Женщина, которую он любил больше себя, которая собой заменила все его мечты, которая стала всем для него, святой Мадонной и ночной дьяволицей, она умерла на его глазах, но на чужих руках, не оставив ничего, кроме резкой, неумолкающей боли и растерзанной души, разбившейся о собственную веру в то, что любовь может быть честной и вечной. Веры в то, что она вообще может быть.

Холода

Чистое зимнее небо посмурнело и стало затягиваться тучами к ночи. Подобный им по внутреннему состоянию, продрогший, едва не трясущийся, бледный и какой-то пелёсый, вернулся в общежитие ЧанСоб, когда уже зажглись фонари. Ребята ещё не все вернулись с кратковременного отдыха, и в прихожей его встретил СонДже, идущий с кружкой чая к телевизору.

— Привет! Я думал, ты завтра только вернешься. Ты чего такой? Как сосулька, — юноша остался проигнорированным. Друг молча разделся рядом и, не посмотрев на него, прошел в спальню.

По пути к нему вышел ИльХун. Кого сейчас совсем бы не хотелось видеть. Но он не мог ничего изменить и не имел права прогонять того или посылать. Товарищ не знал ничего и его поступок не был предательством. Ведь если бы он сам осмелился сказать ему…

— ЧанСоб, прости, послушай… — отлично. Он всё понял. Или догадываться стал и ему дорассказал кто-то. Возможно, сама госпожа Ю, вернувшаяся за пальто. Он не хотел знать, даже думать о том, как она уходила отсюда, как побитая собака в глазах СоХен и как подранная, но гордая кошка в глазах ИльХуна.

Молодой человек продолжал не отвечать и открыл дверь последней комнаты. Сначала ему показалось, что в ней никого нет, но потом он разглядел ХенЩика, тотчас вставшего. Перед глазами всё ещё бегали темные круги и всё мутнело. Трудно было собраться, сфокусироваться на чем-то, оттого и выпадало что-то из вида. По лицу ХенЩика было ясно, что он в курсе всего, что здесь было и чем всё окончилось.

— ЧанСоб, мне жаль, — скупо, но сочувственно произнес он. ЧанСоб пробрел к своей кровати и сел на неё. — если хочешь поговорить или высказаться…

— Не надо жалости, ладно? — набрался он сил и выдавил из себя.

— Это не жалость, — ХенЩик подошел и сел рядом. — я просто поддержать хочу. Или, ты думаешь, я тебя не понимаю? Не могу понять?

— А что ты мне можешь сказать? «Я же говорил!». — ЧанСоб усмехнулся, горько, почти опять сорвавшись на тонкую дрожь, которая обычно предшествует слезам.

— Нет, я этого говорить не собирался, — он положил руку другу на плечо и тот выдержал прикосновение, не стряхнув её. Хотя любое физическое воздействие отзывалось болью. Как будто трогали сразу оголенные нервы. Он чувствовал себя посаженным заживо в металлическую статую, полую изнутри, которую начали накалять. Когда-то где-то существовала такая пытка.

— Но ты был прав, — признал парень, уткнув лицо в ладони. — все женщины одинаковые.

— Нет, не все.

— Все изменяют, — образ ДжеНы накладывался на любую женщину, абсолютно любую. Она была во всем, везде. Она была первой, поэтому показала ему жизнь, какая она есть. И уж в чем в чем, так в её неприглядной стороне, он не мог ей не доверять.

— Нет, не все! — настойчивее повторил ХенЩик. — Думаешь, НамДжу, к примеру, изменит ИльХуну?

— Дай угадаю — нет! Потому что, следуя мнению МинХека, он изменяет ей. И она слишком занята будет слежкой за ним, чтобы рогатить его самой! — ЧанСоб сжал кулаки и поднял взгляд, бьющийся в агонии, на товарища. Он всё ещё не знал, как дальше быть и какое применить лечение к почти смертельной ране.

— Нет, не поэтому, — друг сжал пальцы на его плече. — а потому что она не ДжеНа. И сотни, тысячи и миллионы женщин — не ДжеНа.

ЧанСоб скрипнул зубами. Да, черт возьми, они не она! Они лучше, порядочнее, чище и более любящие, но они — не она! Это был комплимент и оскорбление одновременно. Потому что ему нужна была она, такая как она… нет, всё-таки именно она, но без этого пятна позора, без гнилости, без этого эпизода их судеб. Но параллельной жизни не существовало, чтобы запрыгнуть в неё, где ничего подобного не случилось, и продолжить движение, не зная горя и разочарования.

— ХенЩик, как же дальше-то быть? — посмотрел на него с мольбой ЧанСоб, словно ища защиты. — Как теперь верить кому-то? Как?

— Верь, — друг кивнул ему, уверенно и надежно. — только выбирай кому ты веришь. Не упивайся заблуждениями, даже если очень уж хочется поддаться искушению.

— Да как же понять, где заблуждение, а где правда?

— А ты скажи, что сердце не подсказывало тебе, что не стоит связываться с этим человеком? Скажи, что не чувствовал, как не хотелось идти у неё на поводу? — ЧанСоб сжал губы в кривую линию. Конечно, чувствовал, конечно, знал. Всё это было ясно и понятно, и он сопротивлялся, но сдался. Проиграл. — Вот видишь. Поэтому, просто всегда слушай своё сердце.

ЧанСоб увидел рядом с подушкой две коробки в цветной фольге. Интуитивно он угадал, которая из них была от ДжеНы. Протянув руку и задержав её над подарком, парень осторожно решился и подтянул его к себе. Сверху была записка, на которой он мельком разглядел почерк бывшей любовницы и не стал вчитываться. Взяв его в руки, он поднялся и, дойдя до мусорной корзины, швырнул его в неё.

Первое время он просто не брал трубку, отключая звук. Постоянные репетиции и разъезды часто не давали по нескольку часов смотреть на телефон, облегчая его участь. Но ДжеНа была настойчива. Она звонила и звонила, желая поговорить. О чем? ЧанСоб не представлял, что ей сказать. Она стала чужой, не той, не его любимой. Он будто оказался в прошлом, где мадам Ю настырная и похотливая наглая женщина, от которой ему хочется поскорее избавиться. Звонки не прекращались в течение четырех дней, и он воспользовался услугой черного списка. Теперь за него делать работу будет техника. Пусть ДжеНа до бесконечности слушает гудки, будто занято, или абонент вне зоны действия сети, или тишину — без разницы. Его это больше не волнует! Поставив на зарядку телефон, ЧанСоб задремал, стараясь смириться с тем, что больше на экране не появится её номер с её фотографией. Больше он не будет испытывать соблазна поднять и выговорится. Больше их ничего не свяжет. Но ненависть… она жгла внутри, даже когда никого не было рядом, даже когда его уже никто не тревожил. Если бы можно было превратить всю злобу в птицу и выпустить из клетки своих мыслей. Он не хотел ей зла. Он не хотел хотеть ей зла. Но дни шли, а попытки забыться и простить были тщетными.

На пятый день случилось то, чего он боялся. Она приехала к общежитию, чтобы поговорить. Он выхватил взглядом фиолетовый BMW, стоявший чуть в стороне, моментально. Она стояла у него и сорвалась с места, чтобы подойти, но ЧанСоб растолкал всех и влетел в микроавтобус. Все это видели. Уже все понимали и знали каким-то образом, что произошло. Ему казалось, что он вывернут наружу, просвечен рентгеном и перманентный стыд охватил его, как пламя костра, охватывающее приговоренного к сожжению. За собственную трусость, за невозможность ничего изменить, за слабость и наивность, заведшую его в подобное положение. Никто другой из них не оказался бы на его месте. А он глупец.

Сев подальше от окна машины, он уткнулся в плеер и не поднимал взгляда, вставив в уши наушники и врубив музыку почти на всю громкость. ЧанСоб не хотел видеть ДжеНу. Никак, никогда. Даже мелькнувшая её тень заставила душу выкрутиться и застрадать. Он не должен знать во что она одета, как сегодня накрашена и как уложила волосы. Забрала ли или слегка приподняла? Или сделала замысловатую прическу с косым пробором? Или распустила локоны, как он любил, когда они лежали на подушке… Ничего этого он знать не желает!

Кто-то из его товарищей украдкой выглядывал на женщину, кто-то не замечал её из солидарности ЧанСобу. ИльХун не смотрел на неё, потому что ему тоже было совестно. Он ничего не знал и задним числом осознал, какой совершил громадный промах. Он стал тише, незаметнее и старался всё свободное время уходить из общежития к своей девушке. Не то, чтобы не теребить драму в сердце товарища, не то, чтобы исправить содеянное перед НамДжу, которая не узнала ни о чем и могла продолжать любить его.

На этой же неделе он не смог избежать столкновения. Она поджидала его внутри агентства, возле раздевалки, перед репетицией. Парни, продолжавшие мучиться от гнетущего ощущения свидетельствования чего-то нехорошего, ускорили шаг и растаяли за углом. Все понимали, что бесконечно так продолжаться не может. ЧанСоб, как бы ему того ни хотелось, тоже смирился с тем, что один разговор ему ещё вынести придется.

— Здравствуй… — робко начала женщина. Молодой человек смотрел перед собой, в стену, а она стояла сбоку. Но, как он не пытался абстрагироваться и не присматриваться, даже уголок его глаза разглядел, что она была в джинсах, простых утепленных кедах; «Боже, где же её каблуки?!» — проскочила вспышка в голове. Волосы зачесаны в хвост. На лице, или это мираж, но, кажется, нет макияжа. Лицо само тянулось в бок, но ЧанСоб упорно держал его прямо.

— Здравствуйте, — приглушенно ответил он.

— ЧанСоб… я знаю, что ты сейчас думаешь и чувствуешь… — ДжеНа даже говорила по-другому. В её контральто исчезли переливы, и остался ровный грудной тон. — но постарайся понять, что сейчас внутри меня происходит! Я раскаиваюсь! Я никогда в жизни ни о чем не жалела, а сейчас жалею! Слышишь? Я ненавижу себя за то, что я сделала!

— Мне жаль, что это доставляет Вам дискомфорт, — ЧанСоб поджал губы. Ему хотелось начать ругаться не переставая, кричать ей в лицо, но нет. Он не позволит себе этого.

— Какой дискомфорт?! Милый, у меня сердце кровью обливается! — она вновь протянула руку, но он многозначительно дернулся, и она остановила жест. — Не отталкивай меня, прошу. Давай поговорим!

— Нам не о чем разговаривать, извините, — он сделал шаг.

— Постой! — ДжеНа нагнала его тут же и преградила путь. Не смотреть на неё стало сложнее. Теперь парень отвернулся в сторону. — ЧанСоб, мне плохо без тебя! Я же не вру тебе, что люблю! Пожалуйста, злись, ударь меня, если хочешь, но давай переживем этот момент? Давай забудем его вместе?