– Вуаля!

– Аппетитно, – признался он, идя за Хоуп к столу.

Поставив свою тарелку, она показала на холодильник:

– Еще вина?

– Спасибо, но два бокала для меня теперь предел.

– А для меня один, – отозвалась Хоуп, берясь за вилку. – Помнишь, как мы ужинали в «Клэнси», а потом пили вино на веранде?

– Разве это можно забыть? – ответил Тру. – В тот вечер мы и познакомились. Я пришел от тебя в неописуемый восторг.

Она кивнула, едва заметно порозовев, и нагнулась над тарелкой. Он сделал то же самое.

Тру кивнул на резную шкатулку, стоявшую на столе:

– А что в ней?

– Воспоминания, – таинственно протянула Хоуп. – Я тебе потом покажу, а сейчас давай еще поговорим о тебе. Мы остановились на две тысячи седьмом. Что ты делал после реабилитации?

Тру колебался, словно прикидывая, что рассказать.

– Я нашел работу в Намибии. Гидом. Отличный лодж, большой заповедник, одна из самых высоких концентраций гепардов на континенте. Намибия очень красивая страна. Берег Скелетов и плато Соссусфлей – одни из самых феерических мест на планете. В свободное время, когда я не летал в Европу к Эндрю, я занимался туризмом, осматривая окрестности. Я жил в этом лагере, пока не пришло время отправляться на пенсию, и я переехал в Кейптаун. Вернее, в Бантри-Бэй – это пригород Кейптауна у самого океана. Я нашел там маленький дом, откуда открывается великолепный вид. Кругом много кафе, книжных магазинов, рядом рынок… Мне подходит.

– А ты не думал перебраться в Европу, поближе к Эндрю?

Тру покачал головой:

– Я туда приезжаю, а Эндрю по работе бывает в Кейптауне. Будь его воля, он бы там и поселился, но Аннетт не разрешает: у нее все родственники в Бельгии. Однако Африка не отпускает. Чтобы это понять, надо там вырасти.

Хоуп смотрела на него с восхищением.

– Твоя жизнь кажется мне невероятно романтичной, конечно, не считая трех ужасных лет.

– Я прожил жизнь так, как хотел, в основном, – он провел рукой по волосам. – А ты не планировала снова выйти замуж после развода?

– Нет, – искренне ответила Хоуп. – Даже ходить на свидания желания не было. Я говорила себе: у меня дети, но…

– Но?..

Не отвечая, она покачала головой:

– Неважно. Давай-ка снова про тебя. Вот сейчас ты ушел на покой. Как проходят твои дни?

– Я почти ничего не делаю, но мне понравилось гулять без винтовки на плече.

Хоуп улыбнулась.

– А хобби у тебя есть? – Она уперлась подбородком в ладони совершенно по-девичьи. – Не считая рисования и гитары?

– По утрам на час хожу в спортзал, затем долго гуляю. Много читаю: за три года прочел больше книг, чем за предыдущие шестьдесят три. Я еще не сдался и не купил компьютер, но Эндрю ворчит, что нельзя быть таким динозавром…

– У тебя нет компьютера?!

– А что бы я стал с ним делать? – с неподдельным удивлением переспросил Тру.

– Господи, ну, читать газеты онлайн, заказывать разные вещи, писать письма по электронной почте! Общаться с целым миром!

– Может, когда-нибудь и куплю. Газеты я привык читать бумажные, из вещей у меня есть все, что необходимо, вступать в переписку особого желания тоже нет.

– А ты знаешь, что такое «Фейсбук»?

– О «Фейсбуке» я слышал, – признался Тру. – Я же читаю газеты.

– Я завела там страницу специально на тот случай, если тебе захочется мне написать.

Тру ответил не сразу. Он смотрел на Хоуп, решая, что ей сказать, потому что выложить все он пока не был готов.

– Я думал тебе написать, – наконец признался он. – Чаще, чем ты можешь себе представить. Но я не знал, по-прежнему ли ты замужем или уже в новом браке, нужен я тебе или нет. Не хотел все усложнять. Да и не очень я умею обращаться с компьютерами и «Фейсбуком». Помнишь американскую пословицу «Старого пса новым трюкам не научить»? – Тру улыбнулся. – Для меня и покупка мобильного телефона стала значительным прогрессом. Я пошел на это только для того, чтобы Эндрю мог в любой момент мне позвонить.

– У тебя и мобильного не было?!

– До недавнего времени я прекрасно обходился без него. В буше, знаешь ли, не ловит, да и звонить мне мог только Эндрю.

– А Ким? Или вы не общаетесь?

– Изредка. Эндрю вырос, нам стало не о чем разговаривать. А ты? Ты общаешься с Джошем?

– Иногда, – процедила Хоуп. – Но пора и это сводить на нет.

Тру непонимающе посмотрел на нее.

– Несколько месяцев назад он предлагал мне попробовать еще раз. С ним.

– Это тебя не заинтересовало?

– Еще чего! – вспылила она. – Как он вообще набрался наглости предложить подобное!

– А что такое?

Пока они доедали салат, Хоуп немного рассказала о Джоше: о его изменах и поведении во время развода, о скоропалительной женитьбе и втором разводе и во что он сейчас превратился. Тру слушал, чутко улавливая отголоски душевной боли, и пришел к выводу, что Джош редкостный болван. То, что Хоуп в конце концов смогла его простить, вызвало у него невольное восхищение, но, с другой стороны, в ней его восхищало решительно все.

Они сидели за кухонным столом, рассказывая о себе и подробно отвечая на вопросы о прошлом. Когда они наконец отнесли тарелки в раковину, Хоуп включила радио, и по комнатам разлилась музыка. Они вернулись на диван. Огонь в камине наполнял комнату теплым желтым светом. Тру смотрел, как Хоуп садится и тщательно укрывается пледом, и думал: хоть бы этот день никогда не кончался.


Пока Тру случайно не узнал, что Хоуп написала ему письмо и отнесла его к «Родственным душам», ему порой казалось, что он умер не однажды, а целых два раза.

Вернувшись в 1990 году в Зимбабве, Тру некоторое время побыл с Эндрю, но хорошо помнил навалившуюся на него непреодолимую апатию: его не радовала ни игра в соккер, ни заботы о сыне, ни совместный просмотр телевизора. Возвращение в буш и работа заставили отвлечься от грустных мыслей, но Тру не мог перестать думать о Хоуп. Когда во время сафари он останавливал джип, чтобы гости могли сфотографировать какое-нибудь животное, то представлял, что рядом на переднем сиденье находится Хоуп, восхищенная его страной не меньше, чем он остался впечатлен ее миром, где они так недолго были вместе.

Хуже всего было по вечерам: Тру перестал рисовать и играть на гитаре, сократил до минимума общение с другими гидами и просто лежал и смотрел в потолок. В конце концов Роми забеспокоился и начал допытываться, что стряслось, но прошло еще много времени, прежде чем Тру заставил себя произнести имя Хоуп.

Лишь через много месяцев он вернулся к своим привычкам, но прежним так и не стал. До знакомства с Хоуп Тру иногда встречался с женщинами, но, узнав ее, потерял всякий интерес к случайным связям. Можно было подумать, что часть его души, тяга к женскому обществу или простому человеческому общению остались на песчаных пляжах Сансет-Бич в Северной Каролине.

Только Эндрю, сам того не зная, смог заставить отца снова начать рисовать, робко спросив во время одного из приездов Тру в Булавайо, за что папа сердится. Тру, присев на корточки, спросил, почему сын так думает, и мальчик смущенно ответил, что уже давно не получал нового рисунка. Тру пообещал исправиться, но всякий раз, поднося вечерами карандаш к бумаге, рисовал Хоуп. Обычно он изображал какой-нибудь из моментов той памятной недели: как она смотрела на него, когда Тру нес к ней Скотти, или какой чарующей красавицей она выглядела в вечер предсвадебного банкета. Только вволю порисовав Хоуп, Тру смог перейти к изображению того, что могло понравится Эндрю.

Доработка портретов Хоуп занимала не дни, а целые недели: его охватило желание добиться идеального соответствия воспоминаниям, как можно точнее передать сходство. Когда он наконец становился доволен, то прятал рисунок понадежнее и начинал следующий. Постепенно это перешло в некую одержимость, питавшуюся неосознанной надеждой, что эти портреты каким-то мистическим образом приведут его к Хоуп. Тру сделал более пятидесяти рисунков, запечатлев на каждом то или иное памятное событие. Закончив, он сложил их в хронологическом порядке и начал рисовать себя: так, как ему казалось, он выглядел в те моменты. А потом отдал переплести свои работы в альбом – автопортреты слева, портреты Хоуп справа, – который никому не показывал. Альбом был готов через год после того, как Эндрю поступил в Оксфорд; на его создание ушло девять лет.

После этого Тру будто утратил цель в жизни: он ходил по дому, не зная, чем заняться, листал каждую ночь свой альбом, осознавая, что все дорогие ему люди покинули его: мать, дед, Ким, Эндрю, Хоуп… Он один, думал Тру, и всегда будет один. Это был трудный период, в чем-то даже сравнимый с восстановлением после аварии несколькими годами спустя.

Ботсвана и львиное приключение, как Тру его окрестил, пошли ему на пользу, но он всюду возил с собой альбом с рисунками и берег его. После аварии альбом стал единственным, что Тру захотел вернуть, но он не стал обращаться к Эндрю: Тру ни о чем не рассказывал сыну и не хотел лгать ни ему, ни Ким. Вместо этого он попросил бывшую жену договориться, чтобы его вещи, оставшиеся в лодже в Ботсване, упаковали и поместили на хранение. Ким все сделала, но Тру еще два года волновался, что альбом потеряется или будет испорчен. Первое, что он сделал, выйдя из реабилитационной клиники, – съездил в Ботсвану. Оказавшись на месте, Тру нанял несколько мальчишек, открывавших для него коробку за коробкой, пока не нашелся драгоценный альбом – немного запылившийся, но совершенно целый.

Однако вскоре после этого желание вновь и вновь переживать изображенное на рисунках стало проходить. Ради своего же блага пора было прекращать грезить о том, как однажды они с Хоуп воссоединятся. Тру и не догадывался, что примерно в это же время Хоуп его разыскивала.

Знай он об этом, несмотря ни на какие травмы, прошел бы небо и землю, лишь бы ее найти. И однажды ему выпал шанс.


На Каролину-Бич мягко опускались сумерки.