной портрет. Дождь лил с прежней силой, в небе сверкали молнии, словно вторя тому, что творилось на душе у Тру. На ум невольно приходили странные параллели между ним и отцом.