Машина стала совсем маленькой – ярдах в пятидесяти силуэта Хоуп было не различить через заднее стекло, однако Тру по-прежнему смотрел. Он чувствовал себя пустым, выпотрошенным.

Вспыхнули и загорелись ровным красным светом стоп-сигналы: машина остановилась. Открылась дверь со стороны водителя. Хоуп вышла на дорогу и обернулась. Издалека она послала ему последний воздушный поцелуй, а Тру не смог сделать то же самое. Она подождала секунду, затем снова села в машину и поехала дальше.

– Вернись ко мне, – прошептал Тру, глядя, как она притормозила у въезда на шоссе, соединявшее остров с материком.

Но Хоуп не слышала. Не в силах больше смотреть, Тру присел и уперся руками в колени. На асфальт закапали его слезы.

Когда он снова поднял голову, машина исчезла из виду. Дорога была пуста.

Последствия

Хоуп потом не могла вспомнить, как доехала до Роли. Воскресный ланч с Джошем тоже почти не задержался в памяти. Джош буквально осаждал ее звонками и оставлял сообщения на автоответчике домашнего телефона, умоляя о встрече. Хоуп неохотно согласилась сходить в местное кафе, но пока Джош о чем-то говорил, сидя напротив, она думала только о том, как Тру стоял на дороге и смотрел ей вслед. Не дожидаясь, пока принесут еду, Хоуп резко встала, бросив, что ей нужно несколько дней, чтобы все обдумать, и вышла из ресторана, чувствуя на спине удивленный взгляд Джоша.

Он приехал в ее квартиру через несколько часов, и они поговорили на пороге. Джош снова извинился, Хоуп удалось скрыть свое волнение. Согласившись встретиться с ним в четверг, она закрыла дверь и обессиленно прислонилась к ней. Хоуп прилегла на диван в гостиной, рассчитывая полчаса подремать, но проснулась только на следующее утро. После пробуждения она сразу же подумала, что Тру уже летит в Зимбабве, и разделяющее их расстояние увеличивается с каждой минутой.

Работала она в тот день на автопилоте, не запомнила никого из пациентов, за исключением девочки-подростка, пострадавшей в жуткой автомобильной аварии. Если другие медсестры и заметили, что Хоуп сама не своя, то ничего не сказали.

В среду после работы она решила навестить родителей – мама оставила сообщение на автоответчике, пообещав рагу, – и по дороге заехала в местную булочную за черничным пирогом. Но в булочной принимали только наличные, а в суматохе последних дней Хоуп забыла зайти в банк. Помня, что в машине есть немного денег, она вернулась и открыла бардачок. Что-то выпало на пол, и в попытках прибраться Хоуп увидела свой портрет.

У нее перехватило дыхание: должно быть, Тру положил его в бардачок в день ее отъезда! Хоуп не могла оторваться от рисунка, руки начали дрожать, но надо было расплатиться за покупку. Аккуратно положив рисунок на пассажирское сиденье, она поспешила в булочную.

Вернувшись в машину, Хоуп не сразу повернула ключ зажигания, а сначала взяла рисунок. Вглядевшись в свое изображение, она увидела женщину, безнадежно влюбленную в рисующего ее мужчину, и Хоуп страшно захотелось еще раз оказаться в объятиях Тру, вдохнуть его запах, уколоться о жесткую щетину, увидеть лицо человека, который интуитивно понимал ее, как никто и никогда. В последний раз побыть с мужчиной, похитившим ее сердце.

Опустив рисунок на колени, в открытом бардачке она заметила еще один листок. Он был тщательно сложен, а сверху лежал конверт с ее именем. Дрожащими руками Хоуп взяла конверт.

Развернув сначала рисунок, она увидела себя и Тру на пляже, лицом друг к другу. На минуту Хоуп словно разучилась дышать и почти не обратила внимания, что рядом припарковалась другая машина с включенной на полную громкость стереосистемой. Хоуп долго смотрела на Тру, переполняемая нежностью и тоской, и наконец заставила себя отложить рисунок в сторону.

Конверт вдруг показался тяжелым. Хоуп не хотелось его открывать – лучше подождать, когда она вернется домой и будет одна, но письмо словно звало ее. Распечатав конверт, Хоуп достала листок и начала читать.


«Дорогая Хоуп!

Не знаю, прочтешь ли ты это письмо, но в растерянности и смятении я хватаюсь за соломинку. Вместе с письмом ты найдешь два рисунка. Первый ты, наверное, узнаешь. Второй я начал, когда ты ездила на предсвадебный банкет. Вернувшись в Зимбабве, думаю, я буду рисовать тебя снова и снова, но те рисунки, с твоего разрешения, мне хотелось бы оставить у себя. Если тебе это не по душе, дай мне знать, и я вышлю их либо уничтожу и удержусь от дальнейших попыток. Ты знаешь, что я был и останусь человеком, достойным твоего доверия.

Думать о жизни без тебя мне невыносимо, но я понимаю твое решение. Я видел, как сияли твои глаза, когда ты говорила о детях, и чувствую, как мучителен для тебя этот выбор. Для меня он сокрушителен, но в глубине души я не могу тебя винить. В конце концов у меня есть сын, и я не представляю себе жизни без него.

Когда ты уедешь, я, наверное, прогуляюсь по пляжу, как гуляю каждый день с самого приезда, но все уже будет иначе. С каждым шагом я стану ощущать тебя рядом со мной и внутри меня. Ты уже стала моей частичкой, и этого не изменить.

Я никогда не думал, что мне выпадет шанс изведать подобное чувство, да и как я мог ожидать? До появления Эндрю я жил с тайной уверенностью, что мой удел – одиночество. Я не утверждаю, что вел жизнь отшельника: ты уже знаешь, что моя работа требует определенных навыков общения и умения нравиться гостям. Но я никогда не был человеком, который чувствует себя несчастным, лежа в постели один. Я не казался себе пресловутой половинкой чего-то целого, но теперь вижу, что заблуждался: всю свою жизнь я искал только тебя.

Не знаю, что сулит мне будущее, но уверен – как раньше, уже ничего не будет, потому что это невозможно. Я не так наивен, чтобы верить, будто мне хватит и воспоминаний, поэтому в свободные минуты я буду брать альбом и пытаться запечатлеть то, что у меня осталось. Надеюсь, ты мне это позволишь.

Как бы я хотел, чтобы обстоятельства сложились иначе, но, наверное, у судьбы свои планы. Но ты знай: я по-настоящему люблю тебя, и эта печаль – та цена, которую я готов заплатить тысячу раз. Ибо наша встреча и моя любовь к тебе придали моей жизни иной смысл, и так теперь будет всегда.

Я не требую от тебя того же. Скоро у тебя будет новая жизнь, в которой нет места третьему лишнему, – я принимаю это. Китайский философ Лао-цзы однажды сказал, что любовь придает любимому силу, а любящему смелость. Теперь, когда ты вошла в мою жизнь, я смогу встретить грядущие годы с бесстрашием, которого раньше за собой не замечал. Любовь к тебе сделала меня лучше.

Если я понадоблюсь, ты знаешь, где меня найти. На поиски может уйти некоторое время – я уже говорил, что жизнь в буше течет медленнее, и не все письма доходят до адресата. Но нас с тобой объединило нечто особенное, и, если во мне возникнет нужда, вселенная каким-то образом даст мне знать. Благодаря тебе я теперь верю в чудеса. Вот увидишь, для нас нет ничего невозможного.

Любящий тебя Тру»


Хоуп перечитала письмо несколько раз, прежде чем убрать в конверт. Она представила, как Тру писал его, сидя на кухне, и хотя ей хотелось еще раз прочесть прощальное послание, Хоуп понимала, что так рискует вообще не добраться до родителей.

Положив рисунки и письмо в бардачок, она бессильно уронила голову на подголовник, стараясь успокоить бушующие эмоции. Спустя целую вечность она повернула ключ зажигания.

К крыльцу родительского дома Хоуп направилась нетвердой походкой и с вымученной улыбкой перешагнула порог, глядя, как отец старается подняться из кресла, чтобы поздороваться. Аромат рагу наполнял дом, но у Хоуп не было аппетита.

За столом она рассказала о свадьбе Эллен. Когда Хоуп спросили, как прошла неделя в Сансет-Бич, она не упомянула о Тру. Не сказала она родителям и о том, что Джош сделал ей предложение.

После десерта Хоуп вышла на веранду, сославшись на необходимость подышать свежим воздухом.

На небе уже высыпали звезды. Сзади скрипнула дверь: в прямоугольнике света из гостиной показался темный силуэт отца. Улыбнувшись, он тронул дочь за плечо, осторожно обходя ее шаркающей походкой. В руках отец нес чашку кофе без кофеина и, усевшись, отпил глоток.

– Твоя мама до сих пор готовит лучшее говяжье рагу в мире.

– Да, сегодня рагу очень удачное, – согласилась Хоуп.

– Ты не заболела? За ужином ты была какая-то притихшая.

Хоуп тоже села, подогнув под себя ногу.

– Да, наверное, еще не отошла от банкета.

Отец поставил чашку на столик между креслами. В углу веранды вокруг лампы кружился мотылек. В саду начали свой вечерний концерт цикады.

– Я слышал, Джош приезжал на свадьбу… – Хоуп повернулась к отцу, но он лишь пожал плечами: – Твоя мама сказала.

– А она откуда знает?

– Точно не могу сказать. Полагаю, ей кто-нибудь сообщил.

– Да, – ответила Хоуп, – Джош был на свадьбе.

– Вы поговорили?

– Немного. – Всего неделю назад она и представить не могла, как это – держать предложение руки и сердца в секрете от родителей, но в душном влажном воздухе сентябрьского вечера не смогла подобрать нужных слов и сказала только: – Мы завтра вместе ужинаем.

Отец повернул голову, пытаясь понять, что происходит на душе дочери.

– Надеюсь, все пройдет хорошо, что бы это для тебя ни значило.

– Я тоже надеюсь.

– По-моему, Джош должен многое объяснить.

– Знаю, – отозвалась Хоуп. В гостиной пробили напольные часы. В своей квартире она, приехав из Сансет-Бич, первым делом сняла с полки пыльный атлас, подсчитала разницу во времени с Зимбабве и, прибавив нужное количество часов, узнала, что там сейчас глубокая ночь. Тру, наверное, в Булавайо с Эндрю. Чем они займутся днем? Поведет ли Тру сына в буш показывать животных или же они будут гонять мяч либо сходят на прогулку? Думает ли Тру о ней так же, как она не может перестать думать о нем? В тишине в памяти всплывали целые строки из его письма.