- Сделаем так, что все довольны будут.

Князь и Первак подняли на него удивленные глаза.

- Мы вместо тебя, княже, Первака за твоей подружьей отправим. Матери обещание дано, что Димитрий за княгиней поедет, так Первак тоже Димитрий. Улите обещал, что бояр за Еленой отправишь, так Первак - боярин. Комоня своего ему отдашь и увальня этого Жидятку, пусть до Успения прокатиться, жиры свои растрясет.

- Не доброе это, - отрезал князь, сдвинув брови, - матери врать не стану.

- Так и не придется.

Пахомий, схватив князя и Первака за вихры, близко притянул к себе и быстро начал им нашептывать что-то в уши.

Димитрий заметно повеселел, а Первак, наоборот, растерялся.

- Соглашайся, - убеждал Первака Пахомий, - без твоего согласия то творить не будем.

Первак замялся:

- Вышату-то с вами княгиня отправляет, а он все равно упрется, и не даст вам задуманное створить.

- Так он тебе стрый [3], уговори. Что же он братанича своего не послушает?

- Твоя затея, сам и уговаривай.

- Я с ним потолкую, - вмешался князь. Идея Первака ему явно пришлась по душе, - вот только с воями как быть, их ведь тоже всех предупредить надо. И боярыне Добронеге мать приказала с нами за Еленой ехать, с ней-то как?

- К Пересветовне я жену свою подошлю, она уговорит, а воев много брать не станем, по своей земле идем, чего бояться. А уж пятнадцать ратных из малой дружины предупредить да пять холопов, что телегами править станут, так это проще простого.

- Двадцать пять ратных и не меньше, и то я бы пятьдесят взял, места-то больно безлюдные, а княгиню повезем да добра сколько. Как ни странно, Вышата с затеей сразу согласился, но упирался только с количеством воев.

- Да чего бояться, - беспечно махнул рукой Пахомий, - не в степь же едем? Опасен там только Мстислав, до земли его рукой подать, так что же он на родную дщерь нападет?

- Двадцать пять, или не согласен, - отрезал Вышата, давая понять, что спорить с ним бесполезно.

- Ладно, - махнул рукой князь, - будет тебе двадцать пять.

Димитрий вздохнул с облегчением, все вроде сладилось.

1. Плинфа - тонкий, обожженный кирпич.

2. Аркосолий - арка над погребением, ниша для гробницы.

3. Стрый - дядя по отцу.


VII. Желанная.

Девичий Успенский монастырь заметно преобразился за время пребывания в нем молодой княгини. Вокруг обители была возведена новая крепостная стена из прочных дубовых бревен. Посреди двора срублена пятикупольная Успенская церковь, на украшение которой регулярно делали вклады и чернореченские, и залесские князья. Вокруг монастыря быстро разрастался посад. Торговый и ремесленный люд спешил сюда под защиту ратников, приставленных охранять княгиню. Для воев рядом с обителью срубили небольшой детинец [1]. Торговлю вели с залесскими по Утице, омывающей монастырскую городню с севера, оттуда же шел основной поток паломников, чтобы поклониться животворящей иконе Успения Пресвятой Богородицы, находящейся в алтаре главного монастырского собора. Обитель больше была связана с северными соседями, нежели с весями [2] Чернореченскими, отделенными от нее лесами и болотами.

Глядя на исполинские деревья, с трех сторон обступившие вежу и монастырь, Вышата с уважением заметил:

- Вот это богатыри! Сколько живу, а таких высоких деревьев не видал. Вот уж край лесов. И княгиня у нас лесная.

- Была княгиня лесная, а станет опять княжной Залесской, - зло пошутил Пахомий.

Вышата бросил на него презрительный взгляд.

Отряд разместился в детинце. На переговоры с игуменьей и княгиней отправились Добронега и Вышата. Боярыня Добронега Пересветовна - высокая, раздобревшая от сытой спокойной жизни пятидесятилетняя баба. Уже лет десять она прибывала вдовицей, и теперь присматривала себе обитель для пострига, поэтому ей хотелось увидеть монастырскую жизнь Успения поближе. С собой в дорогу боярыня взяла лишь старую холопку Акульку. Вместе они стойко перенесли, несмотря на грузный вес обеих, все тяготы дальней дороги. И в монастырь Акулька увязалась с Добронегой, не желая оставаться с шумными воями в детинце.

Вышата же хотел сам посмотреть на княгиню. Со своими молодыми спутниками он договорился никаких дурных вестей Елене дорогой не сказывать. Пусть в Чернореч-граде сами с ней объясняются. Отсутствие князя воевода решил списать на болезнь, от которой тот якобы еще не оправился. На том и порешили.

В детинец Вышата явился один, уже под вечер. Пересветовна с Акулькой остались ночевать в монастыре. Настроение у воеводы было приподнятое, он что-то тихо напевал себе под нос.

- Ну, что княгиня? - в один голос окликнули его с порога оба молодца.

- Княгиня как княгиня, а вот сбитень монастырский что надо. Ох, хорош!

- Тебя что туда за сбитнем посылали, сказывай, какова княгиня? - в нетерпении подлетел к нему Пахомий.

- Тиха, скромна, очи книзу опустила и молча сидела. Всполошилась только, когда про болезнь супружника сказали, побелела прямо вся. Да я ее успокоил, мол, князь уже на поправку идет, все благополучно. Ну, тут она сразу кинулась в дорогу собираться, завтра после заутренней назад поедем. Сказали, успеют все погрузить. Видать, давно уж ждут, лета три как, не меньше, - и Вышата скрипуче рассмеялся, оглаживая бороду.

Наутро вся дружина поспешила на службу в Успенский храм. К их приходу в церковь уже набилось много народу: мужи, жены, отроки, девки, детишки малые - всем хотелось посмотреть на чернореченских воев. Игуменья Марфа лично проводила дружинников поближе к алтарю. «За княгинюшкой нашей приехали, - слышался шепот в толпе. - Неужто с ними и все наши ратники уйдут?» «Уйдут, кого им здесь теперь охранять?» - отвечали вполголоса. «Нет, говорят, княгиня Елена игуменье обещала, будет просить князя ратных оставить, монастырь и посад охранять», - отозвался первый голос. «Дал бы Бог, дал бы Бог...» - с надеждой и сомнением сказал кто-то из баб.

Вышата держался горделиво, сурово сдвинув брови, не спеша, чинно крестился. Всем своим видом воевода показывал местным смердам, что он - власть, княжий боярин, а власть надо уважать и бояться. Совсем по-другому вели себя молодые бояре. Пахомий все время крутил головой, рассматривая девок и молодых баб. Оправдывал он себя тем, что всего лишь хочет увидеть, наконец, княгиню Елену, поэтому и пялится на местных красавиц.

Димитрий усердно молился рядом с игуменьей, стараясь не отвлекаться от службы, но и он не мог удержаться, чтобы время от времени не оглядываться по сторонам. Когда он украдкой обернулся в очередной раз, взгляд выхватил насмешливые карие очи. Позади него стояла черноволосая девица. Она шепнула Димитрию на ухо:

- Что, боярин, княгиню высматриваешь? Так нет ее, она в церкви Параскевы Пятницы молится.

- А ты кто? - вырвалось у Димитрия.

- А я холопка ее, Забава, - и бойкая девка скрылась в толпе.

После этого Димитрий успокоился и обратил взгляд на алтарь. Служба подходила к концу. Боярам первым предложили приложиться к чудотворной иконе, за ними, крестясь, подошли вои. Каждый молился о своем, о самом сокровенном. Димитрий просил наследника и прощения за грехи, сознание которых отравляло его существование. Он завидовал Пахомию, который летал по жизни легко и свободно, не забивая буйную голову муками совести. У Димитрия так не получалось. Ну, нельзя же у Богородицы просить избавить его от совести, оставалось каяться в грехах.

После службы отряд был готов к дальнему походу. Холопы уложили многочисленные узлы и короба на телеги, прочно скрутив их веревками. Кони нетерпеливо ржали, готовые к дальней дороге.

Все черницы собрались на небольшой площади в дальнем углу монастыря у крохотной церквушки Параскевы Пятницы, чтобы без посторонних глаз в домашней обстановке проститься со своей любимицей. Туда же направились и бояре.напряженно всматривался в бурлящую женскую толпу. Среди одетых в будничную серую одежду инокинь ярким пятном выделялись Добронега с Акулькой и четыре нарядно одетых девицы. В одной из них Димитрий сразу же узнал Забаву. Стройная кареглазая насмешница, стреляя очами в сторону молодых бояр, что-то нашептывала пышнотелой соседке - молоденькой рыжеволосой девушке лет шестнадцати - семнадцати. Рыженькая строго одергивала Забаву за рукав, видно призывая вести себя прилично. Ее покрытое веснушками личико выражало серьезность и ответственность не по годам. Рядом, открыв рот от любопытства, стояла курносая девчушка лет одиннадцати - двенадцати. Большими, широко распахнутыми глазами она рассматривала боярские корзно, мечи, боевых коней, людей, которые представлялись её героями волшебных сказок, обретшими кровь и плоть. Поодаль держалась худая, изможденная девица, тоненькая, как свечечка, с бледным лицом. Взгляд ее выражал безразличие ко всему происходящему, блуждая, он остановился на Димитрии. И тому показалось, что девица смотрит сквозь него на монастырскую стену. «Должно, вот это и есть княгиня», - печально подумал он, а вслух, старясь быть небрежным, бросил:

- И которая среди них Мстиславна? - уже заранее предполагая ответ.

- Что ты, боярин, белены объелся, - засмеялся Вышата. - Какая же здесь княгиня? Ты что не видишь - это же девки все простоволосые. Гривы, вишь, какие, - залюбовался толстой рыжей косой воевода. Ну-ка, Пересветовна, скажи нам, кто есть кто?

- Эти две, - и Добронега указала на черноволосую и рыженькую, - холопки княгинины, с ней из Залесья приехали еще по малолетству. А меньшая - сиротка местная, молодая княгиня ее пригрела. Разодеты аки боярыни, не жалеет Мстиславна добра на челядь.

- А это кто? - спросил Димитрий, указывая на бледнолицую девицу.

- Дочь Мстиславова боярина Жирослава - Светлана, просит ее Фотиньей кликать. По весне привезли родители, хочет в черницы постричься. Отец собрался ее замуж выдавать, а она есть отказалась, говорит: «Запощу себя, ежели в монастырь не отпустите». Смирились, привезли. Послушницей определять будут. Ну, каждому свое: кому детей рожать, кому за грехи мира молиться.