В компании незадачливых, отвергнутых на сегодняшнем балу кавалеров Барт заливал вином провал своего плана. Утром собутыльники переместились из бара в ресторанчик.

Барт пил. Только, казалось, он выкинул из головы всю мерзость домашней ссоры, кто-то из приятелей с пьяной жалостью поинтересовался, что случилось, почему его отфутболила та аппетитная голубоглазая блондинка. Барт многозначительно покачал головой. Пошатываясь, он залез на стол, выпрямился и сказал речь о превратности судьбы и зловредности людей. Слушатели ничего не поняли, но Барт говорил с таким чувством, что они заплакали. Барт сел на край стола и сам заплакал. Однако официантку, уставшую от работы в праздники, это не проняло. Она грубо стащила Барта вниз и разоралась, что вот молодежь пошла, допиваются до того, что обутые по скатерти гуляют. Их под ругань и крики выставили вон. Ничего, нашелся бар, который открылся пораньше.

Когда к их компании присоединилась еще одна, Барт не осознавал точно, где он и почему. Одна ухмыляющаяся рожа, впрочем, кое-что напомнила. Вот, кто во всем виноват!

– Оричес! Ты это подстроил! – Барт рванулся бить Ллойда.

Их с трудом разняли.

Рафаэль попытался рассказать родителям, какая Женевьева замечательная. Отец и слушать не стал. Возмутился, что этот негодяй (Бартоломью, естественно) посмел втянуть в свои авантюры и младшего брата, который только что в рот старшему не заглядывает, всячески его копирует. А мама с такой жалостью смотрела на Рафа, когда он пытался возразить, что тот бы выпрыгнул из своей коляски, если бы мог. Ему вдруг самому захотелось хлопать дверьми. Громко. Чтобы стены рушились, а родители наконец его услышали. Вместо этого он заперся у себя и сжимал кулак, пытаясь унять дрожь в руке.

На второй день до замка дошли сведения, как проводит время Бартоломью. Отец не поддался на мамины уговоры и не пошел разыскивать непутевого сына. А вечером третьего дня Барт сам вернулся. Его привез кто-то из сердобольных знакомых. Машина притормозила и уехала. Грязный, в одном ботинке, в двери ввалился Барт. Он еле стоял на ногах. Но хуже всего был запах. Семья, угрюмо поглощавшая ужин, изумленно уставилась на него. Таким они Бартоломью еще никогда не видели. Первым нарушил молчание кот. Он подошел и, мурлыкая, потерся о замызганную штанину. Барт присел и попытался кота погладить. И чуть не раздавил, навалившись. Кот заорал обиженно, а Барт, глупо улыбаясь, пошел к себе.

Послышался такой грохот, что стало очевидно: или Барт уронил нечто тяжелое, или упал сам. Мама и Раф одновременно дернулись на помощь. Мама запнулась о коляску, и Рафаэль остановился, развернулся резко.

– Довольны? – спросил он горько. – А что если наш Бартоломью никогда не станет прежним?

– Ничего, – скривился отец. – Переживет. Проспится и забудет. Невелика потеря: девица из семьи лгунов Мединосов.

Отец проговорил последние слова глядя куда-то поверх Рафаэля.

– Как же ты ошибаешься. Ты Барту жизнь ломаешь из-за глупого исторического заблуждения, – горячо воскликнул Раф.

– Докажите мне, что Мединосы не при чем, невинные они овечки, и покажите мне наши ножны. Да я тогда сам сосватаю ему эту девчонку у ее отца, – саркастически засмеялся Медичес.

Раф оглянулся, куда же отец там смотрит. Дверной проем подпирал Барт. Он, похоже, сунул голову под воду, но это мало помогло. Он не протрезвел.

Барту было плохо. Его тошнило, морозило, разрывало на мелкие осколки. Он ругался вслух, нес какую-то чушь, но облегчения это не приносило. Отпихнул мамины руки с компрессом.

– Зачем тебе ухаживать за злым самаритянином? Уйди, женщина!

– Это добрый самаритянин… – начала было поправлять его мама, но Барт так странно захохотал, что она поспешила отойти.

В ванной мама дала волю слезам. Она ползала на коленках, собирала тряпкой воду из разбитого унитаза (грохот был неспроста, Барт, оказывается, упал в туалете) и негодовала на «эту мерзавку с наивными голубыми глазками». О! Мама ее рассмотрела. Притворяется самой невинностью. И уже натворила столько дел. Ее рассудительный старший сын как с цепи сорвался. Ее ласковый младший ребенок смотрит на родителей волком. Все поссорились. Только потому, что эта девица висла на Бартоломью и заглядывала ему в глаза. Мама с силой выжала тряпку.

Отец попытался разыскать сантехника. Но разве найдешь кого-нибудь в праздники? Рафаэль подъехал и схватил трубку разрывающегося телефона в надежде, что это мастер перезванивает. Хотя бы одна, физическая, пробоина их судна будет заделана. Нет. Звонили по поводу экспозиции.

Раф с трудом растормошил Барта и с десятой попытки втолковал ему, в чем дело. Барт отмахнулся, сказал, что ему плевать на выставку, ему на все плевать, пошли все к такой-то матери, и упал лицом в подушку.

Рафаэль покрутился нервно по кухне, цепляя колесами стулья. Он думал-думал и решился. Все что смог, он организовал по телефону. Вызвал такси и самостоятельно поехал проследить за упаковкой экспонатов и отправкой их в столицу. Он не даст загубить идею Барта только потому, что тот не в себе.

Пришедший в чувства Барт выслушал отчет уставшего от передвижения по городу и зданиям Рафаэля равнодушно. Разбитый унитаз, похоже, озаботил его больше. Он провозился с ним полдня и ухитрился починить. Хмуро расспросил Рафаэля, что, собственно, произошло дома. Раф пересказал и пожал плечами.

– Я не понимаю, что ты еще здесь делаешь?

– А где я должен быть? – чуть не криком спросил Барт.

– Как где? – удивился Раф. – У Женевьевы! Да я бы на твоем месте…

– Вот и хорошо, что ты не на моем месте, – разозлился Барт. – Много ты понимаешь.

Барт покрутил в руках свой ботинок.

– Куда второй запропастился?

– Откуда я знаю. Ты в одном пришел, – Раф развернулся и оставил брата одного.

Мама накрывала завтрак и обеспокоенно посматривала на собравшееся семейство. Уже все успокоились? Нет, похоже, теперь Бартоломью с Рафаэлем что-то не поделили. Во всем виновата та девушка. Все знают, какие враждебные отношения сложились у Мединосов и Медичесов с давних пор. Нет, ей захотелось публичного скандала! Такая молодая, а уже как ловко интриги закручивает. Мама раздраженно швырнула тарелку на стол.

– Ты далеко собрался? – холодно поинтересовался у Бартоломью отец.

Барт криво усмехнулся и насмешливо ответил:

– Пойду, попробую найти свой ботинок. Разрешаешь?

– Совсем новая пара. Жалко, – согласно закивала мама.

Рождество – время надежд: смутных, но радостных. Отец уехал после не очень приятного разговора, Бартоломью куда-то запропастился. Такого безнадежного Рождества у Женевьевы Мединос еще не было. Маленькие не обрадовались ни подаркам, ни замечательному обеду. Похоже, они вообще не заметили, что наступили праздники. А Женни так старалась. Спустя пару дней Маленькая бабушка, сидя за столом, заметила грустно: «Вот и еще одно Рождество прошло». Маленький дедушка поддакнул. Женни в очередной раз захотелось плакать. И оказаться сейчас дома. В Порт-Пьере. С мамой и папой. Хоть бы Бартоломью объявился поскорее!

Появился не Барт.

– Первый снег! – сообщил Ллойд, стряхивая с кожаной куртки подтаявшие снежинки.

– Я не заметила, – через силу улыбнулась Женни.

Развернула подарок. Роскошная коробка конфет, целых два слоя шоколадного искушения. Женни сунула в рот конфетку. Рождество! Вот он, его знакомый ореховый привкус. Женни разулыбалась по-настоящему.

– Я ничего не подстраивал, – ни с того ни с сего заявил Ллойд. – Это все пьяный бред Барта Медичеса.

– Ты о чем? – удивилась Женни.

– О встрече Мединоса с Медичесом, – неохотно пояснил Ллойд.

– Ты ни при чем. Как только Барт мог такое подумать? – возмутилась Женни. – Это он сам просчитался.

Женевьева поколебалась и спросила:

– Ты видел Бартоломью после бала?

О! Ллойд не просто рассказал, где и как он встретил Барта, но с удовольствием живописал, в каком состоянии тот находился.

– А как же выставка? – первое, что пришло Женни на ум. – Он же должен был отправить ее к Новому году в столицу.

– Его брат, Рафаэль, звонил моему отцу, просил помочь. Вроде отправили, – вспомнил Ллойд и добавил: – А от этого клоуна можно ожидать всего, чего угодно. Не понимаю, почему ему все верят.

Он выразительно поджал губы.

– О тебе никто плохо не подумал. – Женни стало его жалко: Барт умеет досадить, если захочет, она помнит. – А Барт просто сорвался. Ты же говоришь, он был нетрезв.

– Мне кажется, даже мама считает, что я устроил ту встречу, – хмыкнул Ллойд.

– Только не Линда! – заверила его Женни.

– Правда? – Ллойд неуверенно улыбнулся.

Женни опомнилась. Она уже пятую конфету жует.

Протянула коробку гостю. Оричес отказался. «Неужели он сам выбирал? Вряд ли. Это Линда с ее изысканным вкусом».

– Наверное, предки твоей мамы владели замком в Шотландии, – мечтательно предположила Женни.

– С чего ты взяла? Нет! Никто! А что, это имеет какое-нибудь значение?

Ну вот, она его тоже, кажется, разозлила.

– Я просто вообразила. Прости, если это глупо. Линда такая утонченная, такая воспитанная, плюс ее шотландские корни…

– Твои шотландские родственники или знакомые, что подарили тебе этот свитер, владеют замком? – усмехнулся Ллойд.

Женни опустила глаза, рассматривая на себе свитер – подарок Бартоломью. Взглянула на Ллойда, улыбнулась, но ничего не сказала. Он кивнул ей и засобирался домой.

Женевьева возвращалась из булочной. Она узнала, кто это ссутулившись приближается к дому Маленьких, вскрикнула радостно и чуть не выронила пакет с хлебом.

– Барт!

Секунда, Женин догнала его и повисла на шее. Что-то мешало им обняться по-человечески. Женин дернула за сверток, торчавший у него из-под мышки:

– Что это?

– Ботинок.

– Из починки? – Ей стало обидно: она страдает, а он занимается обыденными делами, как ни в чем не бывало.

Похоже, что он смутился:

– Да. То есть нет. Долго рассказывать.

Женин заметила, какое бледное у него лицо, какие противные мешки под глазами.