Елена Сокол - Кей&Джема

А на втором наброске Джема сразу узнала Сашу.

Витя его именно так рисовал: пронзительный взгляд, заразительная улыбка, симпатичные ямочки. Он и на этом рисунке смеялся, улыбался и жил. Она могла разглядеть каждую его черточку так подробно, как разглядела бы ее при его жизни. Девушка коснулась тонких карандашных штрихов и задержала дыхание. Пальцы сами скользнули вниз и остановились на короткой подписи: «В. Миллер».

– Не смотри, – раздался голос входящего в комнату парня, – брось! Я тогда рисовал еще хуже, чем сейчас!

– Нет же, это потрясающе! – не желала отходить от набросков Джема.

– Нет, они ужасны. Посмотри, как Саня меня нарисовал. – Витя подошел ближе и скривился, глядя на собственный портрет. – Разве я такой? Что за скулы? А носище? А губы? Не губы, а лепехи какие-то!

– Вообще-то, похоже! – рассмеялась девушка. – И сразу видно, что такая прическа, – она ткнула в рисунок, – идет тебе больше.

– Фу!

Они шутливо потолкались и принялись за стрижку.

Вернее, Виктор сел на стул и зажмурился, а Джема принялась кружить вокруг него с жужжащей машинкой в руках. Жесткие, как паучьи лапки, прядки волос падали на пол, открывая свету его красивое лицо. Парень нравился ей, конечно, в любом виде, но теперь девушка просто не могла оторвать от него глаз.

Джема убрала ему с боков почти все волосы, оставила длину не больше полсантиметра. Лицо парня зрительно вытянулось, широкие брови стали ровнее и прямее, скулы обозначились еще четче, а щеки стали казаться слегка впалыми.

Даже его губы теперь выглядели пухлее, но при этом не по-девичьи, а мужественно, дерзко и даже вызывающе.

На макушке Джема оставила Вите плотную шапку кудрей длиной сантиметра четыре, и теперь, когда она взбивала ее пальцами, нанося последние штрихи, девушка понимала, что вместе с этой прической и он сам открывался ей.

– Ну как? – невесело спросил парень.

– Борзо, – хихикая, ответила Джема. И развернула его к зеркалу.

Виктор долго вглядывался в свое отражение, поворачивался то одной стороной, то другой, осторожно касался волос выше линии лба, водил по коротко стриженным бокам. Поправив сережку в ухе, которая теперь придавала его образу еще большей нахальности и привлекательности, он улыбнулся.

– Я себя уже и не помню таким, – взволнованно произнес он. Ему даже пришлось прочистить горло.

Джема встала за его спиной и тоже глянула в зеркало.

– Почему?

– Не знаю. – Он пожал плечами. – Кто это вообще?

Девушка запустила пальцы в жесткие волосы и взбила прическу:

– Простой русский парень Витя. – Она прижалась щекой к его щеке. – А может, знаменитый стрит-арт-художник? Хм… Вик Миллер, скажем. Как тебе? По-моему, звучит.

– Тогда приятно познакомиться, – прозвучала в ответ усмешка.

Они загулялись. Забыли о времени.

А может, он и хотел так. Вите совсем нелегко было отпускать Джему. Каждый раз, расставаясь, он переживал о том, каково ей в отчем доме. Рядом с этой женщиной, у которой морда недовольной, голодной собаки. Рядом с лицемерным отцом, который знал несколько десятков приемов психологического давления на собственную дочь. С этими людьми, заставившими Джему подчиняться их правилам и проживать ту модель жизни, которую выбрали для нее сами. И всё же это была ее семья, а потому парень ничего не мог поделать.

Вот и сейчас, когда ее ладошки забарабанили по его плечам, умоляя притормозить, он не мог не подчиниться. Когда она нервно и хрипло попросила его остановиться на въезде на территорию академии, потому что еще издалека заметила машину мачехи, он сделал так, как она попросила.

Парень почувствовал, как Джему затрясло. Он ощутил дрожь ее тела. – Ппрости, – сказала она, заикаясь от страха.

Спрыгнула с его байка, поправила сумку и помчалась к стоящему у входа автомобилю. Даже не обернулась ни разу.

Виктор физически ощущал горький, металлический привкус паники, осевший на языке. Он видел, что девушка была настолько напугана, что практически себя не контролировала. А он всегда ощущал себя свободным.

Как бы ни тряслась над ним мать, он знал, что Тамара не держит в руке поводья. Она всегда направляла его, подсказывала, но позволяла самому решать все вопросы, касающиеся его жизни, и самому принимать решения.

Реакция Джемы была ненормальной. Ее запугали настолько, что она сделалась белой как мел, едва завидела издали эту чертову тачку. Она перестала адекватно соображать, ее взгляд стал потерянным, глаза забегали по сторонам. Что за воспитание могло сотворить с человеком такое?

Парень отъехал в сторону, чтобы не попадаться на глаза этой тетке. Встав на краю стоянки, он наблюдал, как девушка села в машину. Видел, как от волнения она чуть не прищемила себе ногу дверью.

Да у нее же всё валилось из рук от страха! Машина сорвалась с места и проехала совсем рядом. Виктор увидел слезы в глазах Джемы, и его пальцы впились в руль с неистовой силой.

Ему хотелось мчаться следом, спасти ее. Но парень понимал, что не имеет морального права вмешиваться.

Только если она сама не попросит. И он не знал, надолго ли еще хватит этого его терпения.

– Ее телефон был недоступен, и я забеспокоилась, – объясняла Роза уже ожидавшему их в гостиной отцу. – Приехала. Оказалось, что в научном кружке о твоей дочери никто и не слыхивал!

Джема потупила взор. Она тяжело дышала и дрожала всем телом.

– Я поднялась в деканат, – продолжила рассказ мачеха. – Знаешь, во сколько закончились пары у Джемы? – Вонзая шпильки в каменный пол, как дротики в сердце, она подошла к падчерице. – В двенадцать двадцать! Но и это не самое страшное. – Роза положила сумочку на столик и сложила руки на груди. – Твоей дочери не было на этих парах!

– Джема, как это понимать? – Громкость голоса отца нарастала с каждым словом. Он тяжело вздохнул и подошел ближе. – Посмотри на меня!

Девушка медленно подняла на него заплаканные глаза.

– Где ты была? – спросил он.

Она молчала, ее губы тряслись.

– Где?! – разорвал его крик тишину дома.

Джема вздрогнула и зажмурилась, ожидая удара. Но его не последовало.

– Ты позоришь меня, – глухо процедил Сулейман Алиев.

Она медленно распахнула веки. Лицо у него было так искривлено, будто он собирался сплюнуть.

– Где ты шаталась? – Отец брезгливо осмотрел ее наряд.

Наклонился, взял прядь волос и понюхал. А затем отшвырнул за ненадобностью, что заставило Джему еще раз поежиться от страха. Она опасалась каждого резкого движения.

– Это мое дело, отец, – наконец сипло ответила девушка.

И вжала голову в плечи.

– Твое, значит? Твое?!

От грохота его голоса задрожали вазы на полках.

– Мое, – выдохнула она.

Его рука пролетела прямо рядом с ее лицом. Алиев просто замахнулся, но не ударил.

– Значит, мое дело – проучить тебя и дождаться, пока ты сознаешься. – Он убрал руки в карманы брюк и зашагал взад-вперед по гостиной. – Никакого телефона, никакого компьютера, никакого интернета, пока ты не научишься думать! – Мужчина замер и искоса посмотрел на дочь. – Не ожидал от тебя такого, не ожидал. Ты меня разочаровала, Джема!

Девушка зажмурилась, не позволяя слезам течь. Но они предательски хлынули горячими тонкими ручейками.

– Убирайся! – рявкнул он.

Мачеха многозначительно промолчала.

Джема расправила плечи, выдохнула и пошла к себе. Она решила уйти с достоинством, не опуская головы.

Телефон и ноутбук действительно забрали. Всё, что Джема успела сделать, это выключила гаджеты, чтобы никто не мог их включить, разблокировать и просмотреть сообщения. Она не хотела, чтобы отец обнаружил эсэмэс от Вити и взбесился еще сильнее. «Пусть лучше думает, что я бунтую, чем гуляю с парнем», – решила она. Так было безопаснее для всех.

Роза пошарила в ее сумке, не нашла там ничего интересного или провокационного, собрала все электронные устройства и молча вынесла из комнаты. Ужин девушке подали прямо в комнату. Яна не стала с ней разговаривать, жестами показала, что их могут подслушивать.

Джеме было очень больно. Не из-за того, что с ней обошлись как с ребенком, и не из-за того, что она вдруг стала изгоем в собственном доме. А из-за того, что она ощущала себя собачкой, у которой пытались выработать условный рефлекс.

Будешь делать не так, как нам надо, – лишим всего: и свободы, и общения, и элементарного уважения. И это оказалось обиднее всего. С ней не пытались поговорить о том, почему это произошло или что она чувствовала, никто не собирался разбираться в проблеме. Взрослые просто корректировали ее поведение единственным доступным им способом – давлением.

Когда за мачехой закрылась дверь, Джема упала на постель и разрыдалась. Теперь они с Витей не увидятся. Осознавать это было невыносимо. Она не могла даже позвонить ему и сказать, что у нее все хорошо. Но разве это хорошо? Что, блин, хорошего в том, что ты не имеешь голоса и не являешься хозяином своей жизни?

Да, она пропускала занятия. Но разве у нее был выбор? Они сами сделали всё, чтобы Джема не могла видеться с друзьями в свободное время. Они ограничили круг ее знакомых до тех, кто был им полезен и удобен, сами установили рамки и стали диктовать, с кем дружить и чем заниматься в свободное время, так?

Значит, она не виновата в том, что прогуливала занятия в академии. Если бы ей давали хотя бы несколько часов в день, чтобы проводить их по своему усмотрению, учеба не пострадала бы. А теперь всё так плохо. Теперь Джема не могла жить без этого парня, думала только о нем.

Она уткнулась в подушку и услышала собственный стон. Девушке было так плохо, что она разрыдалась в голос. Ей хотелось убежать, броситься к нему навстречу, сказать, что ей плевать на все запреты, но… страх перед отцом стал еще сильнее, чем прежде.