Женщина сделала последнюю попытку отодвинуться, но, подумав о том, что её гложило в последнее время, о страхах потерять независимость, свои привычки и нравы, попасть в плен жестоких и серьёзных чувств, привязаться до того, что жизнь будет испорченна; молниеносно подумав обо всем этом, ДжеНа сдалась. Какой же она стала слабачкой с ЧанСобом! Да, она любила его, но как же он вил из неё веревки! Она потакала всему, но всё бы было нормально, если бы не ещё один, первенствующий страх, что изменившуюся, ЧанСоб разлюбит её, что такая — одомашненная, верная, послушная, она не нужна будет ему. Она станет тридцатилетней теткой, а не той девушкой, которой он стал её видеть, и эта зрелая, тоскливая женщина, не сможет разжечь пожара. Сколько раз у неё это было! Мужчины разбивали ей сердце, когда она думала, что вот-вот дело придет к браку и у неё будет семья. Но нет, не нужны никому вчерашние принцессы, нынче довольствующиеся мытьём посуды и счастливые от того, что можно вместе поужинать и посмотреть слезливый фильм. А ради чужих временных привязанностей стоит ли самой терзаться и ломать то, что было для неё обыкновением, приятным и манящим?

ИльХун задрал её узкую юбку, под которой, даже зимой, обнаружились чулки. Впервые видя такую откровенную и сексуальную женщину, парень даже слегка растерялся, замешкавшись на миг. ДжеНа поцеловала его легко в щеку, пробуждая, и прошептала на ухо, что с ней он может не волноваться о предохранении. Молодой человек продолжил натиск, вдохновленный и нетерпеливо стремящийся к новым ощущениям. С НамДжу всё было так мило, так простовато, хотя каждый раз перейти к сексу — это целая эпопея и многоступенчатая система прелюдий, а тут — тут совсем другое. Страсть, порыв, действия наугад, но при этом это взаимодействия опытных сторон. Как же упруги были её ноги, бедра… Парень развел их и приспустил свои штаны на резинке, в которых бродил по общаге. ДжеНа подалась на встречу, погладив его возбужденную плоть. Через миг он вошел в неё и они задвигались в едином ритме преступной похоти; два человека, понимающих, что у них есть кто-то другой, но не желавших признавать, какую они подлость совершают по отношению к тому, что остался в безвестности их поступка. Мадам Ю громко простонала и выгнулась назад, открыв ИльХуну шею для поцелуев. Ему показалось, что в жизни ещё не доводилось испытывать такого наслаждения. Соблазнить столь взрослую женщину и иметь её — это особенно, это своеобразное геройство, без внедрения в которое юность считала себя зря проходящей.

Быстро набрав темп и зашатав бедный кухонный стол, они оба кончили, подпаляемые искрами запрета. Их соитие было каким-то криминальным для их душ, но до того оно было умопомрачительным, чего никогда не было у него, и очень давно не было у неё, что осудить себя они не смогли.

ДжеНа опустилась на пол и, одернув юбку, стала застегивать блузку. А этот паренек не так уж и плох… Конечно, не хватает искусности и профессионализма, но ведь без содействия им взяться неоткуда. Она подняла нос от своих пуговиц и чуть не закричала. В дверях стоял ЧанСоб и смотрел на неё так… ни холодно, ни презрительно, ни обвиняющее. Это был самый пугающий прозрачный взгляд, который она когда-либо видела. Без влаги слез, без ненависти, без проклятий. Он просил о помощи, этот взгляд. ДжеНа открыла рот, но ИльХун оказался рядом с другом вперед неё и, всё ещё по пояс голый, положил руку тому на плечо.

— ЧанСоб, только не говори НамДжу! — пристыжено и суетливо попросил его он. — Ладно? Ты не скажешь?

Товарищ молчал. Он всё ещё смотрел на женщину, которая прикрыла свою грудь, одевшись до конца и, на дрожащих ногах, тоже приблизилась. Зрачки его увеличивались, затемняя глаза, с каждым её шагом.

— Не скажешь, ЧанСоб? — пытался добиться ответа ИльХун. Ему пришлось тряхнуть коллегу, чтобы тот едва уловимо кивнул. Он не видел и не слышал того. Он смотрел на ДжеНу.

— ЧанСоб… — произнесла она, подняв руку к нему, но он отступил, как ошпаренный. — милый, мальчик мой… ЧанСоб, послушай…

Он медленно замотал головой, всё отступая и усиливая этот жест. За его спиной стояла СоХен, о которую он споткнулся, но, не отводя глаз от ДжеНы, обошел её, продолжая идти задом наперед.

— Подожди, постой минуту, ЧанСоб, — он отходил, и они перестали видеть ещё двоих, присутствующих при этой отвратительной сцене. Это в анекдотах она может быть забавной, это у выдохшихся морально супругов она может быть комичной и карикатурной. Но не такая разоблаченная измена смешна. Холод, леденящий холод побежал по нутру ДжеНы, всё сильнее осознающей, как ужасно то, что творится. — ЧанСоб!

Он развернулся и, не разбирая дороги, выбежал из общежития. Мадам Ю побежала следом. Он, конечно, уходил прочь быстрее, легче преодолел лестницу, на которой она чуть не сломала ноги, обутые в каблуки. Они выскочили на улицу, где мороз схватил их в свои рукавицы. ДжеНа забыла своё пальто, а ЧанСоб, напротив, не успел даже расстегнуться, когда вошел домой.

— ЧанСоб, умоляю, остановись! — крикнула она, и пар пеленой выскочивший из горла застил ей вид. Она двинулась дальше. Юноша замер, стоя к ней спиной. ДжеНа подошла к нему. — Пожалуйста, я объясню тебе…

Парень обернулся, опять убивая её своим взглядом. Он молчал, всё ещё молчал! Хоть слово, пусть с его уст сорвется хоть одно слово!

— Я… я к тебе пришла, я хотела уйти, но ИльХун… — внезапно она поняла, насколько глупо, дешево и дыряво звучат её объяснения. Это не оправдания — это жалкие потуги вытащить себя из грязи, из отхожего места, в которое она сама себя опустила. И в карих глазах ЧанСоба она была там не просто с головой. Она там утонула и захлебнулась. — я люблю тебя, ЧанСоб!

ДжеНа почувствовала, как глаза разъедают слезы.

— Не молчи же! Скажи хоть что-нибудь! — она сделала последний шаг и взяла его за рукав, но он резко и больно отхлыстнул её руку, от чего она едва устояла на ногах. — Ну, что ты хочешь сказать мне?! Говори всё, скажи!

— Ты… — парень больше пнул собственный язык, чем сказал что-то. Звук вырвался краткий, рваный, и повторился. — ты…

— Я, да я! — женщина не выдержала и заплакала. Она не лила слезы уже несколько лет. — Что? Я шлюха — да! Потаскуха, дрянь и мразь, да? Это ты хочешь сказать? Ну, скажи же! Кричи это! Плюнь мне в лицо, ЧанСоб!

— Ты… — его лицо свела легкая судорога и он провел перед собой ладонью, словно отгоняя комара, но было пусто и он боролся с навязчивыми мыслями, с фактом, который он хотел превратить в сон и никогда не знать о нем. — ты же… не такая…

ДжеНа увидела согнувшегося от горя юношу, будто он потерял всё. Не только смысл жизни, но и саму жизнь. Перед ней стояла бледная тень, обнажившая разбитого и опозоренного светлого мальчика, над которым надругалась злая судьба. Она в явь услышала, как клацнули ножницы Атропос, решившей, что этой любви существовать достаточно.

— Нет, я такая… какая есть, всегда была такой, но, я люблю тебя ЧанСоб! — прокричала она и снова попыталась взять его за руку, но он отдернул её так, что ДжеНа упала на оледеневшую дорожку ему под ноги. Подняв голову, она увидела, что он даже не опустил к ней лицо. — Прости, слышишь? ЧанСоб, прости и пойми, что я люблю тебя, только тебя!

Он сделал шаг в сторону, но она ухватилась за его ногу, продолжая сокрушаться и плакать. Проехавшись коленками по льду, она разодрала чулки и кожу до крови. Влиятельная и сумасбродная стерва являла собой жалкое зрелище. Пародия на шекспировскую Дездемону, которую побрезговали даже придушить. ДжеНа вцепилась в брючину ЧанСоба и боялась отпустить её. Если позволить ему уйти… нет, она чувствовала, что для его характера — это конец. Это смерть.

— Посмотри на меня! — взмолилась она. Тушь потекла по щекам, тут же леденея и застывая. ЧанСоб опустил лицо и, теперь, впервые, она увидела презрение, гнев, отчужденность, боль предательства.

— Я не хочу Вас видеть, — немеющим тоном, с перепадами, выдавил он и, отшвырнув её от себя, быстро зашагал прочь. Его шаги переходили в бег по мере удаления.

— ЧанСоб! — заорала ДжеНа, опустив стучащие друг о друга пальцы на припорошенные снегом следы. Но он не останавливался и становился всё дальше. Его обращение на «вы» было острее ножа, вонзенного под ребро. Это «вы» означало, что она навсегда покинула орбиту его жизни и вернуться на неё не поможет ни одна сила притяжения или гравитация.

ЧанСоб бежал долго, бесконечно долго, пока легкие не загорелись. Голова разбухала от мыслей, глаза не хотели ничего видеть, а уши слышать. Тело лихорадило. Ничего, ни звука — он погрузился в вакуум и едва не попал под машину, пересекая улицу. Что это за яд уничтожает его изнутри? Как его излить? Эта ненависть, которая затмевала взор и высасывала силы — куда её деть? Перед глазами, никуда не сдвигаясь, не стираясь, стояла ДжеНа, прячущая свою грудь и тяжело дышащий рядом с ней ИльХун. Ничего более мерзкого и гадкого он никогда не видел. Самая красивая женщина, любимая, обожествляемая, стала отталкивающей, неприятной. Половой акт превратился в скотский театр. Это не секс — это спаривание, свинское, безразборное!

ЧанСоб не чувствовал ног и упал в сугроб в задворках какого-то дома. Лицо его окунулось в снег, обмораживающий, остужающий пылающие щеки. Трясясь и стуча кулаками по земле, парень перевернулся на спину и, набрав полные легкие воздуха, завопил на всю мощь:

— Не-ет! — он кричал это снова и снова, пока ор не сорвался на хрипоту и из глаз не брызнули слезы. Никогда он не плакал с тех пор, как ему было одиннадцать лет и его, засрамленного, загнали в туалет школы и, обзывая и унижая, довели до того, что он захныкал. Но тогда он пообещал себе, что больше никто его не сломает, что вызвать в нем боль никто не сможет. Никто. И вот он плакал, как мальчишка, как слабак. Лежал на куче рассыпчатого снега и бился от боли, не в силах остановиться. И его укор к мирозданию, его бессмысленное «нет!», не могло исправить или изменить что-либо.