— Спасибо. Я скажу Алисе, чтобы приготовила праздничный ужин.

— Господи, зачем такие церемонии, Ваня? Мы же родные люди…

Он легонько похлопал Ивана по плечу. Тот нерешительно поднялся, одернул и без того прекрасно сидевший джемпер.

— Спасибо, Илья Алексеевич. — Он пошел к дверям, но остановился. — И вот еще что… Не нужно устраивать мою карьеру. Сам разберусь.


Вернувшись домой, Илья Алексеевич проглотил тарелку невкусного борща, а котлеты положил в миску общеподъездной кошки. Он задержался покурить на лестничной площадке и с тоской смотрел, как кошка брезгливо нюхает его обед. Благодаря обществу котолюбивых бабушек из парадной в ее миске бывали и куда более изысканные блюда. Формально кошка была ничья и свободно разгуливала по двору, но на площадке последнего этажа имела миску и матрасик под батареей. Иногда бабки возили ее к ветеринару, а в самую стужу брали ночевать к себе домой.

Кошка укоризненно посмотрела на него и коротко мявкнула.

— Чем богаты… — ответил Илья Алексеевич и присел почесать кошку за ухом. Она заурчала и потерлась о его ноги.

Он осторожно погладил ее живот, не ожидается ли прибавление. Он бы взял котеночка для Алисы, именно от этой кошки, ибо был самого высокого мнения о ее интеллекте. Однажды Илья Алексеевич курил на балконе и вдруг услышал снизу требовательное мяуканье. Кошка сидела возле входной двери и пристально на него смотрела. Поймав его взгляд, она громко сказала на своем кошачьем языке: «Что смотришь, спустись и открой!» Илья Алексеевич прекрасно ее понял. Он ухмыльнулся кошачьей наглости, а кошка в ответ поскреблась лапой в дверь: открывай, мол! Он впустил ее и с тех пор очень уважал.

Пока он общался с кошкой, пришла Тамара. Илья Алексеевич застал ее в прихожей. Он помог жене снять пальто, подал тапочки. Пока она расстегивала сапоги, прямая юбка поднялась, открыв стройные суховатые бедра. Красивые у нее все-таки ноги, подумал Илья Алексеевич и прошел вслед за женой в комнату. Тамара была, как обычно, одета в строгий деловой костюм, и этот стиль очень ей шел. Светло-серый цвет костюма подходил к ее типу скандинавской блондинки, прямая юбка до середины колена не таила никаких ненужных выпуклостей, кроме ягодиц совершенной формы, а пиджак прекрасно облегал высокую грудь и тонкую талию. Под пиджаком Тамара всегда носила строгие блузки мужского покроя, иногда с галстуком. В дни, когда у нее не было лекций, жена надевала менее официальный английский твидовый костюм с чуть расклешенной юбкой и жилеточкой-гольф. Брюки она носила редко, впрочем, прятать под ними столь совершенные щиколотки было бы настоящим варварством.

Илья Алексеевич в очередной раз горько пожалел, что передал дочери свой тяжелый костяк и маловыразительную крестьянскую физиономию. Достанься ей легкий Тамарин скелетик, жизнь ее сложилась бы иначе.

— Тамара, давай завтра сходим к детям, — предложил он нерешительно.

— К каким детям? Насколько мне известно, у нас только одна дочь, и та предала меня ради какого-то жиголо!

— Ну что ты говоришь! Она никого не предавала, просто вышла замуж. И парень, кстати, очень хороший, ты сама это поймешь, когда присмотришься.

Сняв пиджак и блузку, Тамара осталась в строгом белом лифчике с узкой полоской кружев, и Илья Алексеевич вдруг почувствовал острое желание. Он обнял жену, медленно провел ладонью по спине вниз, нащупал молнию на юбке…

— Прекрати, Илья! Я устала и хочу есть.

Не слушая, он потянул юбку вниз. Она застряла на бедрах, пришлось стаскивать через голову.

— Да что с тобой? Ты русский язык понимаешь?

— Конечно, — кивнул он, укладывая жену на кровать, — понимаю.

— Или тебе все равно, что я пришла с работы совершенно измотанная? Раз приспичило, то вынь да положь? Ты вообще не хочешь владеть собой?

— Я хочу владеть тобой, — прошептал Илья Алексеевич, легонько пожимая ее грудь и отправляясь в чудесное путешествие по плоскому нежному животу. Он предвкушал неторопливый, радостный секс, но вдруг заметил на лице Тамары выражение нарочитой, раздраженной покорности, и желание сразу пропало. Она уступает, но не потому, что хочет поддержать его порыв, и даже не потому, что ей приятно внимание мужа. Нет, просто это ее долг, и она честно исполняет его, несмотря на усталость. Потом она ему припомнит, как он, эгоист и грубиян, заставлял ее заниматься любовью, наплевав на ее усталость.

— Ладно, извини. — Илья Алексеевич сел и пригладил волосы. — Ты права, сейчас не самое подходящее время. Разогреть тебе обед?

— Как хочешь.

Когда Тамара вышла из ванной, на столе дымилась тарелка борща с ложкой сметаны в центре, в микроволновке ждала своей очереди тарелка с котлетами, и еще Илья Алексеевич сообразил салат из помидора, половинки огурца и остатков сыра.

— Мило, — сказала Тамара, принимаясь за еду. — А ты не будешь?

Он отрицательно покачал головой. В семье было не принято ждать друг друга. То Тамара задерживалась на лекциях, то Илья Алексеевич торчал на службе допоздна, и глупо было одному из супругов сидеть голодным. Кроме того, ему казалось, что Тамаре гораздо больше нравится есть с книжкой, чем в компании мужа. Алиса тоже ела самостоятельно, Тамара просто контролировала количество котлет и уровень супа в кастрюле.

Она взяла ложку и привычно потянулась за романом в мягкой обложке, но Илья Алексеевич мягко перехватил ее руку:

— Подожди, Тамара. Надо поговорить.

— Хорошо, давай поговорим, — равнодушно сказала она, отрезая кусок хлеба.

— Пойдем завтра к Алисе! Я вина куплю…

— Илья, вопрос закрыт. Я никуда не пойду, пока она не попросит у меня прощения за свою безобразную выходку.

— Да брось ты дуться! Ну взбрыкнул человек, ну проявил самостоятельность, что теперь?

— А теперь то, что я не допущу, чтобы моя дочь вытирала об меня ноги! Алиса оскорбила меня, продемонстрировала, что совершенно не считается с матерью, а я должна это проглотить?

— Тамара, ничего такого не было. Просто она хотела замуж выйти и боялась, что ты — извини, конечно, — отпугнешь ее молодого человека.

— Вот как? Значит, она понимала, что этот молодой человек — неподходящая для нас компания, и тем не менее поступила по-своему. Наплевав на наше мнение и наше нежелание видеть подобный персонаж членом нашей семьи. А я теперь должна ее расцеловать как ни в чем не бывало? Нет уж, милый мой, я не могу ее простить, пока она не раскается!

Илья Алексеевич вдруг страшно разозлился. Из глубин души поднималась слепящая, гулкая ярость, словно там внезапно включился мощный генератор. Холодный, безапелляционный тон жены, канцелярские словечки «продемонстрировала», «вопрос закрыт» разбудили в нем зверя.

— А как ты хотела? — спросил он с обманчивым спокойствием.

— Я воспитывала ее в традициях нашей семьи, — отчеканила Тамара, — и вправе была ожидать, что она представит мне своего жениха заранее, чтобы я могла составить о нем мнение и решить, можно ли ей за него выходить. Слава Богу, я прекрасно разбираюсь в людях. Я думала, она понимает, что в первую очередь нужно сохранять достоинство, а она побежала за этим красавчиком, как мартовская кошка. Она должна была…

Тут терпение Ильи Алексеевича лопнуло.

— Должна была? — заорал он. — Кому? Тебе?

— И мне в том числе, — спокойно подтвердила Тамара.

— А ты? Ты ничего не должна ей была? У тебя вообще как хватает наглости заявлять, что ты ее воспитывала, когда ты замечала ее, только если она в чем-то тебе мешала? Или если хотелось на ком-то сорвать зло, а меня поблизости не было! Тамара, если бы у нас был дом побольше и средства на гувернантку, ты бы вообще не знала свою дочь в лицо!

— Илья!

— Ах, она должна была тебя спросить! А что ты сделала, чтобы ей хотелось тебя слушать? Ты, может, вела с ней задушевные беседы? Может, интересовалась ее жизнью? Может, в чем-то помогала ей? Да ни хрена подобного! Ты удивляешься, что она не показала тебе жениха, после того как выдавила из дома всех ее подруг?

— Немедленно замолчи! — Тамара вскочила, чуть не опрокинув тарелку с борщом. — Ты несешь ахинею! По-твоему, я должна была терпеть в доме малолетних шалав, потому что никого другого она сюда не приводила? Как ты смеешь говорить, что я плохо ее воспитывала, что ты вообще в этом понимаешь? И не ори на меня! Твоя воля, так ты бы ее вообще распустил!

Руки Ильи Алексеевича тряслись, ему хотелось отвесить жене пощечину и назвать ее словами, недопустимыми в женском обществе. Он из последних сил сдерживал себя. Смотреть на Тамару было противно, он рывком распахнул форточку и закурил, судорожно затягиваясь.

Почему он так волнуется, почему ему так плохо? Разве он узнал что-то новое? Разве раньше ему было неизвестно, что Тамара — холодная и бездушная женщина, которой, в сущности, безразлична судьба мужа и ребенка? Разве он видел от нее когда-нибудь нежность и поддержку?

— В общем, так, — сказал он, по-прежнему стараясь не смотреть на жену. — Алиса выросла, воспитывать ее поздно. У нее началась новая, взрослая, жизнь, и если что-то пойдет не так, то не потому, что она плохой человек, а потому, что мы с тобой плохо подготовили ее к этой жизни. Теперь мы можем только помогать ей. Прошу тебя, одумайся, прими ее такой, как есть, и, поверь, она ответит тебе благодарностью. Кстати, если хочешь знать, это я решил не сообщать тебе о свадьбе заранее!

— Что?!

— Да, представь себе. Я прекрасно знаю Ивана по работе, это очень достойный молодой человек — и по моему мнению, и по мнению всех сотрудников. Мне совершенно не хотелось, чтобы прекрасный зять сорвался с крючка из-за твоих глупых фанаберий. Так что Алиса ни в чем не виновата перед тобой.

— Да ты понимаешь, что наделал! Какое ты имеешь право что-то решать, когда дело касается нашей семьи? Ты поступил как последний сводник! Ваня этот! Что ты о нем знаешь? Выпил с ним, вот он тебе уже и хороший человек! Фу, гадость какая!