Сон начал накрывать тело Димитрия тяжелым одеялом беспамятства, и стало казаться князю, что плывет он в лодочке-долбленке где-то по родной Чернаве, нет рядом гребцов, и он веслами не работает, а несет его река, сама ведая куда. А кругом густой туман, и как не старается Димитрий, он не может рассмотреть берегов, только темная вода за бортом мерно журчит, унося лодку все дальше и дальше. Непонятная тревога охватила князя, как будто сейчас густое молоко тумана прорвется и он что-то увидит, важное и пугающее. Вот лодочка круто начинает забирать вправо, и пелена действительно рассеивается. На берегу в белых одеждах с большим животом стоит Улита, она грустно смотрит на Димитрия и машет ему рукой. Он раздраженно кричит: «Чего тебе надобно от меня?!» «Благодарности за спасение». «За какое спасение, душегубка проклятая, мне ли у тебя прощение просить?!» «Тебе. За то, что душегубкой оказалась да тем душу твою спасла, разве не так? Ежели бы я честной да влюбленной в тебя бабой была да ждала тебя смиренно, что приедешь, как обещался, кто бы ты тогда был, князь?... То-то же, иудой и обманщиком, слову своему не хозяин. Ты бы от Елены разве ж ко мне воротился?.. Молчишь? А теперь я грешница, а ты в праведном гневе очами сверкаешь. Вот хочешь град мой спалить. А за что? Что уму-разуму тебя, спесивого, поучила?» «Хитро излагаешь, только не я к тебе ночью нагой пришел, а ты ко мне. Не звал я тебя». «Не звал? А не за этим ли ты в Бежск приплыл, неужто на ловы так хотелось? Или всё-таки позабавиться с вдовицей? Моисей Угрин муки принял, чтобы тело свое в чистоте сохранить [1], а ты? Даже прогнать меня не смог, а считаешь распутницей». Улита печально гладит живот. «А любого моего тело-то не прибрал, в грязи на осквернение лежит». «Приберу, за то не беспокойся»... «Ну, чем она лучше меня, да разве ж она может так-то целовать?» - и Улита тянет к Димитрию руки, и руки эти длинные, дотягиваются до самой лодочки. Князь от них шарахается назад, раскачивая долбленку, а Улита начинает громко хохотать, показывая ровные крепкие зубы, а это и не зубы, а клыки. И не княгиня Бежская пред ним, а медведица. «Ведьма!» - яростно кричит Димитрий и просыпается.

Капли пота одна за другой заструились по вискам. Князь судорожно начал оглядываться. Рядом в одной исподней рубахе мирно спала Елена, подложив руки под щеку. Густые шелковистые волосы разметались по овчине. Солнечный зайчик бесстыже скакал по оголившемуся бедру. Димитрий накрыл его ладонью, и он заплясал уже по его руке. Жена тут же открыла глаза и смущенно одернула рубаху, прикрывая округлые колени.

- Мы вроде бы справились: и свиту твою, князь, постирали, и корзень я сама замыла, на солнышке сохнут, к вечеру уж одевать можно будет.

Видя, что муж угрюмо молчит, стала оправдываться:

- А меня Пересветовна к девкам в шатер отдыхать не пустила, говорит: к мужу ступай... ну, я вот и пришла...

И так как супружник по-прежнему молчал, поспешно добавила:

- Так я уж выспалась, пойду...

- Кто ж тебя пустит, - задирая назад рубаху, улыбнулся Димитрий. Зайчик опять весело запрыгал по нежной коже. Игривое настроение охватило и молодого князя. И дурной сон, и мрачные мысли разом вылетели из головы. С напускной суровостью он спросил:

- Кабы не Пересветовна, так и не пришла ко мне - лешаку? Так вы меня с девками прозвали, уж знаю все, как вы надо мной потешались?

- Так отдыхаешь ты, князь, устал сильно, что ж я мешаться буду ... да и не звал ты меня, разве ж можно без приглашения приходить? - пролепетала Елена. - А про лешака, то случайно вышло, мы больше не будем, не гневайся.

- Будете, уж я тебя узнал, потешаться ты мастерица. Что ж ты, как боишься меня? Как боярином ходил, так не боялась.

- Вчера мы ровней с тобой были: ты муж, а я - молодуха, да зато княгиня, и оба полюбовники да грешники. А теперь ты - князь мой да хозяин, и отец меня супружнику вручил, слушаться велел. Боюсь я тебя, Митенька, вроде ты передо мной, а вроде и нет. Вот брови сдвинул, гневаешься за что-то.

Димитрий улыбнулся.

- Чего ж тебе меня бояться, разве ж что дурное сотворила? - сказал он как можно ласковей.

- Ничего я дурного не делала! - как-то беспокойно и горячо ответила Елена.

- Ну, так и бояться нечего, я тебя больше не обижу, да и другим в обиду не дам.

- Больно? - сочувственно спросила она, осторожно проводя пальчиками по истерзанной звериными когтями груди.

- Приятно, когда гладишь. Ласковая ты... у меня... Ох, ласковая...

И весь мир перестал для Димитрия существовать: и враги, и друзья, и сомненья, и печали. Все это будет потом. Сейчас была только его княгиня, и он любил ее.

Вечером Димитрий с ближней дружиной выехал на пир к тестю. Солнышко плавно тонуло в окаеме, оглаживая на прощание все вокруг мягким розовым светом. Стрижи, шумно разрезая воздух, таранили стаи мошкары, спеша до заката получить богатую добычу. Травы еще дышали дневной жарой, но от реки уже тянуло приятной прохладой. Там в камышах забористо, на все лады, распевали привычные песни местные квакушки.

«Хорош Божий мир, - подумал Димитрий, - а ведь мог этого и не увидеть, кабы не тесть. Уж придется-то шею нагнуть, куда ж деваться». Елена, провожая мужа, надела на него новенькую расшитую ее рукой свиту. Одежа для супружника лежала в коробе на западной телеге и поэтому не пострадала.

- Меня не жди, спать ложись. Приеду под утро, - предупредил князь жену.

- Не приедешь, - улыбнулась Елена.

- Как это? - не понял Димитрий.

- Кмети принесут, от батюшки с пира еще никто своими ногами не уходил, он угощать умеет.

- Вот еще, на своих ногах в шатер войду, - упрямо поджал губы молодой князь. Слишком хорошо он помнил заозерский пир и дурноту после попойки.

- Батюшка, как последний раз навещал меня, так даже игуменью подпоил, а отца Нила под руки выводили. Ты уж не зевай, коли на своих прийти хочешь.

- Мала еще, супружника учить, - без злобы огрызнулся Димитрий, но про себя решил быть настороже.

Мстислава Чернореченский князь не любил, хотя и причин к тому никаких, вроде, и не было. Видел он тестя всего пару раз. На свадьбу дочери Мстислав не приехал, сильно разболелся тогда, а после был лишь раз - на похоронах князя Андрея, да в сечи под командой Великого однажды тесть с зятем бились рядом. Вот и все. А в последнее время князь Залесский дружину сам не водил, доверяя походы сыновьям. Братья Елены были с Димитрием приветливы, но он держался всегда горделиво, в стороне. Отчего он так поступает, Чернореченский князь не мог объяснить даже себе. Все они залесские: отец, мать, сыновья, дочери - одна большая дружная семья, друг за друга горой. От них шел дух векового рода. Даже Елена, которая давно не живет с отцом, все равно - часть их мира. Была бы она такой шустрой да дерзкой, если бы не знала, что там за рекой ее всегда ждет помощь? За спиной Елены стояла стена, на которую можно опереться. А он, Димитрий, такой стены не имел, у него только старенькая мать да бояре-дружки. Род Чернореченский истончился, одна только тоненькая ниточка держала его - это жизнь самого Димитрия. Оборви ее, и все - новые князья будут въезжать в городские ворота, может, даже Залесское племя.

А еще, как умер отец, и Димитрий стал князем Чернореченским, имя Мстислава постоянно стало застревать на зубах у матери и старых бояр: «вот посмотри, как у Мстислава», «Залесский князь уже это сделал и то сделал», «вот Мстислав - это князь, так князь!» И во всех этих возгласах Димитрий читал: «Не угнаться тебе за Полуночным князем, не быть тебе таким, как он». Все это выводило Чернореченского молодца из себя, он чувствовал давящую силу влиятельного соседа, но сделать ничего не мог. «В бою-то я покрепче его сынов буду», - утешался Димитрий, а в глубине души чувствовал, что не в силе дело.

Кони меж тем с опаской переходили брод, хотя в этом месте было довольно мелко: вода не мочила даже сапог всадников. Животные осторожно ступали в чуждую им стихию, выверяя каждый шаг. Только жеребец Найдена отчаянно рвался вперед, и Димитрию приходилось все время натягивать поводья, чтобы сдерживать его прыть.

- Не братец ли Ярого? Стой ты, дурень! - ругался на комоня князь.

- Сам такого выбрал, после сечи и другие остались, - пожурил Вышата.

- Этого хочу.

- Ну, раз хочешь, так объезжай. Как-то же крючконосый с ним справлялся.

- Раз крючконосый справлялся, так и я справлюсь, - опять с силой натянул поводья Димитрий, - а с виду-то смирный.

- Назад пьян ехать будешь, скинет.

- Вы что с княгиней сговорились? Не стану я до полусмерти пить.

Вышата привычно хмыкнул: «Посмотрим».

Впереди на пологом холме показался лагерь Мстислава. От него к самой Утице тянуло дразнящим запахом жареного мяса.

- Готово уж все, нас ждут, - вдохнул аромат чернореченский воевода.

Залесский стан был похож на улей: все двигалось, перемещалось и гудело. Вокруг больших костров суетились люди. Посредине лагеря натянули огромный навес, под ним уже стояли наспех сколоченные столы и лавки. Для освещения по правую и левую сторону от навеса воткнули колья, заканчивающиеся горящими трутами. На столах стояли светцы - горшки-масленки, над пропитанными конопляным маслом трутами нервно трепыхались огоньки, пригибаясь от каждого порыва ветра. В красном углу под крышей навеса была прибита полка для иконы Спаса, небольшая лампадка вырывала из надвигающихся сумерек лик Христа.чернореченцев Мстислав вышел с сыновьями. И старшего Ярослава, и младшего Давыда Димитрий хорошо знал. Первый Мстиславич - муж 35 лет - спокойного нрава, степенный и основательный. Младший (разницей в три года с Чернореченским князем) - шустрый, острый на язык, задиристый и веселый. Он пытался в походе по-родственному сойтись с Димитрием, но тот все время держался со своими боярами, окатывая шурина вежливым холодком. И Ярослав, и Давыд на полголовы ниже зятя, но широки в плечах, искусны на рати и храбры в бою.