Эбигейл Джонсон - Каждый второй уик-энд

Я был близок к тому, чтобы потерять последние крохи контроля над собой. Мои глаза наполнились слезами, и я знал, что, как только моргну, они выплеснутся. И дыхание никак не восстанавливалось. Воздух то не поступал, а то врывался в меня слишком быстро, слишком сильно.

– Не только ты, но и я тоже – не он.

Джереми на мгновение задумался, пристально глядя на меня. Казалось, он видел гораздо больше, чем я думал раньше, считая его толстокожим. Потом он фыркнул:

– Я – старший брат, теперь самый старший. Теперь мне держать тебя в узде и прикрывать тебя. И ко мне ты можешь прийти поговорить, когда все идет наперекосяк.

– А я должен уговаривать тебя, прикрывать тебя. И быть тем, с кем ты всегда можешь поговорить.

– Да. – Джереми усмехнулся, и ему гораздо лучше, чем мне, удалось изобразить почти что смех. – За исключением того, что большую часть времени ты – маленький самонадеянный говнюк.

Из меня вырвался звук – скорее удивленный выдох, чем что-либо еще, – а следом другой, отчего дернулся уголок моего рта. Я искоса взглянул на него.

– А ты – вспыльчивый придурок.

Он рассмеялся. И я тоже. По-настоящему. Напряжение в моей груди немного ослабло.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Я никогда не стану Грегом, но постараюсь быть лучше, чем был до сих пор.

– Да? – Джереми приподнял бровь. – Потому что весь этот год ты пил мою кровь.

Я убедительно заиграл желваками, и он выстрелил улыбкой.

– Наверное, мне придется это сделать. В последнее время ты немного угомонился. Я не хочу, чтобы ты думал, будто я этого не вижу, но что за хрень ты устроил прошлой ночью? – Он покачал головой. – Грег тоже порвал бы тебя на части.

Вспомнив, почему случилась прошлая ночь, я стиснул зубы.

– Нет, Грег пошел бы со мной, чтобы надрать кое-кому задницу.

Джереми нахмурился.

– Кому – отцу?

– Ты думаешь, я бы рискнул разрушить все хорошее, что происходит со всеми нами, чтобы опять воевать с отцом? Что Джолин позволила бы мне это, если бы я попытался?

Его хмурый взгляд постепенно рассеивался, а потом вдруг резко сфокусировался, когда он повернул голову к стене, за которой находилась квартира Джолин.

– Она сказала, что-то случилось… – Выражение его лица стало пугающе спокойным, когда он снова повернулся ко мне. – С ней? Кто-то… Ты знаешь, кто?

Мои руки сжались в кулаки.

– Да, знаю.

Он кивнул. Не прошло и секунды, как он уже был на ногах и вращал головой, разминая затекшую шею.

– Так, ладно.

Мой взгляд скользнул за ним:

– Что, прямо так? Ты не собираешься спросить?..

Он протянул мне руку:

– А надо?

Тяжесть окончательно ушла из груди, когда до меня дошел смысл его слов. Он прикрывал мою спину и делал это, не задавая никаких вопросов. Потому что он – мой брат. Не тот, кого я потерял и кого он никогда не сможет мне заменить, так же как и я ему, но брат, который у меня по-прежнему был. Ему не нужно быть Грегом. Мне не нужно быть Грегом. Нам потребовалось два года, чтобы понять, что иногда, а порой и чаще, все настолько просто.

Я набрал полную грудь воздуха и взял брата за руку.

Он лишь поднял бровь, когда я вышел в коридор и остановился перед дверью Гая.

– Ты уверен?

– Да.

Джереми вполне хватило моего односложного ответа. Мы вместе колотили в дверь, пока она не открылась.

Озадаченный взгляд Гая рассеялся, когда скользнул мимо Джереми и остановился на мне. Что-то из моих намерений, должно быть, ясно читалось на моем лице, потому что Гай поднял обе ладони.

– О, привет, Адам, верно? Слушай, я не знаю, что тебе наговорила Джолин, но она немножко запуталась и…

Я оборвал его ударом кулака. Я не обладал таким крепким телосложением, как брат, и Гай не ожидал, что получит в глаз именно от меня, он отшатнулся назад. Я не двинулся с места, зато это сделал Джереми. Он нанес Гаю сильнейший удар в живот, и Гай упал на одно колено. Я, не колеблясь, врезал ему по яйцам с таким остервенением, что парня чуть не стошнило.

Я думал, что мы изобьем его до полусмерти, но теперь, когда стоял над ним, скулящим, ползающим по полу, желание пропало. Вместо этого я наклонился к самому его уху и понизил голос, чтобы брат не услышал:

– Держись подальше от Джолин. И только посмей когда-либо прикоснуться хоть к одной девушке, мало не покажется, ты, кусок дерьма. Да, и поищи-ка себе другое жилье. – Я выпрямился и подошел к стеллажу с коллекцией фильмов. Как только Джереми увидел, что я собираюсь сделать, он присоединился ко мне и встал с другого конца. Вместе мы с грохотом повалили шкаф на пол.

Когда мы уходили, Гай все еще ловил ртом воздух, пытаясь отдышаться.

– Ты в порядке? – спросил Джереми в коридоре.

– Да, – ответил я. – И спасибо.

Джереми оглянулся на квартиру Гая.

– Ты уверен, что мы ему достаточно наподдали?

Я потряс рукой, пытаясь вспомнить ощущение удара.

– Думаю, такому гаду сколько ни наваляй, будет мало.

Когда я увидела Адама в следующий раз, он был одет буквально в спальный мешок. Зима наконец-то признала свое поражение, но на улице все еще царствовал холод.

– Классный прикид, – сказала я. Мы стояли каждый на своем балконе. Это были самые длинные две недели в моей жизни.

– Как ты? – спросил он.

Лучше бы не спрашивал. Мне не хотелось говорить об этом, и с тех пор, как я ему все рассказала, меня терзали угрызения совести. Сознание того, что Адам посвящен в мою позорную тайну, делало историю с Гаем еще более реальной.

– Я в порядке. Ты хоть представляешь, какими унылыми были эти две недели?

– Я тоже по тебе скучал, – сказал Адам. Порой я чувствовала себя неловко от такой откровенной прямоты Адама. Мне недоставало этой открытости, и я никогда не могла признаться, что скучаю по нему.

– Ты все еще персона нон грата в своей семье?

– А, нет, не совсем. Мы с Джереми прекрасно ладим. Лучше, чем когда-либо после того, как родители расстались. Думаю, он и отцу что-то сказал, потому что они с мамой решили наказать меня только на месяц. В следующий раз, когда я буду здесь, нам не придется замерзать до смерти, чтобы поговорить.

– Неужели? Твой брат пошел хлопотать за тебя?

– И он сказал, что я могу разок воспользоваться его трубкой, так что, если возникнет что-то важное, мы сможем поговорить. Он напишет тебе со своего телефона, чтобы у тебя сохранился его номер.

– Просто отвратительно, как сильно ты нравишься людям. Когда я в последний раз видела Джереми, он меня чуть ли не четвертовал. Как это у тебя получается? Может, ты и меня научишь? – Мне пришлось наклониться еще дальше вперед, чтобы поймать улыбку Адама. Его лицо… озарилось, что ли, – как бывает, когда смотришь на восход солнца.

– Произошло кое-что еще. Моя мама сходила в группу поддержки вместе с нами. Два раза. Они с отцом уже поговаривают о том, чтобы встретиться как-нибудь. Я действительно горжусь ею. Знаешь, она не то чтобы сразу стала другой или что-то в этом роде, и еще ни разу не выступала на этих собраниях, но она вела себя лучше, чем я, когда пришел туда впервые. Она сидела в кругу и все такое. Я хочу сказать, это же хорошо, правда?

Сердце упало, и мне пришлось посмотреть с балкона вниз, чтобы он не увидел, как болезненно сморщилось мое лицо.

– Да.

– И отец приезжает к нам на ужин почти каждый вечер. Не знаю, то ли они так работают над примирением, то ли просто хотят понять, как чувствуют себя рядом друг с другом. Но сегодня, когда мама смотрела, как мы с Джереми уезжаем, она впервые не заплакала. Вот чего я хотел от нее, от них обоих – чтобы они старались. – Он пожал плечами и посмотрел на меня.

Я попыталась ответить ему улыбкой, но она задрожала.

– Но я не хотел, чтобы мы с тобой говорили об этом. Или, вернее, только об этом.

В моей голове замигали предупреждающие огоньки, и я нарочито поежилась.

– Мне не пришло в голову надеть спальный мешок. Так что придется возвращаться в тепло, чтобы оттаять. К тому же у тебя скоро семейный ужин, тогда… увидимся позже?

Адам явно не хотел отпускать меня, но я больше не могла сказать ни слова. Я продолжала улыбаться, пока не закрыла за собой дверь и не задернула занавеску, после чего рухнула на пол.

Рыдания сотрясали все мое тело. Их громкое эхо носилось по комнате. Они будто сами себя подпитывали, набирая мощь и скорость, пока я не заставила себя зажать рот обеими руками. Я пыталась приглушить этот звук, сдержать слезы и судорожные вздохи, но ничего не получалось.

Какое же я чудовище, если мне стало не по себе, когда Адам рассказал о своих родителях? Мне бы радоваться за него, за них, а особенно за его маму. Если у его семьи появился шанс воссоединиться, мне следовало бы прыгать от счастья.

Но я не была счастлива.

В тот момент, когда он произнес слово «примирение», мою грудь словно пронзили кинжалами, и они проникали все глубже, до самых костей. Мне никогда не жить в такой семье. Разбитая семья Адама была крепче, чем моя когда-либо в полном составе. Они постепенно замазывали трещины. Скоро его отец вернется домой, и я стану еще более одинока, чем до появления Адама. Эта мысль была настолько невыносимой, что я давилась ею.

Я не слышала ничего, кроме отчетливого звука собственного горя. Я не слышала ни скрипа открывающейся двери, ни приближающихся тихих шагов. Когда чья-то рука легла мне на плечо, я даже не подняла глаз, а свернулась калачиком и зарылась лицом в плечо.

Нежный аромат сирени проник в мои чувства, прежде чем глаза или уши узнали Шелли. Даже когда я поняла, кто сидит на корточках и гладит меня по волосам, я не могла отпустить ее. Я была слишком несчастна, чтобы отвергнуть какое-либо утешение, ведь мне так редко его предлагали.

В мое страдание вторглась неожиданная мысль. Шелли была обделена почти так же, как я. Ни семьи, ни постоянной работы, ничего, кроме отца и тех крошек привязанности, которые он ей дарил.