Кэтрин Куксон - Кэти Малхолланд. Том 1

С того самого дня, когда Сара родилась, Кэти постоянно вглядывалась в лицо дочери, выискивая на нем черты сходства с Розье. Но не замечала ничего, хотя бы отдаленно напоминающего ей Бернарда или кого-то еще из этой ненавистной ей семьи. Сначала она боялась, что девочка будет меняться, подрастая, — многие младенцы меняются в первые месяцы жизни. Но нет, с каждым месяцем Сара все больше и больше походила на нее, и сейчас, когда дочери исполнился год, она могла быть уверена, что в девочке не проявится ни одна из черт ее отца. Но это касалось лишь внешности — в кого Сара пойдет характером, было невозможно предугадать. Оставалось только надеяться, что она не унаследует характер этого ужасного человека, который был ее отцом. Но нет, если бы Саре передались черты характера Бернарда, это стало бы заметно уже сейчас, а Сара на редкость милый и ласковый ребенок, она излучает симпатию и доброжелательность. Она любит играть и смеяться и, наверное, вырастет такою же веселой, приветливой и беззаботной, какой в свое время была она, Кэти… Нет, она не могла расстаться с дочерью — Сара была отражением ее самой, той ее частью, которую она безвозвратно утратила, когда начались ее беды… В ее жизни уже и так было слишком много потерь — если она потеряет дочь, ей больше незачем будет жить.

Она все еще качала ребенка, когда открылась дверь и в комнату вошла Кэтрин. Взглянув на мать, Кэти с удивлением заметила, что на ее лице больше нет и следа безумия, взгляд стал вполне осмысленным и даже озабоченным. Казалось, она внезапно проснулась. Кэти молча, наблюдала за матерью, пока та шла через комнату и усаживалась на другом краю кровати. Когда Кэтрин заговорила, Кэти подумала, что та вполне может быть нормальной, когда сама этого захочет, и с головой у нее все в порядке — видимо, она только прикидывалась душевнобольной, потому что так ей было легче пережить свое горе. Кэти думала об этом безо всякой злобы, просто констатируя факт. Сейчас голос Кэтрин звучал спокойно и настойчиво, как голос человека, абсолютно уверенного в своей правоте.

— Это самое лучшее, что мы можем для нее пожелать, дорогая, — говорила она. — Какие шансы у нее будут, если она останется с нами? Она будет расти в нищете и в грязи, среди заразных болезней. Помни: многие дети бедняков не доживают и до пяти лет. Они подхватывают лихорадку или тиф, если еще в младенчестве не умирают от коклюша или дифтерии. Уж я-то знаю это, как никто. Пятеро моих детей умерли от лихорадки. В бедных семьях выживают только самые сильные малыши. Но с мисс Анн и мисс Роз у нее будут все шансы. Они создадут ей все условия, чтобы она росла здоровой. Кроме этого, она получит образование и богатство. Она получит все то, о чем я мечтала для тебя.

— А ты бы отдала меня в чужую семью, ма? — спросила Кэти, и в ее голосе слышались горечь и едва сдерживаемые слезы.

— Да, — ответила Кэтрин, отворачиваясь в сторону. — Это было бы нелегко, но я бы тебя отдала, если б знала, что так будет лучше для тебя. Если бы мне представился такой шанс, какой представился сейчас тебе.

Голос Кэтрин звучал достаточно искренне, и все же Кэти не хотелось верить матери. Но вдруг она поняла, что решение уже принято, и принято помимо ее воли: у нее больше нет ребенка. Потому что она знала, что никогда себе не простит, если заберет дочь с собой в Джарроу и там с ней что-нибудь случится, — а ведь ее мать была права, в тех условиях, в которых будут жить они, ребенку ничего не стоит подхватить какую-нибудь заразную болезнь и умереть. А если ее дочь погибнет по ее вине, то все ее несчастья — Бернард Розье, Марк Бантинг, даже смерть отца — покажутся мелочью в сравнении с этим. Тогда она навсегда будет погребена под этим жутким чувством вины, никогда не сможет забыть, что лишила свое самое дорогое существо не только лучшей доли в жизни, но и самой жизни. Разве она имеет право подвергать дочь такой опасности, обрекать ее на нужду, на нищенское существование только потому, что ей больно разлучаться с ней? Разве она может думать о себе и о своей собственной боли, когда речь идет о судьбе любимого существа?

И вдруг она начала рыдать, рыдать громко и безутешно, как не рыдала еще никогда в своей жизни. Даже в тот день, когда был повешен ее отец, она не испытывала такого безысходного отчаяния. Сейчас отчаяние навалилось на нее, как тяжелая снежная лавина, и чем больше она плакала, тем тяжелее становилось у нее на душе, — ее слезы были слишком горьки, чтобы принести облегчение. Она захлебывалась этой горечью, чувствуя, как какая-то часть ее навсегда отмирает. Сейчас она понимала, что такое смерть.

Через некоторое время в комнату вошел Джо и взял у нее ребенка, а Кэтрин подошла к ней и, обняв, принялась утешать. Но эти слова утешения лишь питали ее возрастающую неприязнь к матери, и даже сама ее близость была ей сейчас противна. Она бы оттолкнула от себя мать, если б у нее были на то силы. Потому что в том, что она отказалась от Сары, была виновата ее мать, и только она. Все эти месяцы мать молчала, прикидываясь ненормальной, и вот теперь заговорила, чтоб лишить ее ребенка. Ни мольбы мисс Роз, ни уговоры Джо не заставили бы ее отдать Сару, если бы мать продолжала молчать. Но мать нашла именно те слова, которые пробудили в ней страх за будущее Сары и чувство вины из-за того, что она лишает своего ребенка лучшей участи, не желая отдать его в богатую семью. В словах матери был особый подтекст, она как будто говорила: «Ты принесла нам столько бед, из-за тебя повесили моего мужа, так избавь нас хотя бы от этой обузы. Сделай это не только ради ребенка, но облегчи и нашу жизнь тоже».

И именно в эту минуту она поняла, что ее мать никогда не любила Сару. Она ведь никогда не подходила к ребенку, не дотрагивалась до него, если в том не было крайней необходимости. Для нее этот ребенок — дитя греха, пусть нечаянного, но все равно греха.

Теперь стараниями Кэтрин сделка была заключена. Кэти потеряла Сару.

Ранним январским утром 1865 года в 4 часа 50 минут Джо вышел из дома номер 14 на Крэйн-стрит и направился через Темпл-Таун в Южный Шилдс. Воздух от мороза стал колючим; сама темнота, казалось, наполнилась крупицами льда. За несколько минут он уже успел продрогнуть до костей, хоть надел пальто на толстой подкладке, рабочую куртку, свитер и шерстяную нижнюю рубашку. На ногах у него были тяжелые ботинки на подбитой гвоздями подошве, однако его ступни тут же свело от мороза. Но он знал, что не пройдет и часа, как он взмокнет от пота — в цехе всегда стояла очень высокая температура.

Когда он дошел до угла улицы, две маленькие худые фигурки, укутанные в драные фуфайки, отделились от низкой каменной стены, идущей вдоль набережной, и приблизились к нему.

— Это ты, Джо? — спросил один из мальчиков, не в силах разглядеть его лицо в темноте.

— А кто же еще? Ты думал, дьявол?

Ребята засмеялись.

— Сегодня ужасный холод, Джо, — сказал второй мальчик сонным голосом.

— Да, Тэд, сегодня можно просто окоченеть. — Джо повернулся к двенадцатилетнему мальчику, который дрожал всем телом на холодном ветру. — Ты еще не проснулся, малыш?

— Я хочу на следующей неделе поискать работу в порту. У меня больше нет сил ходить в такую даль каждое утро, — ответил Тэд, стуча зубами.

— О, ты еще привыкнешь к этому, — уверил его Джо. — Ты проработал у Палмеров только несколько месяцев. А в порту ты ничего не найдешь, можешь даже не пытаться. Я бы сам уже давно нанялся в порт, если б там была работа… Хотя нет, — тут же поправился он. — Я все-таки предпочитаю Палмеров, хоть мне и приходится проделывать весь этот путь туда и обратно. Я вовсе не хочу сказать, что мне нравится эта работа — но здесь, по крайней мере, я работаю с утра, а вечером могу отдохнуть. Было бы хуже, если бы приходилось работать вечером и возвращаться домой поздней ночью, засыпая на ходу.

— Да, ты прав, это было бы хуже, — согласился Тэд. — Я бы упал замертво, прежде чем дойти до дома.

— Если бы нас забирали где-нибудь в городе и отвозили на завод, я бы не имел ничего против этой работы, — сказал Боб. — Палмеры могли бы собирать рабочих на улице и посылать за ними фургон по утрам.

Джо запрокинул голову и рассмеялся. Это был густой, хрипловатый смех взрослого мужчины, — к девятнадцати годам Джо уже успел полностью повзрослеть и превратиться из юноши в мужчину. Хотя и не удался ростом, он был широкоплеч и наделен приятной наружностью. Его низкий голос тоже был приятным и звучал солидно.

— Давайте сделаем пробежку, чтоб согреться, — предложил он двум мальчикам.

Все трое пустились бегом по широкой дороге вдоль берега Тайн, пробежали мимо портовых ворот и мимо городских конюшен, откуда доносилось ржание лошадей. В порту пока царила тишина, но через час там все придет в движение. И ровно через час закипит работа на палмеровском заводе, находящемся в трех милях отсюда.

После длинной пробежки Джо и мальчики остановились, чтобы перевести дух.

— Ну как, согрелись? — спросил Джо у своих маленьких приятелей.

— Ага, — ответил Тэд.

— А ты, Боб?

— Да, мне теперь теплее. Но все равно я бы хотел, чтобы завод находился поближе. Весь этот путь пешком по холоду изнуряет.

— Ты слишком многого хочешь, малыш, — снисходительным тоном заметил Джо. — Ты должен радоваться, что у тебя вообще есть работа. Подумай, сколько людей сидят без работы и голодают. И запомни: лучше идти три мили пешком с полным желудком, чем спать с пустым.

— Как ты думаешь, Джо, будет забастовка? — спросил Тэд.

— Это вполне вероятно. Если Эндрю Гурли не добьется девятичасового рабочего дня, работа будет приостановлена. И у нас не будет иного выхода, как присоединиться к другим бастующим. Мы должны сплотиться, если хотим добиться чего-то от наших работодателей.