– Что все это значит, Сьюзен? – спрашивает она.

Мама садится за стол, в том же наряде, в котором была вчера вечером. Вокруг глаз у нее серые круги.

– Уже было пора!

– Хорошо! – улыбается Верити и тоже садится за стол. – Но можно я потом отключу ароматизаторы? Запах корицы чертовски меня душит.

Мы смеемся и начинаем хрустеть нашими кокосовыми хлопьями. Верити прихлебывает шоколадное молоко, и тут я с ужасом понимаю, что мама тихо плачет в свою миску. Я вскакиваю, Верити вслед за мной, и обнимаю маму за трясущиеся плечи.

– Мама! Мам? Что случилось?

– Простите, я не то имела в виду насчет корицы! – говорит Верити в попытке вызвать у нее улыбку. Но мама продолжает всхлипывать, слезы капают в ее миску.

– Шшш, шшшш, – шепчу я в ее волосы, успокаивая ее, как она меня в детстве. Ей требуется несколько попыток, прежде чем она находит в себе силы произнести:

– Я не могла с этим смириться. Было неправильно вешать все это без Гарри. Прости, я не должна плакать. Только не при тебе, Кэйт, прости меня. – Слова получаются булькающими, будто она полощет горло, чтобы подавить икоту. – Просто… просто… Он был мне как сын. Я очень по нему скучаю.

Мне начинает жечь желудок, словно я проглотила кипящую смолу. Так же, как когда я увидела лицо Сары – помятое, уставшее и напоминающее мое, с маленькими морщинками вокруг глаз, – я осознаю, что это касалось не только меня. Что это не только моя утрата. Что я должна была попытаться ею поделиться.

– Ох, мама, конечно, ты тоже имеешь право о нем горевать. Конечно же, – говорю я, и мой голос слегка дрожит. Я не хочу плакать, не хочу, чтобы она думала, будто спровоцировала меня. – И он любил твои украшения, всю твою предновогоднюю суету. «Вокруг твоей мамы всегда такое рождественское настроение», – говорил он мне.

Мама слабо улыбается сквозь слезы.

– Я клала ему подарки в носок. Я даже поймала себя на том, что машинально отложила для него в аптеке парфюмерный набор «Линкс» в этом году. – Она кивает сама себе. – Тот запах, который всегда ему нравился. «Африка».

Это был первый рождественский подарок, который она ему подарила. Мы встречались уже около полугода, и я пришла к ней помочь развесить украшения. Она сказала: «Вот, у меня тут есть кое-что для твоего Гарри, как считаешь, это нормально? Он не подумает, что слишком скоро?» И в тот год он сразу же вызвал у нее симпатию, когда развернул подарочный набор «Линкс Африка» – с такой широкой улыбкой, будто это его любимый аромат. С тех пор мама всегда покупала для него эти наборы – а у Гарри не хватало духу сказать ей, что он не брызгается подобной дрянью.

Мама высвобождается из наших объятий и встает, вытирая лицо, которое покраснело и покрылось пятнами.

– Как же нам жить дальше, девочки? – вздыхает она, прижимая нас с Верити к себе обеими руками.

– Спасибо, что повесила украшения, мам, – говорю я в ее воротник. – Важно поддерживать такие традиции.

– Наверно, это все глупо, – она обводит рукой комнату. – Но когда твой отец ушел, это помогло мне не погрязнуть в самокопаниях. Я хотела поддержать тебя, Кэйт. Дать тебе подобие семейной жизни. Чтобы… – Мама поджимает губы и вздыхает. – Чтобы ты поняла, что можешь построить счастливую жизнь, даже если она не будет идеально-семейной. Без мужчины…

– Вам это прекрасно удалось, Сьюзен, – говорит Верити. – Вы всегда поддерживали силу духа в нас обеих.

Но я чувствую себя неуютно. Я сажусь, чтобы не выдать дрожь в ногах. Бо́льшая часть моего притворства была связана с желанием поддерживать видимость нормальности, сохранять присутствие Гарри в моей голове как можно дольше. Однако это также порождалось страхом и глубоким беспокойством, что я не смогу делать все самостоятельно: продолжать жить, вести бизнес, заботиться о себе… Без Гарри я чувствую себя так, словно мне отрубили руку или ногу.

У меня получается улыбнуться маме:

– Ты действительно справилась! У нас были замечательные рождественские праздники все мое детство.

– Помните тот снежный год? – спрашивает Верити.

– Когда ты приехала сюда на санках? – улыбается мама, сжимая ее ладонь.

Верити жила немного дальше по улице и появилась тогда у нашей двери в неоново-розовом спортивном костюме, промокшем до нитки от растаявшего снега. Мама затолкала ее в ванну, а потом завернула в полотенце и вручила чашку горячего шоколада.

– Мое любимое – это когда мы катались на роликах, – говорю я. – И упорно шли кататься, даже если на улице стоял мороз.

– О, ты так сильно упала в тот год, – замечает мама. И я вспоминаю огромную рану на колене, которое разбила, когда упала лицом вперед. Как я была уверена, что так и буду с ней ходить, но в конце концов она зажила, вот только от постоянных расчесываний и колупаний у меня остался шрам.

Я закатываю штанину пижамы.

– Шрам все еще заметно, – я ощупываю овальную отметину на ноге.

– Вот видишь, – отзывается мама. – Зажило, но не забыто.

Верити начинает убирать посуду, пока мы с мамой вспоминаем наши лучшие рождественские моменты: как я забиралась в ее постель по утрам и усердно показывала, что Санта положил в мой чулок, – поддерживая эту игру, даже когда уже достаточно повзрослела, чтобы все понимать.

Потом мы отправлялись на завтрак к родителям Верити и приводили ее с собой около одиннадцати утра, чтобы обменяться подарками. Она всегда надолго задерживалась, и мы объедались сладостями из наших рождественских коробок, пока в конце концов не звонил телефон. Мы переглядывались и слышали, как мама говорит: «Да, она только что ушла», хотя Верити еще надевала ботинки. Затем мы с мамой ели наш рождественский обед и смотрели какой-нибудь фильм, сидя перед телевизором с тарелками на коленях.

Мы обсуждаем, какой рождественский фильм наш любимый. Мама возражает Верити, что «Крепкий орешек» – это не рождественское кино, когда я вдруг слышу знакомый рингтон. Потом еще раз. И еще.

– Это что, мой телефон? – спрашиваю я.

Мама с Верити глядят друг на друга, словно о чем-то молча переговариваются. Я почти могу представить, как их глаза совещаются. «Сказать ей?» – спрашивают мамины зеленые радужки у шоколадно-коричневых Верити. В конце концов они приходят к какому-то решению.

– Он в ящике, – решительно отвечает мама. – Ты можешь его взять, но только на десять минут, хорошо?

Мама протягивает мне телефон с таким видом, будто вручает ребенку острый нож. Мой «Инстаграм» зовет меня, но я не уверена, что желаю немедленно посмотреть, написала ли Морвена обо мне что-то еще. Вместо этого я проверяю свою электронную почту: так гораздо спокойнее. Я не хочу прямо сейчас знать, какой отклик вызвал ее пост. Я делаю глубокий вдох: 118 непрочитанных писем. Большинство из них анкеты клиентов – вот-вот начнется самое оживленное время года для свиданий. Люди либо ищут любовь к Новому году, либо проводят так много времени со своими партнерами в рождественский период, что не в силах их больше выносить. Я не обращаю внимания на заявки, а взамен открываю пару бухгалтерских сводок и наслаждаюсь простотой цифр.

Верити с мамой делают вид, что не смотрят на меня. Верити листает старый журнал «Отдохни!», а мама суетится позади меня, протирает кольцеобразные чайные потеки под моей чашкой, то и дело косясь на экран.

– Прекрати, – говорю я. – Я знаю, что ты подглядываешь.

Она улыбается и поднимает руки:

– Признаю свою вину! Просто хотела проверить, все ли в порядке. Мне не нравится, что ты все время сидишь в «Инстаграме». Вот почему я спрятала твой телефон.

Я показываю ей экран:

– Смотри! Это просто почта. Дай мне спокойно почитать.

Но мама выхватывает телефон и тычет ногтем в экран:

– А это что?

Она возвращает телефон мне. В письме, на которое она указывает, обозначена тема: «Приглашение в путешествие для влиятельной интернет-персоны: Мальдивы». Каким-то образом я пропустила его, пролистывая письма от клиентов и стараясь по ним не кликнуть. Я открываю его. И издаю короткий визг.

Верити поднимает голову:

– Что там? Прочти вслух!

– «Уважаемая Кэйтлин, мы являемся давними поклонниками Вашей деятельности. Мы – компания-организатор роскошных…»

– РОСКОШНЫХ! – орет мама.

– «…роскошных свадебных путешествий, и мы с удовольствием отправим Вас опробовать один из наших курортов в обмен на отзыв о нем на Вашем сайте. Мы понимаем, что до праздников осталось очень мало времени и это может пойти вразрез с Вашими планами, но у нас имеется предложение на весь рождественский период, вылет в ночь на 23-е и возвращение 29-го. Все полностью за наш счет. Пожалуйста, дайте нам знать в любом случае».

Они обе смотрят на меня, раскрыв рты. Пока наконец Верити не всплескивает руками:

– Ну и? Что ты думаешь?

Я молча качаю головой. В письме есть абзац, который я им не зачитала. И не уверена, что сумею заставить себя это сделать. Поэтому просто отвечаю:

– Не могу поверить, что они предложили мне это. Никакая я не «влиятельная интернет-персона».

– Я смутно понимаю, что это значит, но они определенно уверены, что ты она и есть, – говорит мама, массируя мне плечи с какой-то гордостью.

– Жаль только, что не вовремя. Я бы с удовольствием слетала на Мальдивы, но это Рождество, а его надо проводить дома.

– Кто так сказал? – возражает Верити. – Серьезно, кто ввел правило, что Рождество обязательно должно быть холодным? В этом году даже снега нет! Ни одной долбаной снежинки!

– Мы и ввели, – сообщаю я. – Традиции, помнишь? И я никогда бы не оставила маму одну на Рождество.

– Фу ты, да Люси-соседка все равно приглашала меня к себе в гости, – отмахивается мама. – Она знает, что в этом году у меня нет сил на готовку!

Мы с Верити обмениваемся улыбками поверх ее головы. Мама всегда покупает на Рождество полуфабрикаты. Йоркширский пудинг от «Тети Бесси», замороженную жареную картошку, подливу в пакете… Она просто запихивает все это в духовку и садится перед телевизором с коробкой конфет.