И сама ушла прочь от сотника, ответа не дождавшись.

Мстислав же еще долго ей вслед смотрел. Грудь его от волнения высоко вздымалась. Понял, что за тайну она хранила и за что Волк ее срамницей назвал. Все понял да расслышал. И на друга своего еще пуще разозлился. Разве можно девицу упрекать, что попользовались её красотой да слабостью! Чай, не по ее же воле то было? Да и кто удержится от прелестей таких, как у Святославы? Дурак лишь только! Вот и пропала девица из-за красоты своей. Да ее за то еще больше любить надобно и миловать, раны девичьи лаской залечивать. А его друг нехорошо поступает, срамницей понося, ой как нехорошо. Развернулся молодец да пошел обратно на гуляния, полный решимости с воеводой поговорить серьезно.

***


Волк же хоть и выпил медовой, но был трезв, как стеклышко, ни хмельному, ни бабам его рассудком управлять не позволял. Знал о том Мстислав, вот и позвал в сторонку. Решил сейчас поговорить, как друг с другом, на равных, а не завтра, когда он под начало воеводы снова встанет.

– О Святославе толк хочу вести, – сказал молодец.

Волк замер в ожидании. И почему ему на Купалу опять об этой девке напоминают, когда его болгарки ждут?

– Ты ее тогда срамницей назвал, помнишь?

– Ну, помню.

– Я понял, почему. Только смотри, Ярослав, я с тобой как с другом хочу поговорить, как брат твой названый.

– Так говори, не тяни! Будто лучше времени и места не найти было о ней толковать, – съязвил Волк, но Мстислав намека не заметил, был взволнован слишком.

– Так вот, – начал Мстислав. – Было у Святославы ранее всякое, вот ты и зовешь ее скверным словом. Только нехорошо, Ярослав, поступаешь. Что по неволе было, зато девок жалеют, а не обзывают.

– Да? А если по неволе было много раз? Да еще и в хлеву среди свиней, куда она по своей воле служить пошла да оставалась, позор снося?

– А ты откуда о том ведаешь?

– Сама сказала.

Мстислав замолчал. Не знал того, но еще пуще стал в своей правоте убеждаться.

– Тебе девица душу свою открыла, самое позорное и сокровенное сказала, а ты плюнул туда и потоптался, отвернувшись от нее.

– А что мне ее, к груди своей прижать? Да делить с другими?

– Да ее ли в том вина? Она вон какая красивая, вот и не избежала участи скверной. Да хоть тысячи раз то было! Какая разница?

– Большая! Она не лучше, чем рабыни обычные, что мою дружину обхаживает. В этом разница! И такую бабу к груди прижать?

Мстислав бросился к новгородцу, ткнул пальцем в грудь другу да сверкнул глазами гневными.

– Она не рабыня обычная! Душа в ней чистая, непорочная. Светлее ее, добрее и честнее я никого не встречал. Она, как Ярило, все собой освещает. То, что с ее телом сделали, душу ее не тронуло, в чистоте оставив. Такую девицу нельзя рабыней называть, коя ни чести, ни храбрости не знает, а лишь пресмыкается. Святослава лучше их и выше. И после того, что ты мне рассказал, я еще больше уважать ее стану да… – Мстислав осекся на полуслове.

– Да любить? – закончил за него друг. – Так вот почему ты за нее так заступаешься. Полюбил, что ли?

– А хоть и полюбил! Что с того? Глаза мне то не застилает, чтоб ясно на нее смотреть и видеть душу чистую.

– Вот и приголубь ее тогда да полюбись, за чем дело встало? – спросил Волк.

– Да за тем, что она меня не любит! Только друга во мне видит. Вот и молчу пред ней. Не мне сердце отдала.

– А кому?

– О том не ведаю.

Наступила тишина. Волк внимательно в друга всматривался, хотел что-то понять. Потом спросил сдержанно:

– Ты был с ней?

Мстислав от вопроса воеводы весь в гневе затрясся:

– Ты так ничего и не понял, что я тебе сейчас говорил! Она не из таких, чтобы по слабости бабьей подол перед каждым поднимать, кто ей воду нести поможет. Она сильная и гордая! Любовь ее дорого стоит! Если б она меня полюбила, как тебя когда-то, я бы все ей простил и все бы отдал за сердце верное. Она никогда не солжет и не скажет, что любит, если нет этого! Ну и что, что понасиловали? Да всякое бывает… И что не по воле сделано, куда лучше и легче, чем когда по воле собственной жена твоя ходит к товарищу ратному, а потом в лицо лжет, что любит.

Волк понял, о чем Мстислав толкует. Когда-то воевода сам поласкал женку чужую, коя к нему пришла да предложилась, втоптав тем в грязь мужа своего верного.

– Есть правда в словах твоих, – ответил Ярослав тихо. – Хуже жены лживой да неверной никого нет. Да только по мне, лучше б Святослава тогда померла, когда с ней срамное сделали.

Мстислав не сразу нашелся, что на такое ответить. Но потом ухмыльнулся снисходительно:

– Ну и дурень ты, брат мой названый! То желать можно девке обычной да нелюбимой. А Святослава особенная. Век ищи, не найдешь такую же. Такие девки жить должны да радовать глаз мужицкий, а ты ей смерти желаешь. Как есть дурак!

Волк нахмурился. Не по нраву ему стало, что друг его оскорбил. Но смолчал. Мстислав же, поняв, что товарищ обиделся, сказал:

– Ты прости меня за слова скверные, брат мой названый, да я спать пойду. Видно, сильно меня медовая разгорячила, что я глупое начал сказывать.

– А как же гуляние? – спросил воевода.

– А что мне от того гуляния, болгарки да хмельное? Не нужны мне девки эти легкомысленные. Не радуют они мне ни душу, ни сердце. Лучше спать пойду.

И ушел Мстислав в темноту, болгарок расстроив, что на его ласки рассчитывали. Волк же на место вернулся, к медовой да к двум девицам, что его тут же приласкивать начали. Но не отвечал он на их ласки более. Тяжело на душе стало. Болгарки послушные и его душу не радовали, так только, нужду мужицкую справлял с ними.

И тут ему все опротивело: и парочки целующиеся, и болгарки смазливые, и улыбки их надоедливые. Встал из-за стола и в ночке темной растворился. Шел куда глаза глядят. Только звезды попутчиками его стали. Шел и думал. А может, и вправду дурак, как друг его сказывал? Может, за гордыней своей истины увидеть не может? Но даже если и сможет, не полюбит уже впредь никогда. Слишком холодным да жестким его сердце стало. Даже если и простит единственную девицу, что сердце его когда-то радовала, полюбить, как раньше, уже не получится. Только будет ее подозрениями мучать да прошлым позором попрекать. Слишком много его со Святославой разделяло, чай, целую вечность порознь прожили. Только сынишка общий и остался от чувств их прежних.

***


Шел так Волк в своих думках, да и не заметил, как на берегу реки оказался. Опомнился только, когда прохладой с воды подуло. Думал развернуться да в терем на покой пойти, как заметил в темноте кого-то. Сидит на земле сырой, руками ноги обхватив, и плачет, голову уткнув в колени. Волк не хотел было мешать, да только плач то девичий был. А девице одной сидеть тут ночью негоже. Могло дурное случиться, а может, уже случилось?

– Эй, девица, плачешь чего? – крикнул он ей.

Девица встрепенулась, посмотрела на гостя незваного и замерла.

– Али обидел кто? Так я разберусь с подлецом, ты, главное, меня не бойся, я помочь хочу, – крикнул ей снова и стал ближе подходить.

Девица не шевелилась, хотя Волку показалась, что она убежать решила, дернувшись резко, да, видно, передумала. В темноте не мог он лица ее разглядеть, поэтому решил вплотную приблизиться. А когда подошел, сразу понял, с кем разговаривал. Сидела пред ним Святослава с глазами изумрудными заплаканными. Только звезды в очах ее отражались, еще больше грусти всему облику придавая.

Смутился Волк, что такой ее застал. Но уже поздно, чай, и она его разглядела.

– Можешь не уходить, не обижу, сам уйду, – сказал ей и уже было развернулся, как девица ему тихо ответила:

– Ты тоже можешь остаться.

Воевода к ней повернулся, посмотрел внимательно. Святослава тоже глаз не отводила. Он и сел подле да стал на воду смотреть и на звезды, что на глади темной отражались.

– Правда, красиво? – спросила Святослава.

– На ночь Купалы всегда так, – ответил Волк и умолк.

Воцарилась тишина. Только звуки воды слышались, о лодки торговые плещущей. Так и сидели вдвоем да молчали, ночь слушая.

– А чего с праздника ушел? – прервал тишину тихий голос девицы.

– Да как-то скучно мне стало, вот и ушел.

– Это с теми-то болгарками? – спокойно спросила Святослава. – Стареешь, что ли?

– Да не злорадствуй ты, – улыбнулся Волк на острое замечание. – Тех болгарок у меня каждый день новые, вот и надоели. А ты, смотрю, за мной внимательно следила на гулянии?

Святослава фыркнула пренебрежительно.

– Еще чего! Просто смех их бесстыдный по всем столам разносился.

– Из-за того и решила уйти? – спросил Волк.

Девица сразу не ответила. Снова с грустью посмотрела на воду темную.

– Мне не с кем Купалову ночь гулять. Вот и ушла.

– А с Мстиславом, что подле был? – спросил Волк. Хотел убедиться, что девица к другу его ничего не чувствует.

Святослава повернулась к нему и улыбнулась.

– А ты бы хотел, чтоб с Мстиславом?

Волк понял, что сам себя загнал в ловушку.

– Тебе решать, не мне, – лишь ответил.

Святослава снова улыбнулась, да как-то снисходительно. И снова на воду глядеть стала.

– Да это я уже поняла, что мне все самой решать приходится. Все меня в трудную минуту оставляют.

Волк смолчал на слова горькие. А что он мог сказать?

– Не хотел бы, чтоб с Мстиславом, – наконец из себя выдавил.

Красавица снова к нему повернулась, взглянула внимательно.

– Одного не пойму, зачем люди друг друга обманывают да правду не сказывают?

– И в чем ложь моя? – уточнил Волк.

– Да в том, что не хотел, чтоб я с Мстиславом пошла, и сам же для того ничего не сделал. И была бы на моем месте девка попроще да похитрее, уже давно с Мстиславом валялась бы на соломе да любилась до зорьки утренней.

– А ты того хочешь? – напряженно спросил Волк.

– А ты? – вопросом на вопрос ответила Святослава.