— Я не помню ни о каком рыбном жарком и уж совершенно точно, что я не клала яда в пищу. Может быть, ты воспользовался грязной тарелкой или чашкой.

— Ты лжешь!

— Зачем мне лгать? Я стреляла в тебя две недели назад и буду стрелять снова, если ты не вернешь мне деньги. Я тебя застрелю, зарежу, удушу, но я не травила тебя. Чего не было, того не было.

— Я не верю тебе. И потом — зачем ты украла мою яхту и оставила меня на рифе?

— Потому что я думала, что ты убьешь меня за изумруды.

— Что? Да ты совершенно чокнутая!

— Так ведь ты украл у меня миллион не так давно!

— Боже милостивый, но это из-за того, что ты бросила меня на отмели Нативити! Не будь этого, я бы тебя и пальцем не тронул.

— Откуда мне было знать?

— В тебе говорили жадность шлюхи, подозрительность шлюхи и мораль шлюхи. Потому ты так и поступила.

— Не знаю, — устало сказала она. — Меня сейчас интересует лишь одно — как тебя убить.

— Может быть, ты скажешь, что ты и супругов Терри не убивала?

— Что? Что ты сказал?

— Мне известно об этом.

— Убила супругов Терри? Да это были порядочнейшие и добрейшие люди, каких я когда-либо знала! Убить их! Да я любила Мартина и Кристин!

— Господи, любила… Любовью шлюхи.

— Все произошло так, как я тебе и рассказывала. Только нас было трое. Кристин погибла во время крушения, утонула. Мартин был ранен, оказался на плоту со мной и перед смертью рассказал мне об изумрудах, а также дал всю навигационную информацию о том, как найти «Буревестник»… Мартин дал мне изумруды. И они мои.

— Ты психопатка, — сказал я. — Моральная идиотка, сумасшедшая шлюха и убийца!

— Деньги, которые ты украл, — это все, что я скопила за семь лет. Я разорена. Я потеряла все, даже своих лошадей.

— Сожалею.

— Ты, конечно, догадываешься, что я пришла не затем, чтобы выслушивать твои сожаления.

— Деньги ушли, Шанталь. Я вычел то, что потратил на тебя, а остальное анонимно передал центру по излечению наркоманов.

Она в упор смотрела на меня и слегка улыбалась.

— Это правда, Шанталь.

— Господи, я почти верю тебе. Ты ведь так глуп!

— Это правда.

Она кивнула.

— Ну что же, себя ты не обидел. У тебя активов поди на миллион долларов.

— Ты явно хватила через край. Пятьсот тысяч — это ближе к истине.

— Что ж, обойдемся и этим.

Я улыбнулся и покачал головой.

— Тебе дается девяносто дней, чтобы обратить все, чем ты владеешь, в наличность.

— Шанталь, ты же знаешь, что я не собираюсь это делать.

— Три месяца. Ты слышишь? — Она встала и направилась к двери.

— Шанталь, — сказал я. — Единственно, о чем я сожалею, это о том, что изнасиловал тебя. Искренне сожалею.

— Разве ты меня изнасиловал? — Она улыбнулась. — Я не заметила.


Спустя три дня на одной из полос газеты «Майами геральд» появилось сообщение: женщина, назвавшая себя именем Шанталь д'Оберон, была остановлена полицией за ординарное нарушение правил дорожного движения. Она «вела себя подозрительно», и при обыске машины были обнаружены тридцать граммов кокаина и другие наркотики. После этого женщина сделала попытку подкупить офицеров полиции, а когда это не удалось, она вытащила из сумочки пистолет и произвела три выстрела, одним из которых легко ранила Брайана У. Хьюитта. Ей надели наручники и арестовали.

Я несколько раз перечитал заметку. Вздор. Шанталь д'Оберон не могли арестовать. Однозначно. Шанталь улыбнулась бы своей обворожительной улыбкой, произнесла бы несколько фраз с милым французским акцентом и очаровала бы полицейских. И к тому же Шанталь была мертва, я убил ее несколько месяцев назад. Эти полицейские арестовали отчаявшуюся шлюху по имени Мари Элиз Шардон.

Глава тридцатая

Временами Гольфстрим на короткий период меняет свой курс и проходит рядом с островами Флорида-Кис; вода при этом становится особенно прозрачной и начинает светиться неоновым светом. Именно так было в этот день: фосфоресцирующая вода, отраженные в море высокие облака нежно-голубых тонов и раскаленное серебристое солнце.

Я рыбачил неподалеку от одного из необитаемых, поросших мангровыми деревьями островов, носящих имя Москито-Кис. Море было пустынным; лишь на горизонте виднелся танкер да в сотне ярдов к востоку скользил ялик. Начинался отлив, и рыбачье суденышко дрейфовало в мою сторону.

Организм мой более или менее оправился от ран, чего нельзя сказать о моих нервах. Я постоянно чего-то опасался, мучился подозрениями и находился в напряжении.

Ялик был взят напрокат. В нем сидел человек, обнаженный по пояс; тело его было белое и волосатое, широкополая соломенная шляпа конической формы скрывала лицо. С удочкой он обращался явно неумело.

Я вышел из больницы со строгим наказом врачей отнестись внимательно к своему здоровью. Ты едва не умер, сказали они, был очень близок к тому. Соблюдай щадящий режим по крайней мере несколько месяцев. Соблюдай диету, больше отдыхай, используй, например, такую форму отдыха, как рыбная ловля.

Я купил вельбот, рыболовные снасти и целые дни проводил на отмелях вокруг болотистых, облюбованных москитами островов за рыбной ловлей, плаванием, чтением или просто нежась на солнце. Я поймал много рыбы и всю ее выпустил в море; приобрел бронзовый, как у индейца, загар; постепенно набирал вес и силы. Я испытывал какое-то умиротворение в этот период, который явился интерлюдией в моей беспорядочной — и я бы сказал — бесславной жизни.

Ялик продолжал приближаться ко мне. Мужчина все так же не поднимал головы и, похоже, не собирался смотреть на меня.

Для Шанталь был назначен очень высокий залог — семьсот пятьдесят тысяч долларов, так что она оставалась за решеткой, когда истекли девяносто дней — срок ее ультиматума, предъявленного мне. Я почувствовал себя спокойнее, хотя и не вполне. Полиция выдала мне разрешение на ношение револьвера (таинственный противник мог напасть снова), и на борту моего вельбота был дробовик двенадцатого калибра. Когда страдаешь манией преследования, положительным моментом является то, что ты всегда наготове, если кто-то действительно попытается на тебя напасть.

«Кто-то» находился сейчас в шестидесяти ярдах и продолжал медленно дрейфовать в мою сторону. Я решил не заводить мотора и не пускаться в бегство. Погода была отличная, место очень удобное. Лучше уж здесь и сейчас, чем снова, открыв собственную дверь, получить пулю в живот или взлететь, повернув в машине ключ зажигания, или попасть в засаду на какой-нибудь тихой улочке.

Шрамы на моем животе вдруг зачесались и заныли. Мне стало трудно дышать.

Сорок ярдов. Мужчина сидел, отвернувшись от меня, и сматывал леску. Либо он был абсолютно уверен в том, что я не вооружен и не обеспокоен его приближением, либо это был и в самом деле какой-то простодушный рыбак. Из его радиоприемника доносились ритмы рока. Я извлек из-под сиденья дробовик с двумя стволами, взвел курки и положил на колени.

Ялик медленно приближался с отливной волной, поворачиваясь против часовой стрелки, нос его показывал на цифру два, затем на три. Тридцать ярдов. Солнце обжигало мне плечи и спину, руки вспотели, пот заливал глаза. Море и небо, низенькие мангровые острова слились в одно расплывчатое пятно; ясно виден был только человек, можно сказать, являя собой стереоскопическое изображение на плоскостном фоне. Мужчина весьма крупный, с незагорелым телом; его лицо все так же скрывала широкополая шляпа конической формы.

Я наклонился вперед; левой рукой сжал ствол дробовика, а правой обхватил цевье приклада возле предохранителя и спускового крючка. Я отпустил предохранитель. Поднимай, приставив ружье к плечу, развернись на двадцать пять градусов вправо — и стреляй.

Нос ялика указывал на четыре часа. Мужчина сидел ко мне в профиль, лица его по-прежнему не было видно. Песня по радио закончилась, и бархатный голос стал описывать достоинства модной мази для лечения геморроя.

Я поднял дробовик в тот самый момент, когда мужчина вскинул голову (черные брови, черная борода) и спросил:

— Удачная ловля?

У него в руке появился пистолет, но его выстрел был заглушен выстрелами дробовика. Я почувствовал плечом отдачу раз, другой, и красный цветок расцвел на его груди, лицо окрасилось кровью, и кровавая дымка появилась в воздухе. Он откинулся назад и упал на дно ялика, который некоторое время слегка покачивался, а затем стал крениться набок.

Мне заложило уши от выстрелов. В воздухе сильно пахло сожженным порохом. Я осмотрелся. Танкер успел скрыться за горизонт, и можно было различить лишь надстройки на палубе. Вокруг не было больше ни яхт, ни лодок, ни людей, никаких свидетелей, если не считать напуганной выстрелами парочки цапель, которые обеспокоенно вышагивали по острову. Из радиоприемника доносилась роковая инструментальная музыка, звуки ударных инструментов и пронзительных электрогитар — своего рода вопли плакальщика.

Мужчина лежал в кровавой луже. Он успел сделать один выстрел из пистолета. Мы оба спешили с выстрелами, но я стрелял из дробовика, и это решило исход.

Я никогда не видел его раньше. При нем не было документов. Он был похож на латиноамериканца. Вероятно, кубинец.

На ялике был рефрижератор, в котором находились банки с пивом и сандвичи, завернутые в фольгу. Я открыл одну банку, выпил пиво, размышляя о делах, последствиях и ответственности. О жизни и смерти — временной и вечной. Чувств у меня особых не было, но мыслей было много.

Закончив размышлять, я отбуксировал ялик на три мили к западу и затопил его вместе с трупом на глубине в девяносто пять футов.

Глава тридцать первая