Казалось, Жанна чувствовала устремленный на нее взгляд Маргариты, потому что щеки ее покрылись горячим румянцем, хотя она сидела не оборачиваясь.

– Мадемуазель Ланж, – мягко произнесла Маргарита, – разве вы не чувствуете, что можете довериться мне?

Жанна медленно повернулась и бросилась перед Маргаритой на колени, горячо целуя прекрасные руки, с родственным чувством протянутые к ней.

– Да, я верю вам, – шептала она, глядя сквозь слезы на склонившееся над нею бледное лицо. – Я так жаждала найти человека, которому могла бы довериться. В последнее время я была так одинока, а Арман…

Нетерпеливым жестом она отерла набегавшие на глаза слезы.

– Что же сделал Арман? – спросила Маргарита с ободрительной улыбкой.

– О, ничего дурного! – быстро ответила Жанна. – Он так добр, так благороден! Я так люблю его! Я полюбила его с первого нашего свидания. А потом он пришел ко мне, рассказывал про Англию, про благородного Рыцаря Алого Первоцвета. Вы, верно, слышали о нем?

– Да, слышала, – с улыбкой ответила Маргарита.

– В этот самый день пришел Эрон со своими солдатами, – продолжала Жанна. – Это самый жестокий человек во Франции. Тогда мне удалось спасти Армана, обманув Эрона, и, – с очаровательной наивностью добавила Жанна, – мне показалось, что после того, как я спасла ему жизнь, он принадлежит мне. Затем меня арестовали, – продолжала она после короткой паузы, и при этом воспоминании ее свежий, мелодичный голос задрожал. – Два дня я провела в темной камере, зная, что Арман страдает за меня, и не имея понятия о том, где он и что с ним. Но Господь не оставил меня. В Тампле, куда меня перевели, один из служителей проникся состраданием ко мне. Не знаю, как он это устроил, но в одно прекрасное утро он принес мне какие-то грязные лохмотья, прося поскорее надеть их; когда же я переоделась, он велел мне следовать за ним. Это был жалкий, грязный человек, но у него, вероятно, было доброе сердце. Взяв меня за руку, он передал мне свои метлу и щетку. Только еще рассветало, в коридорах было темно и пусто, и на нас никто не обращал внимания. Один лишь раз какой-то солдат вздумал пошутить со мною; тогда мой проводник сурово оттолкнул его со словами: «Оставь, это – моя дочь!». Я чуть не рассмеялась, но вовремя сдержалась, чувствуя, что моя свобода, а может быть, и жизнь висят на волоске. Пока мы шли по мрачным коридорам, я усердно молилась Богу за себя и своего спутника. Мы вышли по черной лестнице, потом прошли несколько узких улиц и, наконец, дошли до перекрестка, где стояла крытая повозка. Мой добросердечный провожатый усадил меня в эту повозку и приказал сидевшему на ко́злах человеку отвезти меня на улицу Сен-Жермен л’Оксерруа. Я была бесконечно благодарна этому жалкому человеку за то, что он вывел меня из ужасной тюрьмы, и охотно дала бы ему денег – он, наверное, очень беден! – но у меня не было ни одного су в кармане. Он сказал мне, что там, куда меня повезут, я буду в полной безопасности, и просил меня терпеливо подождать несколько дней, пока я не услышу о ком-то, кому мое благополучие очень дорого и кто позаботится о моей дальнейшей судьбе.

Маргарита молча слушала наивный рассказ молодой девушки, не имевшей, по-видимому, ни малейшего понятия о том, кому она была обязана жизнью и свободой. С гордостью следила Маргарита за каждым шагом таинственного рабочего, рисковавшего жизнью ради спасения женщины, которая была так дорога ее другу.

– И вам ни разу не пришлось больше видеть того доброго человека, которому вы обязаны жизнью? – спросила она.

– Ни разу, – ответила Жанна, – но на улице Сен-Жермен л’Оксерруа приютившие меня добрые люди сказали мне, что грязный чернорабочий в лохмотьях был не кто иной, как таинственный англичанин, которого так уважает Арман и которого зовут Рыцарем Алого Первоцвета.

– Вы не долго оставались на этой улице?

– Только три дня. На третий день я получила сообщение из Комитета общественного спасения вместе с безусловным пропуском. Это значило, что я совершенно свободна. Я боялась поверить своему счастью, смеялась и плакала до тех пор, пока люди не подумали, что я схожу с ума. Предшествовавшие дни показались мне ужасным кошмаром.

– И тогда вы опять увиделись с Арманом?

– Да, ему сказали, что я освобождена, и он сейчас же пришел. С тех пор он часто приходит сюда. Сегодня он также придет.

– Вполне ли вы спокойны за себя и за него? Такому преданному помощнику Рыцаря Алого Первоцвета было бы гораздо безопаснее уйти из Парижа.

– О, не бойтесь! Арман в полной безопасности. Ему также выдали свидетельство, с которым он может беспрепятственно ездить всюду, так же как и я, не боясь ни Эрона, ни его ужасных шпионов. Все могло бы быть удивительно хорошо, но печальный вид Армана отравляет всякую радость; меня даже иногда пугает выражение его лица.

– Но вы все-таки знаете причину его печали? – тихо спросила Маргарита.

– Да, кажется, знаю, – нерешительно произнесла Жанна.

– Его вождь, товарищ, друг, о котором вы только что упоминали, Рыцарь Алого Первоцвета, ради вашего спасения рисковавший собственной жизнью, в настоящую минуту находится в тюрьме, в руках людей, ненавидящих его.

Все это Маргарита проговорила с внезапной горячностью, словно стараясь в чем-то убедить не столько Жанну, сколько себя.

– Да, – со вздохом отозвалась Жанна, – Арман любил и глубоко чтил своего друга. А знаете ли, ведь от него хотят добиться каких-то сведений о дофине и для этого…

– Знаю, – просто сказала Маргарита.

– Ничего нет удивительного, что Арман не может чувствовать себя счастливым. Он не разлюбил меня, но моя любовь не дает больше ему счастья.

По мере того как Жанна говорила, ее голова опускалась все ниже и ниже; последние слова были произнесены уже шепотом и сопровождались таким тяжелым вздохом, от которого сердце Маргариты готово было разорваться. Ее первым побуждением было схватить Жанну в объятия и постараться по мере сил утешить, но ее остановило какое-то странное ощущение ледяного холода, наполнившего сердце. Руки в бессилии опустились, и сама она невольно отстранилась от девушки. Все предметы вдруг запрыгали у нее перед глазами; ей слышались какой-то странный шум и свист, от которых у нее закружилась голова.

Жанна закрыла лицо руками и разразилась неудержимым плачем. Сначала она плакала тихо, словно стыдясь своей печали, но потом, не будучи в силах более сдерживаться, дала полную волю рыданиям, потрясшим всю ее нежную, хрупкую фигурку.

При виде этого страстного порыва отчаяния Маргарита забыла только что охватившие ее сомнения. Она не знала, какую роль сыграла Жанна в катастрофе, повлекшей за собой те нравственные пытки, которым подвергался великодушный, благородный энтузиаст; не смела догадываться о том, какое участие принимал во всем этом Арман; в эту минуту она помнила только, что здесь страдало юное, неопытное любящее сердце, впервые столкнувшееся с жестокой действительностью. В душе Маргариты проснулся материнский инстинкт. Ласково подняв Жанну с колен, она нежно обняла ее, положила ее голову к себе на плечо и постаралась, как могла, успокоить.

– У меня есть новости, которым Арман обрадуется: я принесла ему письмо от его Рыцаря Алого Первоцвета, и вы увидите, как Арман переменится, прочитав его. Несколько дней назад он получил от него приказания, которых не исполнил, так как тревожился за вас; теперь он, может быть, чувствует, что его… неповиновение было невольной причиной несчастья других; оттого он так и печален. Письмо от сэра Блейкни ободрит его, вы увидите.

– Вы действительно так думаете? – прошептала Жанна, и в ее больших глазах сверкнул луч надежды.

– Я уверена в этом, – сказала Маргарита.

Они долго еще продолжали сидеть обнявшись; высокая, стройная Маргарита, с пышными золотистыми волосами и глубокими синими глазами, представляла резкий контраст с тоненькой, нежной темноволосой Жанной, с ее детским личиком и пухлыми губками.

Так и застал их Арман, когда, немного времени спустя, без доклада вошел в комнату. С минуту он молча глядел то на любимую девушку, ради которой совершил тяжкий грех, то на свою сестру, которую его предательство осуждало на печальное, одинокое вдовство. Из его груди вырвался глухой крик отчаяния, привлекший внимание Маргариты. Хотя после всего, что слышала от Жанны, она и ожидала найти в своем брате большую перемену, но тем не менее была поражена его видом. Он сгорбился, платье висело на нем как на вешалке, а лицо положительно нельзя было узнать: щеки впали, губы, казалось, забыли улыбаться, а окруженные темной каймой глаза свидетельствовали о бессонных ночах. Маргарита мысленно попросила у брата прощения за мучившие ее сомнения относительно его виновности в обрушившемся на нее несчастье. К нему снова были протянуты любящие руки, направлявшие его детские шаги, те самые нежные руки, которые позже не раз отирали его юношеские слезы.

– У меня есть к тебе письмо, Арман, – мягко сказала она, – письмо от него. Мадемуазель Ланж разрешила мне подождать здесь твоего прихода.

Неслышно, как мышка, Жанна выскользнула из комнаты, оставив брата с сестрой наедине. Как только дверь закрылась за ней, Арман бросился в объятия сестры. Настоящее с его печалями, угрызениями совести и позором было забыто; в памяти обоих воскресло незабвенное прошлое, когда Маргарита была дорогой «мамочкой», бодрой утешительницей, которой поверялись детские огорчения и юношеские безрассудства. Догадываясь, что сестре еще не была известна вся глубина его падения, Арман невольно отдавался ее ласкам, думая, что придет время, когда эти объятия не раскроются для него с такой нежностью, а уста будут закрыты для слов любви и утешения.

– Дорогая сестра, – прошептал он, – как отрадно тебя видеть!

– Я принесла тебе письмо от Перси, – сказала Маргарита, – он просил как можно скорее передать его тебе.

– Ты видела Перси? – удивился Арман.

Маргарита молча кивнула, не будучи в силах произнести ни слова, и, достав спрятанный в складках платья пакетик, передала брату.